Как будто прочитав ее мысли, Морфесса понял, что она собирается броситься в глубины вод под утесом, и, мгновенно оказавшись позади нее, поставил ее на ноги и обхватил пальцами ее запястье с такой силой, что чуть не сломал ей кости.

— Теперь им не останется ничего иного, как поверить в твое зло, — сказал он, протягивая ее руку к двери.

Эванджелина сопротивлялась, но из-за слабости ее усилия были тщетными, и Морфесса прижал ее ладонь к рельефной пентаграмме, высеченной по центру каменной двери.

— Не делай этого. Не допусти, чтобы фэй страдали из- за твоей ненависти ко мне, — умоляла его Эванджелина, вертя рукой в стремлении освободиться от его хватки.

— Они не будут, страдать будешь ты, — шепотом пообещал он ей на ухо. — Держи ее руку здесь, — приказал он Ламону и исчез во вспышке света.

— Куда он, черт побери, отправился?

Прижимая Эванджелину к двери, Ламон больно давил ей в спину косточками пальцев.

— Не важно, он больше нам не нужен.

В мозгу Эванджелины все сразу стало по местам. Морфесса отправился за голубым камнем. Каждый волшебник владел четвертой частью магического камня. В дурных руках, в руках зла, камень был ключом в преисподнюю, в руках чистой души — замком. Двадцать шесть лет назад ее мать украла у Морфессы камень, и сейчас, чтобы осуществить свой план, он должен украсть камень у Иския. Теперь Эванджелина поняла, что он задумал: он вернет себе благосклонность Роуэна, «спася» Фэй, а как средство достижения своей цели использует ее.

Эванджелина крепко зажмурилась. Она не станет плакать. Она всегда знала, что Морфесса ее ненавидит, но никогда не думала, что он дойдет до этого.

Дверь под ней нагрелась. Ламон больше не удерживал Эванджелину, но она не могла пошевелиться. У нее было такое ощущение, словно ткань ее рубашки сплавилась с камнем. Когда Эванджелина попробовала отодвинуться, ее взгляд остановился на потрепанных кусках пожелтевшего пергамента, которые держали перед собой Ламон и Урсула, и ее последняя надежда погибла. Эванджелина была твердо уверена, что они не вспомнят слова, которыми Джариус вызывал темные силы, но Ламону и Урсуле не нужно было их помнить. Им каким-то образом удалось вырвать страницы из «Знания достойных» — книги черной магии — до того, как Сирена уничтожила ее.

Их голоса слились, в мощном гуле ожили слова древнего заклятия, и дверь под Эванджелиной затряслась. Она боролась с настойчивым желанием проверить, осталось ли хоть что-то от ее магии, боясь того, что она обнаружит, и того, к чему это приведет. На верхушке скалы образовалась трещина с волосок, и от камня потянуло запахом серы. Какой бы крошечной ни была магия внутри ее, камень ее использовал, значит, Эванджелина должна бороться против этого единственным способом, который знала.

Пытаясь не обращать внимания на ядовитые испарения и усилившуюся вибрацию под пальцами, она задышала ровнее и, сосредоточившись, искала глубоко внутри себя едва различимое свечение своей магии, белый свет — там ничего не было. Но в ее сознание просочился голос, который она слышала в тот день, когда прошла через границы Королевств, и Эванджелина вздрогнула от ужаса.

Она почувствовала искушение сдаться, но вдруг у нее в голове зазвучал голос Лахлана, говорящий ей, что она не зло, уверяющий ее в ее доброте. Ухватившись за любовь Лахлана и не поддаваясь своим страхам, Эванджелина смогла понять, что это было на самом деле — это был не голос зла, это был ее собственный голос, которым говорил ее страх.

Осознав это, она обрела новые силы для борьбы. Дюйм за дюймом отодвигаясь от двери, Эванджелина чувствовала себя так, словно при этом от нее отрывают куски тела, и не могла сдержать мучительные крики.

— Иди ко мне, Эви.

Испугавшись, что от боли у нее начались галлюцинации, Эванджелина медленно открыла глаза и едва не разрыдалась от радости, увидев стоящего на тропинке Лахлана. Освободившись из-под власти двери, она, покачнувшись, шагнула к Лахлану.

— Нет! — выкрикнула Урсула и бросилась на него.

Громкий треск потряс воздух, скала содрогнулась, и глубокая трещина, образовавшаяся на верху двери, побежала вниз и пересекла середину уступа в нескольких дюймах от того места, где только что стояла женщина. Тонкие края трещины осыпались, расширяя щель и увлекая за собой Ламона. Эванджелина, отскочив, уцепилась за плющ.

— Помоги мне! — закричал Ламон, который повис над пропастью, уцепившись за скалу кончиками пальцев.

Оттолкнув от себя Урсулу, Лахлан сделал шаг к Эванджелине.

— Нет, не подходи ближе, — предупредила его Эванджелина. — Дверь воспользуется твоей магией.

За дверью она могла слышать поднимавшиеся из глубины возбужденные глухие гортанные голоса — их обладатели предвкушали, что вот-вот освободятся из своего заточения. Просачивавшиеся сквозь трещины струйки черного дыма извивались вокруг ползшей к Ламону Урсулы, и она, задыхаясь от дыма, разгоняла темный туман. Отвратительные голоса делались все громче, зловоние зла становилось удушающим, и Эванджелина, прикрыв рукой рот и нос, жестом велела Лахлану сделать то же самое.

— Лахлан, отправляйся к Искии. Нам нужен голубой камень.

— Нет, я не оставлю вас. — Он перевел взгляд с Эванджелины на ребенка. — Нет, малыш, оставайся там.

— Лахлан, — взмолилась Эванджелина, — забери его в Армадейл.

— Помоги нам! — закричала Урсула, но сквозь плотный туман ни ее, ни Ламона уже не было видно.

Раздраженно вздохнув, Лахлан шагнул на крик Урсулы, но прежде чем решился сделать больше двух шагов, их пронзительные крики поглотил туман. Один за другим раздались два громких всплеска, потом шум, а затем полный ужаса вопль:

— Колин!

— Урсула! О Боже, ты кто? Нет… нет, уйди от меня!

Эванджелина пыталась не слушать истерические крики Ламона. Внизу кто-то отчаянно молотил по воде, а затем воцарилась зловещая ночная тишина.

За спиной Лахлана во вспышке света появился Иский — а за ним по очереди Фэллин, Шейла, Роуэн, Гейбриел и Бродерик. Яркие вспышки осветили уступ, и Эванджелина в ужасе вскрикнула:

— Лахлан!

Его сын добрался до середины гранитного выступа, и вокруг его крошечного тела извивалась струйка черного дыма.

Точеное лицо Лахлана застыло от напряжения, он с проклятием шагнул на выступ, но под его тяжестью скала затрещала.

— Нет, Лахлан, не двигайся. Вытяни руки и сосредоточься на сыне. Представляй, как он идет к тебе, — сказала Эванджелина. Лахлан послушался ее совета, и сын благополучно оказался у него на руках, а она, опустив плечи, облегченно прислонилась к скале.

— Лови, Эванджелина! — окликнула ее Фэллин и бросила ей голубой камень.

Камень пульсировал и светился в руке Эванджелины, а ее долго сдерживаемые страхи вернулись, чтобы посмеяться над ней. Ей хотелось бросить камень обратно; по ее мнению, любой из присутствующих подошел бы для этой задачи лучше, чем она. Подняв голову, Эванджелина встретила взгляд Лахлана, и у нее перехватило дыхание, когда она увидела в его глазах любовь.

— Эви, ты сможешь это сделать.

Уверенная улыбка мужа успокоила ее сердце.

Эванджелина кивнула и осторожно двинулась по уступу, ощущая, как сланец осыпается из-под ее ног. Затаив дыхание, она прижала камень к центру пентаграммы. Полные муки крики раскололи воздух, а затем стихли, и трещины исчезли — разрушающийся уступ восстановил себя сам. Сжимая дрожащими пальцами камень, Эванджелина медленно убрала руку от двери, и густой зеленый плющ пополз по стене, снова скрывая дверь.

За спиной Лахлана раздались громкие аплодисменты, и Эванджелина, почувствовав, что напряжение покинуло ее, обернулась и увидела, что Иский, три короля, Фэллин и Шейла с сияющими лицами смотрят на нее. Эванджелина покачала головой, но не смогла сдержать улыбку. Подойдя к ней, Лахлан заключил ее в объятия и держал так, словно не собирался никогда отпускать, и ощущение безграничного благополучия наполнило Эванджелину.

— Теперь все закончилось, — сказал Лахлан и поцеловал ее.