— Ну, — раскрасневшись от водки и от жары, похлопал Дятлов по плечу вагранщика Чуброва, сидевшего сбоку от него. — Эдак-то лучше с хозяином жить, чем в цеху заварухи устраивать?

— Оно конечно, Фома Кузьмич, — подался к нему Чубров, — только не от баловства мы, а от обиды. Гляди, может, и завтра придется такое же зачинать, потому как опять пообидел ты нас.

— Это чем же?

— Да хошь талонами... Сгорели б они у тебя! Чем получку велел платить?..

Дятлов видел, что рабочие прислушиваются к их разговору, и сказал:

— Это управляющий так надумал. Я, перед тем как в Москву уехать, чек ему написал. Ну, а он, должно, в банк сходить поленился. Тут, можно сказать, небольшая оплошность вышла.

Рабочие подталкивали один другого и передавали по рядам:

— Управляющий по своей воле нам талоны всучил, слышь... Язви его душу!.. И тут себя показал... Хозяйских денег ему жалко стало, вот сволота!..

Тесно было в трактире, а около Лисогонова могли смело примоститься несколько человек. Но рабочие, оказавшиеся его соседями по столу, предпочли лучше в простенке стоять, чем сидеть с ним рядом. И справа, и слева от него места оставались свободными, и Лисогонов сидел вразвалку, положив одну руку на спинку пустого стула, а другой рукой обмахивая себя. Никто к нему не обращался, никто не заговаривал. А когда он хотел было вмешаться в разговор сидевших напротив людей, они оставили его слова без внимания, будто и не слыхав.

Тогда он оскорбился и сидел насупленный, злой.

Шибаков — довольный, раскрасневшийся — сидел на табуретке за своей стойкой, и его лицо, как кусок сырого мяса на прилавке, лоснилось под светом яркой лампы.

— Ну и духотища же, Шибаков, у тебя, спасу нет, — вытирал Дятлов лоб и шею уже намокшим платком.

Надо продвигаться к выходу, пока рабочие стараются сдерживаться и помнят себя, а если выпьют еще по стакану, пожалуй, так языки развяжут, что лучше подальше быть. Про талоны заговорили, — надоумило вагранщика вспомнить о них!

Мастер Макс Иоганн Отс, тоже раскрасневшийся и вспотевший, сидел, окруженный рабочими, и рассказывал им, как черт, думая, что залез к бабе в печку, — в вагранку попал. Рабочие слушали его и покатывались со смеху.

«Умеет, чухонская душа, ладить с ними, умеет и дело спросить. Вот кого в управляющие ставить надо», — думал Дятлов о нем.

В заднем углу трактира группа рабочих вела свой сговор. Завальщик Зубков говорил:

— До четырех сосчитаю... А крикну — пять, так и...

— За одни талоны проучить стерву надо, не считая другого всего. Память оставить, чтоб знал...

— Под выпивку все сойдет...

— Сначала — немца, потом — хозяина, а потом уж...

— Как надо сделаем...

Досказал свою сказку Отс, и слушатели нахохотались до слез.

— Ух, и немец же!.. Учудил...

— А теперь господин рабочий будет разрешать нам благодарить вас за доставленный удовольствий, — поднялся мастер. — Я замечал уже, что уважаемый господин Фома Кузьмич подавал мне знать, чтобы оставлять вас продолжать этот гулять. Очень желаю, господин рабочий, большой веселый успех.

«Наконец-то... — поднимаясь, облегченно вздохнул Лисогонов. — Заводчик тоже! Нашел с кем якшаться», — осуждающе посмотрел он на Дятлова.

— Ну, а вы, ребята, гуляйте. Под праздник — не грех. Отоспитесь завтра, а уж потом со свежими силами за работу. Прощевайте пока, — нахлобучил Дятлов картуз, услужливо поданный ему Шибаковым.

Рабочие расступились, давая дорогу.

— Благодать-то какая! — вдохнул Дятлов свежего воздуха, выйдя на крыльцо. — Тут бы и гулять, на просторе, а мы в духоте парились.

— Надо господин кухмистер делать большой открытый веранд, — посоветовал Отс.

Гармонисты и балалаечник спрыгнули с подоконников на улицу, а следом за ними и другие рабочие, не дожидаясь возможности протиснуться в дверь, тоже выскакивали через окна, чтобы проводить хозяина с мастером.

— Теперь, Максим Иваныч, после такой привальной, считай, что ты плотно к нам привален. Хошь ты и немец, а как русский, ей-богу!

— Не смотри, что мастер, а свой человек. На редкость прямо!

— Мне очень приятно иметь наш знакомств с господин рабочий, — прижимая руку к сердцу, отвечал Отс.

— Качать его, ребята!.. Качать... — выкрикнул завальщик Зубков.

И не успел Макс Иоганн Отс сообразить, что это означало, как десятки рук подхватили его.

— Ура-а!.. Качнем!.. Э-эх!..

Отс что-то выкрикивал, взлетая в воздух, но смех и веселые голоса рабочих заглушали его слова.

Дятлов вытирал шею платком и хохотал.

— Еще разок!.. Еще!..

Раз десять взлетел в воздух Отс. И когда рабочие поставили его на ноги, с добродушным смехом похлопывая по спине да по плечам, он многозначительно поднял палец.

— Господин хозяин, пять ведра водка вам...

— Качать!.. Хозяина качать!.. — подхватил его слова Зубков.

— Ка-ча-ать!..

Дятлов хохочет, кряхтит, взлетая над головами рабочих. Макс Иоганн Отс хлопает в ладоши и то приседает, то поднимается на носки, следуя стремительным взлетам и снижениям заводчика, а Лисогонов стоит и с завистливо-ревнивым чувством думает: неужели рабочие обойдут его?.. Он даже несколько выдвинулся вперед, стараясь быть на виду у всех, и нетерпеливо постукивал ногой по земле.

— Хватит!.. Довольно вам... Хватит!.. — хрипит Дятлов. — Все кишки растрясете...

И, поддерживая руками, рабочие опускают его на ноги.

— Фу... Ну и черти же!.. — смеясь, отдувается Фома Кузьмич, довольный, что у него с рабочими дело пошло на мировую.

— Управляющего! — крикнул Зубков.

— Еще чего выдумал... Нашел — кого... — отошли некоторые подальше, вовсе не желая чествовать Лисогонова.

А он с возрастающим нетерпением шагнул вперед и приподнял руки, чтобы его удобнее было подхватить. Зубков и те пять-шесть человек, с которыми он сговаривался в углу трактира, обступили управляющего, приподняли.

Качают рабочие Лисогонова, высоко подкидывают. Зубков вслух отсчитывает: «Раз... два... три...» Георгий Иванович с каждым разом взлетает все выше, довольный, что ему оказаны такие же почести, как новому мастеру и заводчику. «Четыре...» — считает Зубков. И — громко, отрывисто: «Пять!»

Да, выше мастера и выше заводчика подбросили рабочие управляющего. И когда в пятый раз был над их головами, будто ослабли руки качавших его людей, и они отпрянули в стороны. Падая, Лисогонов задел ногой за плечо Зубкова и ткнулся головой в землю. Зубков тоже упал и вывихнул себе руку.

— Не поймали... Не удержали...

— Ой, ушибли, никак?!

Еще за несколько дней до пасхи, как только просохла земля, Шибаков замостил перед крыльцом землю камнями и проложил мощеную дорожку вдоль всего фасада своего заведения, чтобы посетителям не приходилось вязнуть в грязи. Об остро выпиравший, плохо пригнанный камень и ударился виском Лисогонов. Горевший у крыльца фонарь освещал его, лежавшего с подвернутой под спину рукой.

— Егор... Слышь, Егор... — тронул его за плечо наклонившийся Дятлов.

Егор не шевелился.

Притихли только что шумно веселившиеся люди. Пораженный случившимся, Макс Иоганн Отс остолбенел, а у Дятлова начинало судорогой сводить рот при мысли о том, что его грузное тело, не в пример лисогоновскому, могли скорее уронить рабочие.

Свет от трактирного фонаря, казалось, все разрастался, охватывая розоватым накалом улицу. Или это всходила запоздавшая луна? И вдруг в тишину, сковавшую поздний вечер, ворвался захлебывающийся в спешке набат, зазвучавший с Подгоренской церкви. И одновременно с ним взметнувшееся ввысь багровое зарево охватило собой полнеба.

— Пожар!.. Пожар!..

Колокол Подгоренской церкви то учащал, то прерывал свою дрожь, и на подлюгу ему торопливым лаем отозвался набатный колокол с Покрова.

— Пожар!.. Лутохинская... талонная лавка горит!..

Судить... А кого? Всех рабочих, что ли? Тех, кто качал управляющего... А как это точно установить? Не по списку ведь вызывались люди... Завальщик Зубков? Он сам пострадал, руку вывихнул. Нового мастера качали и самого хозяина — все обошлось по-хорошему, а тут вдруг... То ли усталость сказалась, то ли хмель сильнее ударил в головы — и случилось такое... Кто поил рабочих? Сами пили они. А угощенье им было от нового мастера и от заводчика. Угощать, что ли, нельзя никого? Это уж совсем чепуха. И что теперь судить да рядить? От этого Лисогонов не воскреснет.