Императрица приехала 10 февраля во Всесвятское, под Москвой, где была встречена двумя своими сёстрами. На следующий день 11-го были похороны императора Петра II, а 15-го, в воскресенье, Анна Иоанновна торжественно въехала в Москву. Впереди кортежа ехали верхом: фельдмаршал Долгоруков с братом, фельдмаршал Голицын и Дмитрий Мих. Голицын, канцлер Головкин, князь Алексей Григорьевич Долгоруков. Около ста лиц знатнейших фамилий с кн. Шаховским во главе; кавалергарды, с поручиком сенатором Мамоновым во главе; наконец императорская карета, запряжённая восьмёркой цугом; справа ехали князь Василий Лукич и генерал Леонтьев, слева сенатор Михаил Голицын и генерал-майор граф Шувалов.
По всему пути от Всесвятского и по Тверской до часовни Иверской Божьей Матери были расставлены восемь пехотных полков, а от Иверской, на Красной площади и в Кремле выстроены два гвардейских полка. Всё московское духовенство, чёрное и белое, ожидало императрицу под сводами и возле Иверской часовни. Вход временно был расширен, и образ, вывешенный сбоку, несколько дней оставался снаружи, под дождём и снегом; это вызвало сильное недовольство в народе. В Вознесенском соборе императрица была встречена высшим духовенством и всеми, кому возраст или болезненное состояние не дозволяли сесть на лошадь. Недоставало только двух лиц: находившегося в заключении Ягужинского и вице-канцлера Остермана, который продолжал болеть подагрой и осторожно наблюдал ход событий из своего кабинета.
Надзор кн. Василия Лукича не ослабевал и в Москве. Он поселился в комнатах, смежных с апартаментами императрицы, и без его разрешения к ней никому не было доступа; такое положение оскорбляло и раздражало её, и становилось очевидно, что оно долго длиться не может.
Нельзя было также запретить императрице видеть своих сестёр и не допускать к ней кавалерственных дам. Герцогиня Мекленбургская, Екатерина Ивановна, царевна Прасковья Ивановна, баронесса Остерман, княгиня Черкасская, Чернышева, Ягужинская, муж которой был в заключении, графиня Головкина и другие — составляли её интимный кружок и рады были помочь полузаключённой государыне. Особенно энергично действовала молодая 22-летняя Салтыкова, рождённая Трубецкая, невестка Семёна Салтыкова. Прибегали к самым разнообразным способам. Архиепископ Феофан поднёс императрице часы. Салтыкова предупредила государыню, что она найдёт в них целый план действий, составленный Феофаном. Несколько раз в день приносили императрице маленького Карла Бирона (ему было 1 год и четыре месяца), и в его одежде она постоянно находила письма.
Времени терять было нельзя. В пятницу, 20 февраля, по распоряжению Верховного Совета присягали императрице и Отечеству. Дмитрий Голицын предлагал заставить присягать «императрице и Верховному Совету», но другие верховники на это не решились.
Дворянство обратилось к государыне с петицией, в которой просило созвать совет дворян и поручить ему обсуждение вопроса о выборе наиболее желательной формы правления. Салтыковы, Трубецкие, Головкины, Барятинские, Антиох Кантемир, словом, лица, стремившиеся из личных целей к восстановлению самодержавия, соединились с конституционалистами, решив временно воспользоваться их услугами и при первой возможности разрушить их планы. Это им, как известно, удалось. 23 и 24 февраля, в доме князя Черкасского на Никольской и у князя Барятинского на Поварской происходили многолюдные собрания. Собравшиеся у Барятинского, 24-го вечером, послали Татищева в собрание к Черкасскому, чтобы обсудить петицию на имя императрицы и прийти к общему соглашению, которое и состоялось. В этой петиции указывали императрице на нежелание Верховного Совета считаться с мнением общества, умоляли её соблаговолить созвать совет, из двух членов от каждой дворянской фамилии, поручить этому совету рассмотреть все конституционные проекты, представленные за последние пять недель, и дозволить ему выработать статус государственного устройства в России. Текст петиции был составлен Антиохом Кантемиром. Татищев вернулся к Барятинскому, где всё собрание, в числе 74 человек, подписалось под составленной Кантемиром петицией и in corpore отправилось в дом Черкасского. Собравшиеся у Черкасского, в числе 93 человек, также поставили свою подпись.
Антиох Кантемир, графы Матвеевы и Фёдор Апраксин (составлявший за несколько дней перед тем текст ответа Верховного Совета) провели всю ночь, собирая подписи. К утру петиция была подписана 58 подписями гвардии и 37 кавалергардами. Вместе с тем было дано знать дворянам прибыть лично во дворец к 8 ч. утра. Императрица была осведомлена обо всём, что происходило. Князья Барятинский и Черкасский, предупреждённые о намерении Верховного Совета их арестовать, уехали из дому и провели ночь, один у Алексея Шаховского, другой у Платона Мусина-Пушкина. В среду 25 февраля, к 8 ч. утра, дворяне начали съезжаться во дворец. В этот день солдаты Семёновского полка несли караул во дворце; Семён Салтыков, майор этого полка, пользовался их полным доверием. Собралось около 800 человек, включая офицеров гвардии, которых прибыло очень много.
Черкасский приехал к 10 часам в сопровождении своего деверя Никиты Трубецкого, Барятинского, двух Головкиных, старого фельдмаршала Трубецкого (дядя княгини Черкасской), Шаховского, Татищева и Антиоха Кантемира. Дворец был уж полон народа, и Верховному Совету было бы невозможно их арестовать. Императрица велела пригласить верховников, заседавших в это время в Совете. В сопровождении членов Верховного Совета и сестры своей, герцогини Мекленбургской, она вышла к дворянам. Фельдмаршал Трубецкой подал ей петицию, но ввиду его природного заикания Татищев должен был её прочесть. Верховники были ошеломлены; князь Василий Лукич предложил государыне пройти в её кабинет, чтобы обсудить дело. В зале поднялся шум; герцогиня Мекленбургская, со свойственной ей находчивостью, подала императрице перо, заметив: «Не время обсуждать, надо согласиться». Анна Иоанновна написала на петиции «быть по сему» и своим громким мужским голосом объявила, что не находится в безопасности, и, обратившись к Семёну Салтыкову, поручила ему командование над дворцовой стражей и произвела его тут же в подполковники Семёновского полка, приказав повиноваться только её приказам. Долгоруков и князь Дмитрий Михайлович Голицын хотели высказать своё мнение, тогда в зале поднялся страшный шум, слышались возгласы о том, что ослушников воли Её И. В. надо выбросить из окна.
По заранее обдуманному плану императрица пригласила членов Верховного Совета к обеду. Дворяне, собиравшиеся уезжать, были задержаны, и им было предложено собраться в большом зале. Там партия Салтыковых заговорила о крайнем неудобстве и затруднительности долгого обсуждения и рассмотрения различных конституционных проектов.
Несколько генералов и офицеров гвардии, заранее настроенных Семёном Салтыковым, кричали о необходимости немедленно покончить дело. Решено было составить тут же новую петицию и просить императрицу:
1. Уничтожить Верховный Совет.
2. Учредить Сенат из 21 члена[47].
3. Восстановить самодержавие.
4. Но разрешить выбирать:
a) сенаторов;
b) губернаторов;
c) президентов коллегии.
1. Иметь в виду облегчение налогов.
После обеда императрица опять вышла к дворянам, и Антиох Кантемир прочёл ей новую петицию.
Анна Иоанновна приказала принести «Кондиции», подписанные ею в Митаве. Бумага немедленно была принесена первым секретарём Сената советником Масловым и вручена императрице князем Черкасским. Обернувшись к Долгорукову, государыня сказала ему; «Василий Лукич, ты меня, стало быть, обманул?» и — разорвала бумагу.
Раздалось «ура!». Императрица приказала Чернышеву послать за Ягужинским и привезти его немедленно. Она приняла его очень милостиво, поблагодарила за преданность и восстановила его в звании обер-шталмейстера.
После чтения новой петиции Анна Иоанновна объявила, что восстанавливается самодержавие, и не прибавила ни слова больше: не было дано ни малейшего обещания. Салтыковы, объединившиеся с немецкой партией, превосходно повели дело. Верховный Совет был побеждён, но победа, которую конституционалисты думали одержать, досталась приверженцам самодержавия. День, начавшийся возмущением против олигархии, казалось, должен был кончиться утверждением конституции. Вместо этого было восстановлено самодержавие и дворянство оставлено в рабстве более тяжёлом, чем когда-либо. Князь Голицын, выходя из двора, сказал своим товарищам: «Пир был готов, но званые не захотели прийти. Знаю, что головой отвечу за всё, что произошло, но я стар, жить мне недолго. Те, кто переживут меня, натерпятся вволю».
