Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— А кто ее знает, кормилец. Нам абы прокормиться. Сам знаешь, и тощий живот без еды не живет.

— Это правильно... Ну, час добрый... — и звал мальчишку: — Чаю мне принеси.

А со станции тоже вереницами тянулись в город приезжие из соседних губерний. Рослые молодые мужики проходили от дома к дому с протянутой рукой. Стоя в дверях своего магазина, Филимонов пошучивал:

— Молод побираться-то, воровать можешь.

— Не приучены мы воровать, господин хороший, не приучены.

— А вы приучитесь... Дела-а!.. Откуда прибыли?

Мужики подробно рассказывали о своих мытарствах, о том, как по шпалам железной дороги продвигались они от станции к станции, как удавалось им проезжать на тормозных площадках товарных вагонов, «зайцами» пробираться под лавками почтовых и дешевых поездов. Говорили:

— Сейчас мы из Астрахани из проклятой, из Астрахани. Думали, там, на рыбных промыслах, работу какую найдем, ан и там обмишулились тоже... Приехали с бабами вместе, а выбраться не на что... Баб-то своих там заложили, в терпимые дома отдали... По двадцать целковых на круг за бабу армяшке заложили, и чтоб в том году к петрову дню, к покосу, нам их назад обратить. Так и расписались, с неустойкой... Будто, мол, в услужение баб отдали.

— А ежели народят они вам?

— Что ж сделаешь?.. Как бог даст, как бог...

— В терпимых, сказывают, не рожают.

— У Силантия... вот у этого... баба красивая, статная. За четвертной ее взяли. А моя... — огорченно вздохнул рыжеватый мужик, — за шашнадцать с полтиной только пошла.

— Потеха!.. — крутил головой Филимонов.

Голод отразился и на торговле. Мучные лабазы Дятлова оставались с незаполненными закромами. Стояли мельницы — нечего было молоть. Обнищавший крестьянский люд не покупал у купцов их товары, и запасы оставались нетронутыми. Только базарный обжорный ряд день ото дня разрастался, стягивая к себе переселенцев и нищих.

Вздорожали продукты, и, помянув отца на сороковой день, Фома, как и предполагал дворник, набросился на экономку Софрониху:

— Нагнало вас, дьяволов, дармоедов!.. Такую прорву всего потравили...

— Фома Кузьмич, да ведь сам ты приказывал... И девять ден, и двадцать, и сорок вот поминали...

— Цыц! — стукнул Фома кулаком по столу. — Охламоны ненажорные!.. Ты молчи, когда со мной разговариваешь, слышь?..

— Слышу, батюшка, слышу.

— То-то... А то...

Жизнь сразу пришла в запустение. Раньше, например, у Михаила Матвеича Агутина отбоя не было от малярных работ: и тот просит, и этот, а теперь никому ничего не нужно. Пошел он к одной хозяйке, с которой за несколько дней до этого сладился, — крышу покрасить, окошки побелить, — только подставил лесенку, чтобы на крышу забраться, а хозяйка подумала-подумала и передумала:

— А чего ее, Матвеич, красить теперь...

— Кого это? — не понял маляр.

— Да ее, крышу. Может, и жить под ней не придется.

— Как это так?.. Ты, Петровна, чего?..

— Нет уж, не надо, — решительно отказалась она.

Сунулся маляр к другим заказчикам, а они тоже пошли на попятную:

— Грех в такие дни о пустяках думать — красить да размалевывать. Животы бы свои спасти...

А еще в одном месте узнал, что голодающие согласились всю работу сделать за половинную цену, нежели запрашивал он.

— Ах, супостаты!.. — рассердился Агутин и на хозяев, и на голодающих. — Не нужен стал, значит?.. Ну, хорошо… Ну как есть замечательно!.. Чтоб от этих от золотых рук отказаться?.. — вытягивал он свои руки, поворачивая их ладонями вверх и вниз. — Ах, сибирский твой глаз!..

И одно спасение увидел тогда в полбутылке.

— Опять загулял, окаянный!.. Люди в церквях молебствуют, чтоб беду отвратить, а он, идол, бражничает, последние гроши проматывает... Лучше бы думал, как копейку заработать да домой принести... — заливалась жена слезами, причитая и охая.

— Где ж ее, эту копейку, заполучить теперь, когда все отказываются?.. Ладно, сибирский глаз... Пускай и ведро и кисть пропадают.

— Жили-жили... дожили теперь... Ни капусты запасти, ни картошечки... — всхлипывала жена маляра.

— Вот и дожили, выходит...

Хотел он пшенца голубям кинуть, — жена по руке огрела, кружку с пшеном отняла, не своим голосом закричала:

— Самим жрать скоро нечего будет!..

Михаил Матвеич посмотрел на голубятню, вздохнул,

«Неужто придется голубей переводить?..» — с горечью подумал он. Открыл голубятню, выпустил голубей и долго, любовно смотрел на них. Потом присвистнул и взмахнул рукой.

Шумно хлопая крыльями, стая поднялась в воздух.

— Порезвитесь хоть напоследок, пташки вы поднебесные.

Агутин стоял посреди двора, размахивая шестом с привязанной к нему тряпкой, и голуби взмывали все выше, выше.

Глава четвертая

ПАМЯТНИК

Ну и памятник же поставил Фома Дятлов на могиле отца!

— Не видал? — спрашивали один другого горожане. — Вчера старуху Горбатову хоронили, посмотрел я... И памятник же, скажу тебе!.. Красота!.. Хоть сейчас ложись под него, помирай... Крест строгий такой из себя, гладкий, а у креста чугунный ангел облокотимшись сидит. И слезы у ангела чугунные, капельками так и застыли. Ангел с крылами, как полагается. Сходи — красота!.. Там народу ходит смотреть!.. Гулянье прямо...

Чугунная плита прикрывала могилу, и на плите выпучивались крупные буквы:

Под сим крестом покоится прах купца 2-й гильдии Кузьмы Нилыча Дятлова, скончавшегося 8 мая 1891 года в 2 часа 35 минут пополуночи.

Жития его было 70 лет, 2 месяца, 18 дней.

Мир праху твоему, дорогой батюшка.

— В пятьсот целковых обошелся, — хвалился Фома.

— Вещь красивая, зря не скажешь.

— Главное, ей веку не будет...

На кладбище действительно было словно гулянье. Каждому хотелось посмотреть на памятник, и горожане завистливо пощелкивали языками. К тому же и погода выдалась как по заказу. Будто вспомнило лето, что обидело оно в этом году землю, не уделило ей ласковых дней, а нещадно палило солнцем да суховеями. К концу октября, после заморозков и первого снега, повеяло вдруг теплом, перепал короткий дождик, и солнце после него пригревало легко, бережно, мягко.

Предоставив горожанам возможность любоваться памятником, Фома Дятлов пошел бродить по кладбищенским дорожкам. Видел бескрестные холмики или торчащие над могилами простые, грубо сколоченные деревянные кресты. Много старых крестов, подгнивших и покосившихся. На крестах набиты дощечки с именами покойников. На одной Фома прочитал: «Под камнем сим лежит Максим...» Дальше было все стерто, и чья-то озорная рука приписала: «Ну и хрен с ним». Только у самой кладбищенской церкви стояло несколько мраморных и чугунных крестов, охранявших вековой покой былых лиц духовного звания и прежних богатых купцов.

А кладбище раскинулось широко.

«Ежели, примерно, из десятка могил — одна с крестом будет... — размышлял Фома. — Могил-то всего — не счесть сколько!.. Здесь да на Федоровском кладбище, на Заречном... А по уезду, по всей губернии... Видимо-невидимо их... Может крест пойти, хорошо пойти может... Судя по теперешним временам, всему торговому делу памятник ставить надо, а капитал на другую стезю переводить... То там, слышно, недавний купец фабрику выстроил, то в другом месте завод поставил... Зорко за жизнью надо следить и заведенными порядками не довольствоваться. Так-то, Фома...» — мысленно разговаривал Дятлов сам с собой.

Живо представлял себе, как в заводскую контору будут поступать заказы на отливку именных крестов и надгробных плит, как при кладбищах будут раскупать готовые изделия дятловского завода, потому что бедны и недолговечны деревянные кресты на могилах, а будущие мертвецы будут ведь оставлять в завещаниях просьбы поставить им прочный, тяжелый крест, отлитый на заводе у Дятлова.

Будет завод дымить в небо, ночами светиться заревом, сыпать быстро гаснущими звездами искр, и огненным хлестким потоком потечет из вагранки расплавленный, ослепительно яркий чугун.

7
{"b":"274437","o":1}