У неё были чистое дыхание и изобретательная податливость. Она ничуть не стеснялась: видно было, что и Пётр возбуждал её. А когда в женщине пробуждается желание, она становится неутомимой и жадной.

Такой вот была Аглая. Она опустошила даря. И он бесцеремонно повернулся на бок и уснул по обыкновению без сновидений.

Все ночи она принадлежала Петру, и он не чувствовал однообразия. А все дни были наполнены разговорами с Августом и его советниками.

Паткуль представил нарисованный им план Риги и её укреплений. Он и в самом деле был дотошен и сведущ в деталях.

   — Вот, извольте видеть, река Двина, а вот её приток речка Рига, — водил он тростинкой. — От её устья тянется стена вдоль правого берега и, опоясав город, возвращается к устью. Она сложена из известняковых плит и облицована кирпичом. Её высота достигает четырёх с половиною сажен, а толщина — до сажени. С внутренней стороны её опоясывает деревянный ярус, а лучше сказать — галерея. Она предназначена для защитников города, но её легко зажечь брандкугелями...

   — А доступна ль Двина для морских судов? — спросил Пётр.

   — Доступна, государь. Рига ведь исстари город морской торговли, и европейские купцы заходили на своих кораблях прямо к городским причалам, — отвечал Паткуль. — Они разгружались вот здесь, где за стеной стоят обширные склады. Здесь проделаны широкие ворота. Ворот в городе несколько, и все они обороняются башнями — Конюшенной, Яковлевский, Песочной и Монастырской. С внешней стороны город опоясан системою валов. Но они невысоки. По преданию польский король Стефан Баторий, осадивший Ригу, перескочил ров и стену на своём коне. Когда шведский король Густав Адольф взял Ригу, а было это в 1621 году, он повелел возвысить валы и углубить и расширить рвы. А ещё при нём были построены бастионы, выдвинутые несколько вперёд, обороняемые пушками. Их пять — Нововратный, Шеровский, Банный, Песочный и Яковлевский. Близ них устроены ещё и равелины. Но всё это успело уже устареть, — поспешил он вставить, заметив разочарование на лицах монархов, — нынешняя мощь артиллерии легко преодолеет эти укрепления. Серьёзное препятствие для осаждающих представить может только цитадель, ну и, может быть, замок.

   — А какова численность гарнизона? — спросил Пётр.

   — Её трудно исчислить с точностью, государь, — отвечал Паткуль. — Дело в том, что к обороне привлекаются и ремесленники, и рыбаки — все, кто способен носить оружие. Всех примерно наберётся до сорока тысяч. Но это подсобное войско плохо вооружено, и боевой дух его слаб.

   — Ас какой стороны Рига наиболее уязвима?

   — Разумеется, если предпринимать нападение тогда, когда Двина свободна ото льда, то сильный флот мог бы своей артиллерией сокрушить укрепления с фронта. Но, полагаю, выгодней всего предпринимать штурм зимою с северо-востока. Тогда вода во рвах замёрзнет, они станут преодолимы зимою, и бдительность гарнизона ослабевает; зажигательные снаряды имеют больший эффект, да и манёвренность наступающих выше, так как город открыт со всех сторон.

   — Зимою, зимою! — подхватил Август. В его глазах горел воинственный пыл. — Герр Паткуль станет главным советником. Сила и манёвренность будут на нашей стороне. Мы выставим против Риги не менее ста тысяч войска. Это слишком лакомый кусок, чтобы ускользнуть от нас.

   — Лифляндское рыцарство горит желанием освободиться от тиранства шведов. Они отняли у нас самые тучные земли, — продолжал Паткуль, — они обложили нас непомерными поборами, они лишили нас права голоса на родной земле. Наши отряды будут действовать в тылу.

   — Что ж, я услышал то, что хотел: брат Август готов приложить все силы для взятия Риги. А у него есть надёжные союзники. Мы же со своей стороны не оплошаем: начнём в Ингерманландии. Это наши исконные земли, были они под Великим Новгородом, швед их поработил, и мы полны решимости его оттоль изгнать. — Пётр подвёл итог первому дню переговоров. — Мы тебе, брат Август, поможем, елико возможно, и деньгами, и военной силой. Сколь можно калмыцкой конницы да казаков — они лихие вояки — выделим. Так, Фёдор Алексеич?

Головин согласно кивнул.

   — Калмыки — они страх на рижское воинство навели одним своим видом; там, небось, таких свирепых азиатцев не видывали. А как рты разинут да начнут по-своему орать, у лифляндов и штанцы оборвутся. Нынче летом и начнём, хоть по летнему времени комарья да гнуса в тех местах тучи. Заедают и людей, и коней. У вас, полагаю, таковых помех не видится?

   — Зимой какое комарье, — хихикнул Паткуль.

   — Пора за стол! — радостно воскликнул Август. — Обговорили, и хватит. А пока я вас развлеку, порву несколько подков. Может, и ты, брат Питер, попытаешь себя?

   — Отчего ж, я не прочь. Не всё тебе силу казать, у меня она тоже в руках есть.

Принесли два десятка подков. Август скинул камзол, схватил одну своими сильными разлапистыми руками, рванул. Она не поддалась. Покраснев от натуги, он рванул за концы ещё раз. И в обеих ладонях оказалось по половинке. Он схватил следующую, напружился, и она раздалась.

   — Давай ты, Питер, — предложил он, вытирая пот со лба.

   — Что ж, таковых кунштюков[41] я не проделывал ещё. Может, я спервоначалу и не сдюжу, — говорил Пётр, держа в руках подкову и разминая её руками, словно примериваясь. — А ну-ка, милая, поддайсь! — воскликнул он, и подкова мягко распалась.

   — Набил руку, топором махаясь, — довольно пробасил он, потирая ладони. — Однако полезная вещь, ни к чему её понапрасну переводить, — произнёс он, вертя в руках половинки подков.

   — Ты ровно не царь, а скопидом какой-то, — взвился Август. — В прошлый раз тарелку пожалел, а мне её мои мастера выправили, а теперь вот подкову, — пробурчал Август.

   — Бережливость равно к лицу и простолюдину, и государю, — спокойно отвечал Пётр. — Особливо в предвидении войны. Она столь много всего пожрёт: и железа, и крови, и денег. А деньги суть артерия войны — говорил и буду повторять раз за разом. Мне вот придётся по сусекам погрести, чтоб тебе деньгами помочь. И так казна пуста — сколь много пришлось потратить и на строение флота, и на огневой припас, и на пушки. А взять неоткуда. — И, помолчав, неожиданно спросил: — Ты вот лучше скажи, брат Август, откуда в тебе сила столь неимоверная? Ты ведь трудом её не выработал, как я. Все потехи да потехи.

   — От отца с матерью, — самодовольно отвечал Август. — А ещё охота немало силы требует.

   — Ну позволь, какая такая сила надобна для убийства? — ухмыльнулся Пётр. — Сноровка — да, это я понимаю, ещё выносливость.

   — А вот ты поезжай со мною завтра на кабана, тогда убедишься, что и без силы не обойтись в полевании.

   — Ещё чего, мне пустое это времяпрепровождение. — Пётр был категоричен. — Никогда сим промыслом не занимался — досуга мало имею. Еда — пустое. Кус хлеба с солью да с чесноком червяка заморить. Это да. От мясца во щах не откажусь. А ты, брат Август, много об еде заботишься, — укорил он. — Ни дня без пиру не живёшь.

   — Так это я ради тебя, Питер. Дорог ты мне, гость редкий да щедрый. Как я без тебя в грядущей кампании? С мальчишкой этим, с Карлом, положим, справлюсь в одиночку, а далее?

   — Чего ж там далее, коли управимся со шведом. Другого ворога нам с тобой не видать. Была Польша, да нет её больше, — хохотнул Пётр. — Ты, вестимо, на меня войной не пойдёшь, как было при прошлых королях польских. Ныне Польша под твоим управлением.

   — Оно так, однако в поляках столь много непокорства и вольности, что с ними трудно ладить. Не то что мои саксонцы, послушные, как стадо. Я с ними и горя не знаю.

Сели наконец за стол. Трапеза по обыкновению длилась долго. Август уплетал чудовищные порции жаркого из оленины, запивая их красным вином из собственных погребов. Он был непомерен во всём: и в еде, и в питье, и в Венусовых радостях, и в созерцании зрелищ, какими бы они ни были. Это был истинный старонемецкий бурш, какими их рисуют художники и живописуют литераторы.