Это повеление государя, зачитанное Остерманом Совету, ещё более укрепило Александра Даниловича в его опасениях касательно судьбы своей и всей семьи.
Несмотря на морозный, вьюжный февраль 1728 года, из Раненбурга в Москву часто отправлялись гонцы, привозя оттуда все новости.
Александр Данилович знал, что государь и весь двор уже в Москве. Из Петербурга уехали даже мелкие чиновники, пользуясь слухом о том, что столицей государства Российского вновь станет Москва. Государь готовится к коронации. Опальному князю доносили даже о том, что убор для коронации Петра II, его платье, корону украшают изумруды и алмазы, изъятые из орденов и украшений светлейшего.
Но, как ни странно, эти новости мало трогали его. Александру Даниловичу было важно услышать какие-либо вести о его судьбе, но в праздничной суете подготовки к торжествам коронации о нём, казалось, забыли.
Суровая снежная зима подходила к концу. Февральский влажный ветер порой разгонял плотные серые облака, и тогда на светло-голубом небе появлялись, словно летом, пушистые белые облачка. Однако всё это длилось недолго, вновь с севера задувал холодный ветер, и растаявший было снег покрывался толстой коркой льда, ходить по которому было невозможно. Изворотливые дворовые догадывались в такую погоду натягивать поверх сапог толстые вязаные носки, что давало возможность свободно передвигаться по оледенелой земле.
В один из таких ненастных дней Маша Меншикова, старшая дочь вельможного князя, выйдя из дома, спустилась по скользким ступеням высокого крыльца на землю, но, не сделав и двух шагов, наверняка бы упала, если б её не подхватил подбежавший молодой конюх Никита, который отправился за князем из Петербурга в изгнание по своей доброй воле и с которым Маша частенько выезжала за пределы своего жилища то в город, то к знакомым, жившим неподалёку.
— Что ж это вы, Марья Александровна, в такую-то скользкую погоду одна из дому выходите? — попенял он Маше.
— Спасибо тебе, Никита, что удержал на этом льду.
— Как можно в таких башмачках в этакую непогоду из дому выходить? — Он кивнул на тонкие сафьяновые сапожки девушки. — Вот какую обувку надобно надевать! — Он, смеясь, вытянул вперёд ногу в грубом сапоге, поверх которого был натянут толстый, намокший уже от влаги носок.
— Да, — улыбнулась Маша, — в такой обувке мне и ноги-то будет не поднять.
— Тяжело, это верно, — согласился Никита, — зато во как на земле держит! — Он притопнул ногой по корке льда. — Вишь, как крепко стоит? — улыбнулся он Маше.
— Вижу, вижу, — торопливо согласилась девушка, — но мне, Никитушка, очень надо Катюшу сыскать.
— Это которую же Катюшу? — спросил Никита. — Их тут полно, Катюш этих.
— Да мне надо ту, что у маменьки в горничных служит.
— Ах, эту! Красивую такую?
— Её, её, — закивала Маша.
— Так я её только сейчас видал, побёгла куда-то. — Он махнул рукой в сторону хозяйственных построек.
— Ты уж, Никитушка, сыщи её мне да пришли сюда. Я здесь её ждать стану.
Нет-нет, — запротестовал Никита, — здесь вам стоять никак нельзя, опять, не ровен час, на землю брякнетесь в своих-то сапожках. Давайте-ка я вас лучше до крыльца доведу да там и поставлю. Там твёрдо, не упадёте, — улыбнулся Никита.
— Хорошо, хорошо, — согласилась Маша.
Крепко держась за руку Никиты, она вернулась к дому и поднялась по ступеням на крыльцо.
— Только ты, Никитушка, не медли. Скорее сыщи её, мне очень надо.
— Не сумлевайтесь, я мигом, сейчас прямо туда и пойду.
Сбежав с крыльца, он быстро зашагал в своих тяжёлых сапогах с натянутыми на них носками, ни разу даже не поскользнувшись.
Скоро Маша увидела, как из людской избы вышли двое и чуть не бегом направились к дому, где она ожидала их на крыльце.
Катерина, тоже в вязаных носках, надетых поверх сапожек, шла быстро, не отставая от Никиты.
— Вот, барышня, доставил её вам, — улыбнулся Никита. — Едва от миски со щами оторвал, — добавил он, смеясь.
— Не болтай, — замахала на него руками Катерина. — Вечно что-нибудь несусветное придумает, — беззлобно сказала она.
— Спасибо тебе, Никитушка, — повернувшись к нему, улыбнулась Маша, — теперь ступай. — Помолчав, добавила: — Только далеко не уходи, ты нам понадобишься.
— Я? — удивился Никита, глядя то на Машу, то на Катерину.
— Ну чего глаза-то вылупил? Сказано, понадобишься, — смеясь, повторила Катерина.
— Как кликните, так я буду тут как тут, — заверил девушек Никита, спускаясь с крыльца.
— Послушай, Катюша, — быстрым шёпотом проговорила Маша, подходя совсем близко к ней, — помоги ты мне, очень тебя прошу.
Катерина, ничего не понимая, смотрела на обеспокоенное лицо Маши.
— Да в чём, барышня, я могу вам подсобить? Чего надо-то? Может, спрятать что?
— Нет-нет, — перебила её Маша, — прятать ничего не надо, да и Бог с ним, со всем, тут другое дело...
— Другое? Какое же?
— Хочу, Катюша, чтобы ты мне помогла в Москву уехать.
— Как уехать? Совсем? Неужто вы, барышня милая, одна бежать из дому надумали?
— Нет-нет, что ты! Господь с тобой!
— Тогда не пойму, в Москву-то зачем?
— Затем, что хочу пред государем на колени пасть и о милости батюшке просить.
— Пред государем? — повторила Катерина. — Это как же вы мыслите сделать?
— Слыхала, наверно, сейчас весь Петербург в Москву направился, коронация государя скоро.
— Слыхала, как не слыхать, — кивнула Катерина и добавила: — А ещё говорят, что молодой государь совсем Петербург оставляет, будет в Москве жить.
— Может, и так, да это неважно. Мне бы лишь его увидеть, чтоб милости для батюшки вымолить.
— Да как же вы отсюда-то уедете? — медленно проговорила Катерина. — Тут ведь стража кругом.
— Не волнуйся, я уже обо всём подумала. Ты только скажи, поможешь мне или нет? Тогда кого другого стану просить.
— Что вы, что вы, Марья Александровна, неужто я вас оставлю! — горячо зашептала Катерина. — Вы только скажите мне, чего делать-то надобно?
— Спасибо тебе, Катюша, спасибо! Я знала, что ты меня не оставишь, а делать надобно вот что. — И, склонившись совсем близко к Катерине, Маша зашептала ей в самое ухо.
Та внимательно слушала её, изредка утвердительно кивая головой.
Ранним утром, когда на дворе было ещё совсем темно и обильный снег, выпавший ночью, засыпал землю ровным белым полотном, из дверей дома выскользнули две фигуры, с головы до ног укутанные в длинные не то плащи, не то балахоны. Они осторожно спустились с крыльца и, обойдя дом, подошли к заднему крыльцу, у которого стояла лошадка, запряжённая в небольшие санки.
Возле незамысловатого экипажа никого не было видно. Видимо, лошадка стояла здесь уже давно: всё ещё летевший снег покрывал её спину и упряжь тонким слоем.
— Катюша, — окликнула одна из закутанных фигур другую, — что ж Никиту не видать? Может, случилось что?
— Не тревожьтесь, Марья Александровна, он человек верный, сказал, будет ждать у заднего крыльца, должен быть где-то здесь.
— А может, задержал кто? — в страхе проговорила Маша, прижимаясь к спутнице.
— А вот и вы! — раздался за их спинами приглушённый голос Никиты. — Я уж засумлевался, придёте ли.
— А как же, как же, — ответили разом обе девушки, — а мы думали, куда ж это ты подевался?
— А я вот он, — весело сказал Никита, — никогда ещё никого не обманывал.
— Хорошо, хорошо, — зашептала Маша, — только, ради Бога, тише, а то, неровен час, услышит кто.
Все уселись в санки, и лошадка тронулась. Выпавший ночью густой влажный снег заглушил все звуки, в доме было тихо.
Лошадка, направляемая верной рукой Никиты, повернула направо, где он заранее, ещё с вечера, незаметно расширил дыру в старом плетне настолько, что лошадка и санки проехали через неё без труда.
Опасения путников, что погоня, посланная за ними, может легко найти их по оставленным следам, рассеялись. Не успели они отъехать от дома, как повалил густой липкий снег, начисто заметая все следы.
