— Нет, дорогой Фома Кузьмич, ничего не получится. С удовольствием бы помог, но... — развел он руками.

— Сами же говорите, ничего не нашли у него, а на подозрение можно всякого взять, — начинал уже заступаться Дятлов за Воскобойникова...

— Ну, это как сказать...

— Может, отдать его Фоме Кузьмичу на поруки? — нерешительно предложил пристав.

Но это Дятлова испугало.

— Позвольте, господа... Все-таки он не сват мне, не брат. Паспорт, конечно, его у меня, и без вашего ведома я ни-ни... Вы уж так постарайтесь. А отблагодарить я всегда готов, сами знаете.

Наконец-то заводчик сказал то, чего от него добивались.

— А ну, Ардальои Поликарпыч, распорядись, чтобы этого смутьяна сюда привели.

Дорого обходился заводчику Воскобойников. Сто рублей — полицеймейстеру, семьдесят пять — исправнику, пятьдесят — приставу. О деньгах никто слова не произнес, но так наметил сам Дятлов и так же предполагали начальствующие чины. Нынче вечером дятловский дворник разнесет по домам запечатанные конверты. Но это куда дешевле, чем дневной простой завода, а сколько бы он простоял?..

— Ну, ты... говорун… — обратился полицеймейстер к приведенному Воскобойникову. — Моли бога, что у тебя хозяин такой. Прощает он твои дерзости и снова на работу берет. Где еще увидишь такого!.. Просить за тебя, негодяя, приехал. На всю жизнь теперь благодарным быть должен. Чувствуешь это, скот?.. От радости язык проглотил?.. Думай теперь, как вину загладить.

— Я виновным себя признать не могу, — сказал Воскобойников.

— Покороче язык держи, а то придется тебе его прищемить. Сейчас же марш на завод, и чтобы все работали там. Узнаешь зачинщиков беспорядка и мне потом сообщишь. Я погодя приеду туда. Слышишь?

— Слышу.

— Не «слышу», а слушаюсь... Отвечать не умеешь, болван!

Дятлов смотрел на Воскобойникова и с облегчением думал о том, что через час на заводе все будет в порядке, но угнетала другая неприятная мысль: кто же, собственно говоря, хозяйничает на заводе? Он, Дятлов, которого не желают слушаться рабочие или этот формовщик? Одно его появление сразу утихомирит всех. Враг, явный враг стоял перед ним, с которым приходилось не только считаться, но чуть ли не заискивать.

«Нет, похоже, однова придется дать бой и ему и всем другим. Стерпеть такое нельзя. Тыщу рублей на полицию не пожалеть, а добиться, чтобы все в страхе ходили», — думал и решал заводчик, как ему дальше быть.

Рабочие нервничали, ожидая, что вот-вот послышится цокот конских копыт и на заводе опять появятся городовые и стражники.

Одни предлагали, не дожидаясь расправы, разойтись всем по домам, другие — наоборот, запереться в цехе, — пусть полиция двери выламывает. Время тянулось непривычно медленно, но вдруг в раскрытую дверь литейного цеха ворвался завальщик Зубков.

— Тимофей идет! — крикнул он.

Кто-то свистнул, а Петька Крапивин подскочил к колоколу, висевшему у вагранки, и ударил в него.

Рабочие окружили Воскобойникова, наперебой расспрашивали обо всем, и он не успевал отвечать. А навстречу ему выбегали новые люди, которым тоже не терпелось узнать, что с ним было в полиции.

— Вызволили Тимофея, гляди! Выходит, гуртом-го оно сподручней... — молвил один из противников забастовки. — Вон как оно обернулось-то!

— Говорится же: дружно — не грузно, а один и у каши загинет, — пояснил другой.

— Тимофей! — бесцеремонно расталкивая всех, кинулся к Воскобойникову Прохор Тишин. — С нами опять!..

Он да Петька Крапивин были особенно рады его возвращению. Чубров и Нечуев победителями ходили по цеху, да и все остальные рабочие понимали, что это была первая общая их победа.

— Приступаем теперь к работе, ребята. Наша взяла! — крикнул Чубров и стал разжигать вагранку.

Дятлов приехал через час после этого. Минаков встретил его на крыльце конторы и сообщил, что работа идет полным ходом. Ничего Дятлов не ответил, будто не слышал и не видел приказчика.

— Работают, значит? — спросил Лисогонова, сидевшего у него в кабинете.

— Работают, Фома Кузьмич.

— Н-да-а... — протянул Дятлов. — Вон он какой управляющий-то самочинно объявился. Придется нам с тобой, Егор, на поклон к нему каждодневно являться...

На столе стоял графин с квасом. Дятлов налил стакан, отхлебнул, — квас был теплый, перекисший, противный.

— Черт знает что! — поморщившись, плюнул он и так хватил стакан об пол, что только брызги от стекла полетели. — Зови этого... твоего... — сказал Лисогонову, нетерпеливо дернув рукой.

— Кого, Фома Кузьмич?..

— Кого, кого... — сшибал Дятлов со стола все, что попадалось под руку. — Приставленного твоего, вот кого... Выявлять будем всех, кто воду мутил... Дознаюсь, кто листовку писал.

Бывал хозяин строг и сердит, но таким его еще видеть не приходилось. Квашнин глянул на него и сразу оробел, — хоть назад беги.

— Ну?.. Чего они там? — сидя в кресле, исподлобья смотрел на него Дятлов и так прожигал своим взглядом, что Квашнина начинало коробить, как бересту от огня.

— Это самое... Работают, господин хозяин... Самосильно работают... — выдавливал он слова из себя.

— Зачинщики кто? И — что говорили?

— Говорили, стало быть, вагранщик Чубров и завальщик Нечуев... Как, дескать, ежели не будет этого Воскобойникова, так и приступать к работе не станут...

— Это я сам слыхал, — оборвал его Дятлов. — Что люди промеж себя говорили?.. Называй их.

Квашнин переминался с ноги на ногу, то сдвигал, то расправлял морщины на лбу, стараясь собраться с мыслями и припомнить, что ему удалось слышать.

— Чего тянешь?! Отвечай, когда спрашиваю! — нетерпеливо ударил Дятлов ладонью по столу, и Квашнин вздрогнул.

— Вот... про это самое больше они... Когда, значит, узнали, что забран он, то... Чубров да Нечуев... Будем, мол, с самим хозяином говорить...

— Еще что?

— Вроде и все...

Дятлову душно было от туго застегнутого ворота рубашки. Он подсунул под него сверху палец и рванул. Две перламутровые пуговички покатились по столу, догоняя одна другую.

— Хитрить с хозяином вздумал?.. Ты за что деньги у меня получаешь?.. Для чего был приставлен в цех?..

— Я стараюсь, Фома Кузьмич... Изо всей мочи стараюсь... — лепетал Квашнин. — Вот и на кладбище тоже... Не распознали они Тимофея, так это я уряднику шукнул, что, мол, зовут Воскобойниковым... Я старался, Фома Кузьмич...

— Так это тебе я обязан, что такие потраты понес?.. Тебе, сволочь?! Егор!.. Минаков!.. Взашей этого стервеца... Немедля с завода... Вон!..

Минаков в точности выполнил хозяйский приказ и, выпроваживая Квашнина, так хватил его по загривку, что он не удержался на ногах.

Поздним закатом да ранним рассветом зори теснили ночь, давая простор большому июньскому дню. Рано поднимался Михаил Матвеич Агутин, чтобы до работы успеть погонять голубей. Снова завел он их, и разномастные турманы и вертуны, почуяв старого голубятника, скоро приручились к нему. Высоко взмывали в небо, ходили там на больших и малых кругах, а один рыжий хохлатый голубь особенно умилял Михаила Матвеича: то через хвост, то через крыло ловко перевертывался он на лету, вспыхивая в розовых отблесках раннего солнца.

— Ишь, сибирский глаз, что выделывает!

Старуха не противилась его голубиной охоте; может, помаленьку и выпивать опять будет, — лучше все это, нежели те потайные дела, в которые он ввязался. Глядишь, за голубями да за выпивкой и отшатнется от них. Может, и опасный постоялец совсем с квартиры сойдет: в последнее время редко стал ночевать.

Малярничать Агутину теперь чаще всего приходилось одному, а заработок делить на двоих. Алексей по нескольку дней подряд проводил в будке у Измаила. Печатал листовки — то для рабочих стекольного завода, то для железнодорожников. Целыми днями не вылезал из погреба, а ночевал в примыкавшем к нему сарае. Впотьмах относил отпечатанную пачку листовок в условное место под груду деревянных щитов, сложенных у обочины железной дороги, куда приходили два побратима — Прохор Тишин и Петька Крапивин, чтобы забрать припасенное.