— А я с малолетства так мыслю: по мне будь хоть крещён, хоть обрезан — был бы добрый человек и знал дело. Господь ведь на земле всех уравнял, токмо одних образовал, а других оставил в невежестве. Одних прикрыл, а другие наги ходят. Одним дал разум светлый, другие во тьме бродят. Я вот замыслил указ издать о привлечении к нам сведущих людей разных языков и о свободе вероисповеданий. Ты над сим поразмысли и мне свой проект дашь.

   — Беспременно, государь. Я уж давно об этом мыс лил, да всё как-то за суетой упускал. Пора нам огласите меж иных государств наш призыв. Сие послужит к умножению наших богатств.

   — Вот-вот! — обрадовался Пётр. — Умелые да знающие люди весьма приращению богатств государства способствуют. Их всяко привлекать надобно, от них науки и уменья множатся, новые заводятся. Забота о прибытке есть первая забота. А без искусников прибытка не видать.

   — Пора бы, однако, шведа прощупать, государь, как он нас, — озабоченно сказал Головин. — Его намерения с Данией явлены, а с нами вроде бы к миру клонятся. Однако же в доношениях оттоль не без тревоги. Король Карл нас бранит и ни во что не ставит промеж своих. А гласно ведёт успокоительные речи.

   — Они нам посольство великое, а мы-то что же?

   — Повели снарядить. Пока ездим, пусть разговор ведут.

   — Послать надобно кого покруче. Я так думаю — князя Якова Фёдорыча Долгорукова. Этот промашки не даст, швед об него споткнётся.

   — Вестимо. А к нему в придачу столь же крутых: окольничего Фёдора Иваныча Шаховского да думного советника Любима Долиничева.

   — Добро. Пиши указ, и пущай тотчас снаряжаются. Я князя призову да определю ему линию, коей держаться. Шведу надобно основательно зубы заговорить. А ты призови Книперкрона и изъяви таковое наше желание. Он с Яковом в приязни, слышно, состоит, вот пусть возрадуется.

Томас Книперкрон был шведским резидентом в Москве. Воссел он давненько, а воссевши врос, завёл дружбы с боярами и служилыми людьми. Он нем говорили, что он-де человек простоватый и всему верит, что ему говорят. Услышав о том, что великое посольство возглавит Яков Фёдорович Долгоруков, он и в самом деле обрадовался.

   — Князя Якова Долгорукова за основательность и преизрядный ум и покойный король почитал, да и ныне правящий сын его о нём наслышан. Повелите послать в Стокгольм с извещением о прибытии посольства особу, приближённую к его царскому величеству.

Выбор пал на ближнего стольника князя Андрея Яковлевича Хилкова, скорого на сборы. Указ был объявлен ему в конце апреля 1700 года, а уж чрез двадцать дней он отправился в путь с окружением из тридцати человек и с мягкой рухлядью: целый воз был накладен — нужна для даров.

Хилков надежд не оправдал — опыта недоставало. Жалостливо так отписал Фёдору Алексеевичу Головину: «Ей, дело незаобычайное и такой труд, что Богу моему сведуща всегда, бедный, всего стерегуся, да не знаю, как и остеречься в таком моём несчастном часе». Осведомитель он был худой. Из Нарвы, где он прежде всего остановился и откуда ему было велено всё донести в подробности, он всего-навсего сообщил: «Ругодив (Нарва. — Р.Г.) беспрестанно делают, крепят. А солдат в нём самое малое число, и зело худы».

Что было поделать? Обратного хода не было. Понадеялись на слух, что он-де смышлён и зорок, да есть ли резон верить слухам? Сколь раз уже обжигались, а всё не впрок.

Короля в Стокгольме не было. Вскоре, пообщавшись с сенаторами, Хилков отправился к королю, который во главе своего войска уже успел поразить датчан и принимал капитуляцию короля Дании Фридерика IV в городке Ландскрона под Копенгагеном.

Князь Хилков встретил там неожиданно приветливый приём. Король после одержанной победы был настроен благодушно и объявил ему, что согласен видеть его русским резидентом при своём дворе.

Время, однако, не терпело. Пётр уже наметил, куда нанести первый удар. Выбор пал на Нарву и на крепостцы при входе в устье Невы. Сведения, присланные Хилковым, были так скудны, что царь повелел послать нового человека, который мог бы оправдать свою миссию разведчика.

Впрочем, повеление это было остановлено, как и посыл великого посольства: шведские войска вошли в Копенгаген, Дания, чтимый союзник, капитулировала. Король Фридерик IV вынужден был подписать унизительный договор. И всё это сделалось менее чем в две недели.

Было отчего почесать в затылке. Уж ежели датское войско, закалённое во многих битвах, не устояло перед шведами, во главе которых стоял мальчишка без славы и опыта, то этот мальчик есть природный военачальник, и с ним придётся считаться.

   — А я ведь как-то не принимал его всерьёз, — признался Пётр. — В мои осьмнадцать я всё ещё в потехи игрывал, Прешбурх строил.

   — Да, государь, Карл есть ведомый противник, — согласился Головин. — Теперь я так мыслю, он нацелится на короля Августа, и боюсь, тому несдобровать.

   — А вот мы сейчас и укрепим его в намерениях стоять крепко. У него ведь своё саксонское войско да и войско польское. Считай, двукратный перевес...

   — Датских-то было больше против шведа, однако голова тяжелее ног оказалась, — съязвил Головин.

   — То верно, — согласился Пётр, — но отколь у этого мальчишки такой манёвр?

   — Стало быть, рождён с суждением. Сие от Бога, государь.

   — Нам с ним не раз придётся стакнуться. Скажу по правде: при одной таковой мысли испытываю неловкость. А вдруг он одолеет?

   — Спервоначалу, может, и одолеет. Притерпимся, государь, усмотрим, чем он берёт, где послабже, а там и вдарим.

Пётр согласился:

   — При неудаче головы не потеряем. На капитуляцию меня не возьмёшь! Нет, я не Фридерик, мира не запрошу! Такового позора мне не снести.

   — Боже упаси! По мне, государь, лучше всё основательней проведать про те шведские крепости, кои мы будем воевать, и чтоб наш человек всё списал на бумагу...

   — Истинно так. Василья Корчмина надобно туда по слать — в Ругодив-Нарву да в Нотебург-Орешек: он глазаст, головаст и способен снять план крепости. Пришло мне на мысль: сказывал Брант, что есть в Ругодиве пушки продажные корабельные в 12, 18 и в 6 фунтов ядром, и я с ним говорил, чтоб купить, и ныне для тех пушек пошлём Корчмина, чтоб он их пробовал и купил несколько, а меж тем накажем ему, чтоб присмотрел города и места кругом, также, если возможно ему дела сыскать, чтоб побывал в Орешке, а буде в нём нельзя, хоть возле него...

   — Верно, государь. Зело нужно однако от Книперкрона сию посылку скрыть, а уж этим я озабочусь.

   — И вот что ещё. Накажи воеводам новгородскому и псковскому, чтоб ополченья свои держали на взводе, потому как война грядёт. Но-де не со шведом, а с турком: мол, Украинцев с султаном никак не сговорится. Не то они подумают, что с соседом-шведом.

Но что Август? Он был беспечен и по обыкновению развлекался. Резидент Любим Судейкин доносил в Москву из Дрездена: «Королевское величество ещё в Дрездене, забавляется в день полеванием (охотой. — Р. Г.), а в ночах операми и комедиями, а о поездке его из Дрездена в Польшу говорят, что поедет вскоре, а подлинно о том намерении его величества короля, как поедет, никто ведать не может».

   — Экой обормот, — сердился Пётр, но к слабостям своего брата по молодости лет снисходил. Он всё ещё думал, что союзнические обязательства перевесят, образу мят, особо же позорная капитуляция датского короля, на которого оба рассчитывали. Но потехи Августа, в особенности же Венусовы, не прекращались, и о них доносил резидент Судейкин. Пётр только усмехался в усы, читая их, и велел отписывать брату Августу, что войско вот-вот будет снаряжено и готово и что он выступит в условленный срок. И что противник-де у них, как оказалось, крутенек и надобно с этим считаться.

Более всего заботило царя строительство флота в Воронеже, где покамест размещалась главная адмиралтейская база. И он то и дело наведывался в Воронеж, хоть конец и неблизкий. За этой и другими заботами отъезд всё откладывался и откладывался. Да и Август, судя по всему, не торопился.