Один из министров того правительства, хороший приятель исполняющего обязанности премьер-министра, как- то сказал мне вполне доверительно: «Гайдар тебя боится». Не думаю, что это было так, но настоящего сотрудничества тогда так и не получилось. Вообще «молодые реформаторы» ревниво относились друг к другу и не обращали внимания на действительные опасности, исходящие из другого лагеря.

Однако одно назначение Е.Гайдар все-таки сделал — он назначил меня первым российским директором в Мировом банке реконструкции и развития в Вашингтоне. Правда, сделано было это, скорее всего, не из-за любви ко мне, а потому, что многие в окружении Е.Гайдара не хотели, чтобы это место занял Л.Григорьев. Е.Гайдар даже подписал распоряжение о назначении Л.Григорьева, но аппарат его не выпустил.

И тогда была разыграна карта Б.Федорова, дабы Григорьев не мог предъявлять претензии, ссылаясь на некомпетентность кандидата, к которому его направили заместителем. Меня тогда срочно вызвали к Е.Гайдару, и я согласился — очень хотелось быть ближе к процессу реформ в России, к тому же это была ответственная и самостоятельная должность. Я никогда не пожалел, что, став государственным «назначенцем», лишился возможности спокойно дожить за границей до пенсии (могли в любой момент снять).

Атмосфера же в ЕБРР к тому времени накалилась. Ж.Аттали все больше раздражал акционеров банка (особенно американцев) своим поведением и экстравагантностью в расходах. Высшие руководители ЕБРР типа итальянца М.Сарчинелли не хотели ничего делать в России, а мой шеф Р.Фриман в то время надувал щеки и делал глупости. Так, он занялся бесперспективной военной конверсией и нанял ряд людей, от которых потом с трудом избавился. К 1994 году спесь с него жизнь сбила, и он стал работать гораздо эффективнее.

Однако я признаю, что он был сильным человеком и, вероятно, одним из самых профессиональных банкиров в Европейском банке. Помню его рассказ о встрече с В.Гусинским, тогда еще малоизвестным банкиром.

В.Гусинский, эмоциональный и экспансивный человек, пытался объяснить Р.Фриману свой бизнес и, в конце концов, обратился к метафоре: «Мы (Мост) как молодой щенок — много едим и быстро растем». Фриман, мгновенно среагировал, заметив: «Надеюсь, щенок не писает на ковер».

К Жаку Аттали у меня отношение двойственное. Он, конечно, не банкир и в какой-то мере даже способствовал дезорганизации банка, потворствуя не слишком чистоплотным людям в своем окружении. Фактически и меня он обманул, четко не разъяснив круг моих полномочий. Тем не менее в нем была какая-то одержимость, которая передавалась людям, и разрекламированные успехи преемника Ж.Аттали Жака де Ларозьера во многом закладывались еще при Аттали.

Значительная часть претензий к нему выглядит смехотворной — он достаточно богат, чтобы не волноваться о стоимости какого-то билета в Японию (его обвиняли в двойной компенсации за билеты). Не думаю, что кусок дорогого мрамора в холле банка (другое обвинение) может быть поставлен в вину Ж.Аттали как пример расточительства.

Самые энергичные молодые сотрудники покинули ЕБРР вскоре после ухода Ж.Аттали, и банк стал превращаться в типичное международное бюрократическое учреждение. Я же благодарен Ж.Аттали за то, что он дал мне шанс перейти на принципиально новую ступеньку в моем развитии. Не будь той телеграммы из Лондона, моя судьба сложилась бы иначе. Сам Жак, наверное, сошел с политической арены окончательно. Я слышал, что он какое-то время подвизался советником в Татарстане и чуть ли не в Чечне.

Работа в Вашингтоне принципиально отличалась от работы в Лондоне, хотя лондонский опыт помогал, но был не вполне достаточным. Из частного лица я превратился в представителя великой страны, занимался государственными вопросами, контактировал с членами правительства. Я мог, например, в посольстве России давать в Москву шифротелеграммы. Другими словами, я стал настоящим чиновником в одной из наиболее крупных международных организаций.

Когда я пришел в свой офис в Международном банке реконструкции и развития (Мировом банке) в начале ноября 1992 года, то он был «пуст» — ни людей, ни одной бумажки, никакого предшествующего опыта и преемственности.

Начинали мы с секретарем Доннитой Виттье, а вскоре приехали мой заместитель Л.Григорьев, советник А.Н.Думнов (мой бывший начальник в Госбанке), помощники Е.Мягков, Д.Хилов (помощник по Минфину РСФСР) и юрист Субботин. Постепенно появился, как там говорят, настоящий офис российского директора.

Команда набралась неплохая и весьма профессиональная, и я проявил полную самостоятельность в наборе сотрудников. Хотя А.Шохин, курирующий вице-премьер, был склонен навязать мне своих людей сверх своей квоты (два человека — Григорьев и Субботина), которую я для себе определил для чистых «ставленников» правительства.

Я тогда не подозревал, что не задержусь в Вашингтоне надолго (мое назначение было на 2 года). Мы нашли небольшой домик в аренду недалеко от Джорджтауна и Кафедрального собора (и совсем рядом с русской зарубежной церковью). Это был первый настоящий дом в нашей жизни — небольшой, уютный, с микроскопическим садиком, полный старой мебели и рухляди, которая копилась в доме, видимо, с 1930-х годов. Оказалось, довольно трудно найти хорошую школу для наших детей. Нам помог граф Толстой (один из потомков писателя), который жил неподалеку от нас.

В Вашингтоне я общался в основном с К.Кагаловским — нашим директором в МВФ (ныне в Менатепе) и А.Можиным, его заместителем. В посольстве мы познакомились с Андреем Колоссовским и его женой Татьяной и поддерживаем с ними хорошие отношения и сегодня. Он в свое время приехал в Вашингтон как заместитель А.Козырева и как первый официальный представитель России. Однако после краха Союза официальным послом назначили известного международника В.Лукина. А Андрей стал занимать не слишком ясное по статусу положение второго человека.

Я обосновался в Вашингтоне и вкусил в полной мере его отвратительной летней жары, когда температура постоянно выше 30 градусов и очень влажно. Зимой же там бывает довольно много снега, и мои дети однажды с удовольствием лепили снежную бабу. Самое лучшее время — весна, когда все цветет и тепло, но нет жары. Весной, на мой взгляд, Вашингтон напоминает рай на земле.

В целом город произвел на меня приятное впечатление отсутствием слишком высоких зданий (запрещено строить дома выше Капитолия) и поразительным обилием зелени. Хотя Вашингтон считается столицей США по уровню преступности, в нашем районе все напоминало, скорее, старую добрую Англию, и во всем сквозили достаток и процветание.

Я уже познакомился с директорами от разных стран, руководством МБРР. Президентом банка тогда был, ныне покойный, Л.Престон. Я ходил на заседания совета директоров, различные комитеты по проблемам, встречался с сотрудниками банка. Уже тогда обсуждались первые кредиты России и вопросы условий заимствований.

Я попытался остановить кредит на Приватизационный центр А.Чубайса, который, на мой взгляд, не нужен был России в предполагаемой форме, как вдруг А.Чубайс вызвал меня в Москву.

Я приехал на Старую площадь и узнал, что через полчаса должна состояться моя встреча с Б.Ельциным. Меня на огромной скорости повезли в Барвиху (никогда так по Москве не мчался) и, разумеется, успели. Б.Ельцин был тогда, видимо, болен, во всяком случае, вид у него был усталый.

Е.Гайдар к тому времени (декабрь 1992 года) уже был отправлен в отставку, и компромиссным премьер-министром стал В.Черномырдин. Все считали, что реформам настал конец, и были полны пессимизма.

Мы поговорили с Президентом, вспомнили 1990 год. Наконец я получил от него официальное предложение стать вице-премьером по финансам и экономической политике, а если надо — и министром финансов.

Я, разумеется, согласился, но сразу предупредил, что буду заниматься исключительно экономической реформой и не буду молчать, если что-то будет мешать ее проводить. Я прямо сказал ему, что характер у меня очень «вредный».