— Пускай-ка теперь поищут, — смеясь, сказал Никита, обращаясь к девушкам, сидевшим в задке санок, тесно прижавшись друг к другу.

   — А ты тише! Не больно-то кричи, — остановила его Катерина, — не по следам, так по твоему голосу зычному беспременно нас отыщут.

Никита тут же умолк и говорил лишь тогда, когда к нему обращались, и то как можно тише.

Маша, боясь каких-либо неожиданных встреч, просила Никиту объезжать города, что повстречаются им на пути. Никита, не раз бывавший в Москве, хорошо знал дорогу. За Воронежем, который они миновали стороной, погода изменилась, сильно похолодало, и, как зимой, дул северный встречный ветер, часто шёл колючий мелкий снег. Весна, которая, казалось, уже наступила в Ранненбурге, сюда совсем не спешила.

Останавливаясь на ночлег в заезжей избе, путники внимательно вслушивались в разговоры случайных попутчиков, стараясь узнать, что творится в Москве. Более всего Маша боялась не успеть на торжества коронации, так как полагала, что после них ей трудно будет увидеть государя.

Уже проехав Тулу, путники узнали, что коронация назначена на самый конец февраля. Маша вздохнула с облегчением. У них ещё было достаточно времени, чтобы поспеть к сроку. Чем ближе они подъезжали к Москве, тем движение на дороге становилось всё более оживлённым. Все стремились в Москву, стараясь не пропустить день коронации молодого государя.

В день коронации погода была самая февральская: с сильным морозом, густым снегом, порывистым ветром. Но, несмотря на непогоду, народу на улицах Москвы было видимо-невидимо. Понимая, что на лошади в санях им будет труднее пробраться к Кремлю, трое беглецов решили идти туда пешком, оставив лошадку на заезжем дворе.

С большим трудом они пробирались в густой людской толпе, стремившейся к Успенскому собору, где после полудня должно было начаться торжество.

Боясь пропустить момент шествия государя в собор, Маша нетерпеливо подгоняла своих спутников. Где-то огромная людская толпа разъединила их с Никитой, и Катерина, взяв крепко Машу за руку, расталкивая всех, повлекла её за собой.

Им удалось пробиться в самый первый ряд любопытствующих, плотно с обеих сторон запрудивших дорогу к храму, по которой должен был пройти государь. Шествие вельмож, сопровождавших государя, растянулось во всю длинную дорогу, ведущую к Успенскому собору. Маша с сильно бьющимся сердцем ждала той минуты, когда государь пройдёт мимо неё.

Он прошёл так близко, что она успела разглядеть не только его бледное лицо и припухшие глаза, но и богатый, расшитый драгоценными камнями наряд. Она уже было собралась кинуться ему в ноги, моля о милости к отцу, как вдруг случилось что-то странное.

Увлечённая видом своего бывшего жениха, Маша совсем не замечала, что делалось вокруг. Не заметила она, как шедший позади государя Иван Долгорукий, пристально взглянув на неё и, видимо, узнав, повернулся к нему и, что-то шепча, указал рукой в ту сторону, где она стояла.

Молодой государь, обернувшись к Ивану, оступился и упал бы, если бы его тут же не подхватили идущие за ним придворные.

На короткое время всё смешалось. Катерина, очевидно, осознав, что произошло, потянула Машу в сторону от дороги, по которой всё ещё шла торжественная процессия. Ничего не понявшая Маша, увлекаемая Катериной, последовала за ней. И лишь, выбравшись из Кремля, оставив далеко за собой толпы любопытных горожан, всё ещё спешащих туда, Катерина рассказала Маше, что случилось там, в Кремле, на пути к собору. Она, видевшая всё и всех, сразу поняла, что Иван Долгорукий узнал дочь опального Меншикова и, обратясь к государю, хотел указать на неё, но тот, поскользнувшись, чуть не упал и не успел никого увидеть.

   — Попомните моё слово, Марья Александровна, — медленно и очень серьёзно проговорила Катерина, наклоняясь к Маше, — недолго поцарствует ваш бывший жених, недолго.

   — Да что ты такое говоришь, Катя? — в ужасе возразила ей Маша.

   — Недолго, недолго, — уверенно повторяла Катерина, — это верная примета — споткнуться на дороге. Это всё одно, что свечка во время венчания в церкви погаснет.

   — Не говори, не говори так, — прервала её Маша, — давай-ка лучше думать, что ж нам теперь делать.

   — Теперь-то? — повторила Катерина. — А теперь нам скорей домой надобно вернуться, не то как бы чего худого не случилось.

Весна в Ранненбурге была совсем не такой, как в Северной столице. Уже в марте стаял снег, просохли дороги, сквозь булыжники двора кое-где пробивались тонкие, острые побеги молодой травы. На южном склоне неглубокого оврага появились первые ярко-жёлтые цветы.

Однажды, желая порадовать жену и дочерей, Александр Данилович сорвал несколько первых цветов, принёс домой, но вместо ожидаемой радости на лице старшей дочери увидел огорчение.

   — Зачем, батюшка, вы их сорвали? — тихо спросила она отца.

   — Радостно, Машенька, что зима кончилась, видишь, и цветки появились.

   — Пусть бы себе росли, — всё так же тихо продолжала Маша, — тут они скоро пропадут.

Она недоговорила, посмотрела в лицо отца таким грустным взглядом, что, может быть, впервые Александр Данилович ощутил всю глубину той пропасти, в которую его опала увлекла за собой и жену, и дочерей, и сына.

Не говоря больше ни слова, он повернулся и вышел во двор, где птичьим гомоном звенела весна.

Из Москвы доходили слухи о частых, бесконечных праздниках по случаю коронации молодого государя.

Александр Данилович жадно прислушивался к этим слухам, надеясь отыскать среди них хоть один, упоминавший о его судьбе. Но всё было напрасно, о нём, казалось, совсем забыли! Он уже начал было привыкать к своей новой жизни, как вдруг однажды приехавший из Воронежа Мельгунов, отозвав его в сторону, таинственным шёпотом сообщил ему о том, что ходят по Москве слухи о найденном в Кремле возле Спасских ворот каком-то подмётном письме.

   — Мне-то об этом к чему знать? — удивился Ментиков.

   — Кто знает, кто знает, Александр Данилович, может, оно как раз вас и касается.

   — Меня? — насторожился Менщиков.

   — Именно, именно вас, — всё так же тихо ответил Мельгунов.

Меншиков помрачнел.

   — Впрочем, всё это пока слухи, может, ничего ещё и нет, — чуть громче проговорил Мельгунов. — Подождём, не будем гадать, может, всё это лишь слухи, — повторил он.

Однако ждать пришлось недолго, и скоро в Ранненбург пришло официальное подтверждение того, что в найденном подмётном письме дело касалось Александра Даниловича Меншикова. Неизвестный автор письма, хваля светлейшего князя, его заслуги, ум, знания, обрушивался с ругательствами на тех, кто теперь был в фаворе: на Голицыных и Долгоруких, — осыпая их бранью за корысть и себялюбие.

Известие о письме переполошило всех обитателей Ранненбурга. Александр Данилович как мог успокаивал испуганных женщин, прекрасно понимая, что такое письмо может наделать много бед. Так оно и вышло.

Смысл подмётного письма состоял в том, что если Меншиков не будет возвращён к власти, то дела никогда не пойдут хорошо.

Письмо встревожило членов Верховного тайного совета, которые сочли опасным пребывание опального вельможи так близко от Москвы. Более того, члены этого Совета негодовали на то, что в подмётном письме пытались возбудить у молодого государя недоверие к новым фаворитам.

4 апреля 1728 года последовал указ о ссылке Меншикова в далёкий сибирский город Берёзов. По указу в ссылку отправлялся не только князь, но и вся его семья: супруга, две дочери и сын.

Александр Данилович молча слушал слова царского указа о том, что ему разрешалось взять с собой в ссылку в Берёзов: «мужска и женска полу десять человек», на каждого ссыльного из семьи милостиво жаловалось по одному рублю на день, а на расходы десяти человек сопровождающих отпускалось по одному рублю на всех.

Окончив читать указ, Мельгунов взглянул на Меншикова. Александр Данилович по-прежнему молчал, глядя куда-то вдаль, поверх головы Мельгунова, и было непонятно, слышал ли он то, что было прочитано, или нет.