— А вы кто? — спросил Прохор.

— Да углежоги. Вон, чуешь?.. — потянул мужик носом воздух.

Прохор принюхался. Откуда-то доносило дымком.

— Так ты к нам иль нет? — спросил еще раз мужик.

— А хоть бы и к вам, — нерешительно проговорил Прохор. — Если примете...

— От Прокопа Михеича, значит?

— А кто он такой?

— Прокоп-то Михеич?.. Вот те на!.. Подрядчик наш. Что ль ты не знаешь его?

— Не знаю, дядя, — признался Прохор и подошел ближе. — А если вам нужно помочь, я с охотой пойду.

— А ты кто?

— Видишь — парень.

— А по прозванью как?

— По прозванью — Иван.

— Родом отколь?

— Не помнящий родства я.

— Как же тебя занесло сюда? — с любопытством спросил мужик. — Беглый, что ли?

— Беглый, — ответил Прохор. — От мельника убежал. Чудом спасся.

И на вопросительный взгляд мужика коротко рассказал историю, происшедшую лет шесть назад в Ракше, подставив на место работника, нанятого мельником, себя самого.

— Жена мельника спать ко мне в клеть пришла, а хозяин-то заприметил. Схватил топор да за мной... Как только вывернуться удалось.

— Жена мельника? — удивлялся мужик. — Ты скажи!.. Ух, и бабы же есть!

Он привел Прохора в свою небольшую артель. Углежоги жили в землянке с накатным бревенчатым потолком и забранными длинными плахами стенами. Неподалеку от их жилья возвышался земляной бурт, сквозь который просачивался сизый дымок. Там тлели березовые стволы, перегорая на уголь.

Угрюмый пожилой углежог исподлобья посмотрел на явившегося новичка, спросил:

— Вид... бумагу имеешь?

— Не, — качнул головой «Иван». — Как помню себя с малых лет — поводырем у нищего был. А летось, когда слепец помер, мельник в работники взял... Далече это отсюда, за Сызранью... Может, так бы и жил у него, да баба подпутала. Теперь туда вертаться нельзя, убьет меня мельник, — плел ставший «Иваном» Прохор и не знал, верят ему или нет.

— Рано ты, малый, родство свое позабыл, — заметил пожилой углежог.

— А на что помнить-то, Пантелей? — сказал мужик, которого Прохор встретил на лесной дороге. — Не знатность какая. Иван — значит и есть он Иван.

— Да мне что!.. Пускай, — сказал пожилой.

И углежоги приняли «Ивана» к себе.

Повстречался бы какой-нибудь человек на лесной тропе и удивился бы, увидав двух бродяг, а за ними — солдата. Не иначе как изловил солдат опасных людей и сопровождает их, держа винтовку наизготовке.

Алексей и Агутин жалели, что отпустили Прохора, Василий придумал, как им быстрее и безопаснее добраться до Волги.

Выйдя среди дня на лесную тропинку, они услышали вдали паровозный гудок. Эта тропинка и привела их к железной дороге. Алексей решил не оставлять Агутиных до тех пор, пока Василий не сменит свою солдатскую форму, переодевшись во что-нибудь более подходящее, но Василий не торопился с этим.

— Под конвоем вас солдат поведет, — сказал он. — До станции доберемся и на казенный счет по чугунке поедем.

— Озорничать захотел? — сначала неодобрительно отнесся к его затее отец, а когда пораздумал, решил, что Васятка ловко это придумал. Можно и поозорничать, если случай представится.

Они шли краем леса по обочине железной дороги — двое «бродяг» впереди, а конвоирующий их солдат — на два шага позади. За поворотом тропинки, огибавшей лесную опушку, показалась путевая железнодорожная будка. Около нее с ворохом прутьев возился обходчик, занятый починкой плетня.

— Стой! — скомандовал «бродягам» солдат.

Они послушно остановились.

Василий узнал, сколько осталось идти до ближайшей станции и когда будет поезд на Сызрань.

— А отколь, служивый, ведешь-то их? — поинтересовался обходчик, косясь на «бродяг».

— Оттоль, — ткнул конвоир пальцем в воздух у себя за плечом.

— Беспашпортные, что ль?

— А то какие ж еще! Заморился с галахами. Может, хлебца краюху дашь? Весь живот подвело.

— Хлебцем-то мы не дюже богатые, а вот ежель картох....

— Ну, хоть картох.

И обходчик вынес из будки полную пригоршню вареных картофелин.

— Ты, солдат, на место придешь — казенных щей похлебаешь, а им еда не сготовлена, — кивнул обходчик на глотавших слюну «бродяг». — Половину-то им отдай, люди все же.

— Ладно, не обделю, — пообещал солдат.

Хоть и без соли, без хлеба, а вкусна была эта картошка. Каждому по три штуки пришлось.

За будкой лес отходил в сторону от железной дороги, взбираясь на высокую кручу. Полустанок, к которому через час подошли беглецы, стоял на открытом месте. Пассажирами, ожидавшими поезд, были только какая-то старуха с мальчишкой. Старуха дремала, сидя на крыльце, а мальчишка от скуки пулял камешки, норовя попасть в придорожный столб.

— Я вот тебе пошвыряю! — замахнулся на него сторож метлой.

Мальчишка кинулся в сторону, а там — солдат с ружьем. Оторопев, подбежал мальчишка к старухе, затормошил ее:

— Бабань, бабань... Солдат там с ружьем...

— Где — там?

— Подле колодца стоит. И еще какие-то с ним.

— А ты не ходи туда, не то солдат тебя стрельнет.

Никто к солдату и к его спутникам не подходил.

Попытался было сторож спросить:

— Где это ты, вояка, таких подобрал?

Но солдат строго прикрикнул:

— Не подходить! Не разговаривать! — и угрожающе повел винтовкой.

Тогда сторож отвернулся и прошел стороной от них.

В сумерках к полустанку подкатил почтовый поезд. К одному из вагонов третьего класса заторопились старуха с мальчишкой, к другому подошли «арестованные», подгоняемые окриками конвоира:

— Живо садись!

Кондуктор, стоявший в дверях вагона, посторонился, давая проход, и солдат ему коротко отрапортовал:

— Арестованных срочно в Сызрань доставить.

Кондуктор понимающе кивнул.

— Двери запереть, посторонних сюда не впускать, — уже распоряжался солдат, перехватывая винтовку то одной, то другой рукой, и кондуктор молчаливо и поспешно выполнял его требования.

Здесь же, в тамбуре, «арестанты» присели на корточки у закрытой двери, а конвоирующий их солдат встал, чтобы нести свою караульную службу.

— Сибирский твой глаз... Ну — сибирский... — хрипло выдохнул старик Агутин.

Алексей фыркнул и, чтобы не рассмеяться, притворно закашлял.

— Смирно сидеть!

Это была последняя «караульная служба» солдата конвойной команды Василия Агутина.

Перегон, еще перегон, и показались вечерние огни Сызрани. Поезд остановился. Первым с подножки вагона соскочил солдат. Отстраняя рукой пассажиров, суетившихся на привокзальной платформе, солдат провел по ней своих поднадзорных, стараясь поскорее уйти с ними подальше от ярких станционных огней. По глухим переулкам окраины они вышли за город, и на них пахнуло вечерней свежестью Волги. Широко, вольно раскинулась река. Много звезд было рассыпано по воде, и она омывала их, тихо плещась под круто нависающими берегами.

— Простор-то какой! — восторженно произнес Агутин.

— Широка! — крутнул головой Василий. — Много на ней всякого люда спасалось, — дошел, значит, черед и до нас. Выручай, Волга-матушка.

Они долго стояли на берегу, любуясь рекой и отдыхая. Где-то вдалеке горел костер; доносились песни, хриплый собачий лай.

В кустах перелеска, подступившего к самому берегу, устроились на ночлег. Чтобы было теплее, прижались друг к другу, и через несколько минут старик Агутин увидел себя в «Лисабоне», в тесном кругу сбившихся за столиком посетителей, и рыжебородый коренастый путевой обходчик выкладывал горячие, вкусно дымящиеся с закурчавившейся лопнувшей кожурой, рассыпчатые картофелины.

Ночь. Хороводы звезд в черном небе. Волга, будто почмокивающая во сне набежавшей на отмель волной.

Но вот, прожигая тьму красноватым отсветом фонарей, из-за поворота лесной опушки появляется перед Василием черный, лоснящийся, словно вспотевший, паровоз. Он идет напролом, не разбирая пути, подминая под себя кусты и деревья. Треск ломаемых сучьев разносится по перелеску, и Василий мгновенно вскакивает, стремительно хватаясь за винтовку.