— Не бойся, Берна. Он будет гордиться тобой. Но есть и еще причина?

— Какая?

Я притянул ее ближе к себе на большое кресло.

— О, моя любимая, быть может мы не всегда будем одни, как теперь. Быть может, когда-нибудь с нами будут другие, маленькие… ради них.

Она не отвечала. Я чувствовал, как она теснее прижалась ко мне.

— Почему ты плачешь, дорогая?

— Потому, что я так счастлива.

— Жена, дорогая жена, я тоже.

Слова были лишни. Наши губы сливались в страстных поцелуях, но через минуту мы отскочили друг от друга. Кто-то шел по дорожке сада — высокая мужская фигура. Я вздрогнул, как если бы это было привидение. Возможно ли? Я бросился к двери.

На крыльце стоял Гарри.

Когда он снова стал передо мной, казалось, будто годы исчезли, и мы оба опять сделались мальчиками. Поток нежных воспоминаний нахлынул на меня, воспоминаний тех дней, полных грез и великих решений, когда жизнь казалась правдивой, мужчины доблестными, а женщины чистыми. Снова я стоял на скалистом берегу, а пенящееся море подо мной наполняло ревом откликающиеся эхом пещеры. Чайки золотились на солнце, рыбаки расстилали свои сети около коричневых крытых соломой домиков, наверху в саду я видел маму, нежащуюся среди цветов. Все это воскресло во мне, солнечный берег, белые коттеджи, старый серый дом среди берез, возвышенности усеянных овцами пастбищ, и над всем этим мрачная чернота поросших вереском холмов.

Все это окружало меня три года назад. Как изменилась жизнь! Сколько событий произошло с тех пор. Но, увы, я больше не смотрел радостно вперед; сок жизни больше не казался мне сладким.

Теперь это был другой «я», которого я увидел в зеркало в тот день, «я» с исчерненным печалью лицом, с седыми нитями в волосах, с грустными, полными горечи, глазами. Неудивительно, что Гарри с такой грустью глядел на меня.

— Как ты изменился, дружище, — сказал он наконец.

— Разве? Ты так же, Гарри.

И действительно, он также изменился, сделался красивее, чем я мог представить себе в самых восторженных мечтах. Он как будто внес с собой в комнату свежее чарующее дыхание Гленджайля, и я смотрел на него с восторгом.

С холода его румянец был ослепителен, как у женщины; темно-голубые глаза блестели; белокурые шелковистые волосы под давлением шляпы улеглись по форме его прекрасной головы. О, он был красив, мой брат, и я гордился, гордился им.

— Это, право, невероятно! Как ты попал сюда?

Его зубы заблестели в доверчивой, тонкой улыбке.

— В дилижансе. Я приехал всего несколько минут назад и сразу поспешил сюда. Разве ты не рад видеть меня?

— Рад? О, конечно. Не могу выразить, до чего я рад. Но меня поразило твое неожиданное появление. Ты мог бы предупредить меня.

— Да, это было внезапное решение; мне следовало телеграфировать тебе. Но я подумал устроить сюрприз. Как поживаешь, старина?

— Я? О, прекрасно, благодарю!

— Но что случилось с тобой, дружище? Ты выглядишь на десять лет старше. Ты выглядишь старше своего большого брата теперь.

— Да, надеюсь. Это сделала жизнь, страна. Жестокая жизнь и жестокая страна.

— Почему ты не уезжаешь?

— Не знаю, не знаю. Я постоянно строю планы на счет отъезда, но в это время что-нибудь подворачивается, и я опять откладываю его на некоторое время. Я думаю, что мне следовало бы уехать, но я связан делами приисков. Мой компаньон отправился на Восток и я обещал ему остаться и следить за работами. Я делаю деньги, видишь ли.

— А не жертвуешь ли ты на это свою молодость и здоровье?

— Не знаю, не знаю.

На его открытом лице появилось выражение глубокого удивления, мне же было почему-то очень не по себе. При всей своей радости, я чувствовал какую-то тревогу, даже страх. Как раз теперь я не хотел, чтобы он приехал и застал меня таким образом. Я не был готов к встрече с ним. Я предполагал, что это выйдет иначе.

Он пронизывал меня ясным проницательным взором. На мгновение его глаза, казалось, сверлили меня, затем с молниеносной быстротой очарование снова вернулось на его лицо. Он засмеялся своим звонким смехом.

— Видишь ли, мне надоело слоняться по старому дому. Дело теперь хорошо налажено. Я скопил немного денег и решил, что могу позволить себе маленькое путешествие. Вот как я попал сюда, чтобы повидать своего странствующего брата и его волшебный Север.

Его взгляд бродил по комнате и вдруг упал на кусок вышивки. Он слегка вздрогнул, и я увидел, как сощурились его глаза и сжался рот. Его взор перешел на пианино с этажеркой для нот. Он снова посмотрел на меня, удивленным, недоумевающим взглядом… Он продолжал говорить, но в его манерах чувствовалась некоторая принужденность:

— Я намерен пробыть здесь около месяца, а потом хочу забрать тебя с собой. Вернись домой и нагуляй немного прежних красок на щеки. Эта страна не по тебе, но мы живо поправим дело… Мы заставим тебя опять вспенивать пруды с форелями и бродить с ружьем среди вереска. Ты помнишь, как — упррр! — поднимались тетерева из-под самых ног? Их развелось очень много за последние два года. О, мы снова воскресим доброе старое время. Ты увидишь — мы живо поправим тебя.

— Ты очень добр, Гарри, что так заботишься обо мне. Но я боюсь, боюсь, что не могу поехать именно теперь. У меня так много дел. На меня работают тридцать человек рабочих. Я должен остаться.

Он вздохнул.

— Что ж, если ты останешься, я останусь также. Мне не нравится твой вид. Ты слишком много работаешь. Может быть, я смогу помочь тебе.

— Прекрасно, хотя я боюсь, что это покажется тебе отвратительным. Никто не остается здесь на зиму, если имеет возможность избежать этого. Но первое время это заинтересует тебя.

— Да, я думаю. — И снова глаза его устремились на кусок вышивки, натянутой на маленьких пяльцах.

— Как бы то ни было, я ужасно рад видеть тебя, Гарри. Не стоит говорить, слова не могут выразить таких вещей между нами. Ты знаешь, что я думаю. Я рад видеть тебя и постараюсь сделать твое пребывание как можно приятнее.

Между занавесями, закрывавшими дверь в спальню, я видел Берну, стоявшую без движения. Я старался угадать, видит ли он ее также. Его глаза последовали за моими. Они остановились на занавесях и строгое суровое выражение снова появилось на его лице. Но он опять прогнал его улыбкой.

Я встал. Я не мог больше откладывать.

— Извини меня минутку, — сказал я, и, раздвинув занавески, вошел в спальню.

Она стояла там, белая до губ и дрожащая. Она жалобно посмотрела на меня.

— Мне страшно, — пробормотала она.

— Будь мужественна, маленькая, — сказал я, увлекая ее вперед. Затем я одернул занавеси.

— Гарри, — сказал я, — это — это Берна.

Гарри, Берна — они стояли лицом к лицу, наконец. Я давно уже рисовал себе эту встречу и желал ее, хотя и страшился. Теперь она произошла совершенно внезапно.

Девушка овладела собой, и я должен сказать, что она держала себя хорошо. В обтянутом простом белом платье ее фигура была стройно-грациозна, как у лесной нимфы, а прелестная посадка головы напоминала лилию на стебле. Белокурые волосы были откинуты назад изящными волнами с красивого лба и, когда она смотрела на моего брата, в ее взоре были гордость и достоинство.

А Гарри — его улыбка исчезла. Лицо было холодно и строго. В его обращении чувствовалась явная враждебность. Он, несомненно, видел в ней существо, губившее меня, вредно влиявшее, неоспоримый обвинительный акт греха и преступления против меня. Все это я прочел в его глазах; но Берна подошла к нему с протянутой рукой.

— Здравствуйте! Я так много слышала о вас, что мне кажется, будто я знаю вас давно.

Она была так привлекательна. Я заметил, что он застигнут врасплох.

Он взял маленькую белую руку и посмотрел с высоты своего великолепного роста в милые глаза, глядевшие на него. Он поклонился с ледяной холодностью.