Марина Игнатьевна плакала, закрыв глаза платком. Михаил сидел, не шевелясь.

Чем больше женщина рассказывала, тем сильнее он недоумевал: «Откуда у нее такой язык? Неужели она училась в нашей советской школе? Как просто она скатилась!..» Постепенно в нем накапливалась неприязнь к этой, по-своему обиженной, женщине. Но все равно ей надо было помочь.

— И вот вчера Крюков опять пришел ко мне, потребовал деньги… — продолжала Марина Игнатьевна.-‹ Что мне было делать? Деньги я не могла дать, — тогда бы обо всем узнал муж… Крюков опять пригрозил. Пусть бы он убил меня… Но он ведь может что-нибудь сделать с ребенком… Я тогда не выдержу… Мне все равно…

Это был, конечно, шантаж. Михаилу пришлось оставить Марину Игнатьевну в кабинете, пойти к капитану и обо всем доложить.

Капитан, выслушав Михаила, снял фуражку, положил на стол, прошелся по кабинету, снова надел фуражку и сел. Это была его привычка. Потом он захотел познакомиться с Мариной Игнатьевной. Михаил привел женщину. Капитан сказал ей:

— Есть единственный выход: вам надо на время уехать из города. За время вашего отсутствия мы что-нибудь придумаем. Ваш муж не будет возражать, если вы уедете с сыном в санаторий?

— Он давно об этом говорит, но путевку мне обещают только в сентябре.

— Постараемся ускорить. Идите домой. С нами держите связь, звоните мне, Михаилу Анисимовичу или дежурному. Надеюсь, шакалу прижмем хвост, и все обойдется благополучно.

Кое-как успокоив Марину Игнатьевну и проводив ее, Михаил долго сидел в раздумье. Чем занимается этот паразит, Крюков? Надо узнать. Но прежде всего посоветоваться с подполковником Урмановым.

В склепе было полутемно, полоска рассвета еле маячила в зеве приподнятого надгробия, огарок тонкой свечи тускло мерцал на ребре оцинкованного гроба. Затхлый запах прели щекотал в носу. Долговязый, сидя на корточках и морщась, то и дело подносил к носу платок, щедро сбрызнутый духами. Крюк сидел на гробу, привалившись к стенке склепа и ласково гладил сверток темно-красного панбархата, отливавший при бледном свете серебристым инеем.

— Мало ли что — договорились? А я перерешил, — осклабился Крюк.

— Ты думаешь, не найдется покупатель? — спросил Долговязый и потянулся к свертку.

— Пожалуйста! Тартай, если храбрый.

Долговязый отдернул руку и понюхал платок.

— Шакал ты, зверюга! Ну, да черт с тобой!

— Так бы давно сказал. Меня тоже обдерут, как липку. А ты еще достанешь, папаша- поможет.

Крюк отсчитал деньги и, когда Долговязый, приподняв крышку, вылез, завернул материал в мешковину, закурил и, улыбаясь, закрыл глаза.

Не успел он выкурить папиросу, как в склеп просунул голову Махмуд.

— Залезай, — сказал Крюк. Отрезав кусок колбасы и отломив половину лепешки, он положил все это на расстеленную газету. — Завтракай, потом пойдешь по этому адресу, — Крюк бросил на сверток бумажку, — отнесешь мешочек.

Махмуд шел по улице со свертком под мышкой и, озираясь по сторонам, с грустью размышлял о своих делах. Поручения Крюка и мелкие денежные подачки вызывали у него чувство омерзения. Особенно после того, как он поговорил откровенно с Костей, его нестерпимо стала тяготить связь с Крюком и Долговязым. «Как скорпионы, ползают ночью… Если попадутся, то и меня посадят…»-думал Махмуд.

Солнце еще не взошло и на улицах редко появлялись прохожие. Пользуясь отсутствием регулировщиков, машины проносились с недозволенной скоростью. Перед восходом солнца улицы чисты: дворники прибрали мусор, кое-где полили тротуары, и остывший асфальт излучает приятную прохладу.

Махмуд вскочил в первый подошедший троллейбус. Следом зашел человек в тюбетейке, с веселыми глазами и взъерошенным черным чубом.

Ранние пассажиры сидели в вагоне нахохлившись. Человек в тюбетейке весело и с любопытством оглядывал пассажиров и даже подмигнул Махмуду: ну, как, мол, ты себя чувствуешь?

На остановке «Урда» Махмуд выскочил из троллейбуса, быстро пошел по неширокой улице, вдоль канала: скорее бы отдать злополучный сверток! Оглянувшись, он увидел, что человек в тюбетейке идет за ним, и ему стало не по себе. Он прибавил шагу. Но тот догнал и спросил по-узбекски:

— Ты не покажешь, паренек, как мне пройти на улицу Сабирова?

У Махмуда ослабли колени. Человек в тюбетейке рассматривал его все так же весело, как в троллейбусе, будто хотел сказать: «Дурной ты мальчишка! И куда тебя несет в такую рань?» Сдерживая застучавшее сердце, Махмуд ответил:

— Покажу. Идемте вместе.

Молча дошли до поворота. Махмуд показал рукой, сказав: «там»; дождался, пока веселый человек скрылся за поворотом, и направился к чайхане, расположенной под мелколиственными, густыми карагачами.

Седобородый старик с брюшком, в галошах на босу ногу, завел Махмуда за огромный самовар, который уже булькал, и зашептал угрожающе:

— Ты с кем шел, знаешь? Это работник милиции! Беги отсюда скорее и мешок уноси! Удирай! Понял? Потом принесешь, когда никого не будет.

Побледневший Махмуд выскочил из чайханы и, не зная, куда теперь идти, направился опять к троллейбусу, но вспомнил человека в тюбетейке, подсевшего к нему в пути, свернул в сторону и поспешно зашагал по улице Навои, со страхом задавая себе вопросы: «И почему у меня все получается нескладно? И когда эти мучения кончатся?»

Раздумывая о своем безвыходном положении, оглядываясь, Махмуд все же шагал по многолюдной улице, хорошо зная, что здесь меньше вероятности вызвать подозрение.

А следом за ним, по другую сторону улицы шли Садык и Михаил,

— Свертка он не оставил. В чем дело? — удивлялся Садык.

Михаил помолчал, потом спросил:

— А тебя здесь никто не знает?

— Не думаю. По-твоему, догадались?

— Возможно. Зря ты подходил к мальчишке.

— Э, черт! Ну, ладно, посмотрим, что будет дальше. Нам самое главное — не упустить его, не убежал бы в порку, как фаланга. И меня, и тебя он теперь знает…

Более двух часов шатался Махмуд по городу, заходя в магазины, глазея на товары, будто хотел чего-то купить. Хорошо, что Крюк догадался накормить его, ходить можно до вечера. На одном из перекрестков Махмуд неожиданно столкнулся с Костей и Верой, вышедшими из-за угла. Этой встречи он не ожидал и растерялся.

— Здравствуй, Махмуд! — окликнул его Костя. И хотя Вера дернула Костю за рукав, он подошел к Махмуду. — Куда направляешься?

Махмуд почувствовал, как ослабли мышцы и засосало под ложечкой, словно он был голоден не менее суток. Лицо его покрылось таким обильным потом, что Костя спросил:

— Из бани идешь?

— Нет, — наконец нашелся Махмуд, — иду к матери… Белье несу постирать…

— Оттуда зайдешь ко мне? Будем паять. С тобой у нас здорово получится. Один я что-то плохо разбираюсь в схеме и формулах.

Вера не подошла к ребятам. И когда Махмуд ушел, она сказала Косте:

— Попадешь ты с такими друзьями в беду.

— Нет, не попаду, — уверенно заявил Костя, взял Веру за руку и потянул за собой.

Зависть, страх и обида душили Махмуда, когда он отошел от Кости и Веры. Костя совсем не имеет родителей, а живет весело, беззаботно, он не испытывает страха, не зависит от таких, как Крюк, спокойно спит ночами. «Почему же у меня так не получается?»- десятый раз задал себе вопрос Махмуд. Надо было изменить жизнь, перестать встречаться с Виктором и Крюком, завести других товарищей. Но как это сделать? Крюк грозит, он может убить ни за что ни про что.

Махмуд познакомился с Крюком и Виктором не так давно, месяца полтора назад. Они ели шашлык. Махмуд смотрел на них и глотал слюни. Был последний день перед стипендией, и Махмуд с утра не имел во рту ни крошки хлеба, не успел занять денег и не хотел идти к матери, лишний раз выслушивать ее нарекания и упреки. К матери он ходил только тогда, когда относил деньги — часть стипендии.

Крюк заметил Махмуда, подозвал и накормил шашлыком. С этого дня они начали встречаться. Крюк кормил и даже поил пивом, потом Махмуд был приглашен на вечеринку. Вначале он думал, что там собираются парни, у которых родители зарабатывают много денег и сами они где-то работают, но вскоре, — как это бывает обычно, — Крюк потребовал плату за угощения. Воровать он не заставлял, но поручения, которые выполнял Махмуд, были трудными. Продать вещь на базаре или отнести спекулянту, шататься по квартирам — быть наводчиком.