Я шел впереди, Аленка — следом. Минуты через две ее шаги затихли. Я оглянулся. Она стояла лицом к реке и махала рукой.
«А девка, видать, не промах! Да и он парень не лыком шит!»
Аленка догнала меня у огромного штабеля сосен, взяла свой карабин и, как бы сама с собой, заговорила:
— Тяжело человеку. Очень тяжело. Пусть пишет. Ответы постараюсь давать теплые. Ему сейчас так не хватам радости. Говорят, одна капля радости сильнее бочки яда. Это правда?
«Аленка, прости меня за „девку не промах“. Я не хотел подумать худо о тебе. Сам не знаю, как это получилось».
Она шагала со мной рядом и твердила свое:
— Вот если бы люди каждый день дарили друг другу по капле радости. Представь, какой красивой была бы жизнь на земле. Неужели людям это трудно делать?
Тропинка обогнула приземистый барак и привела нас к финскому домику с белым флагом на крыше. Метрах в двадцати от домика, на полянке, я увидел вертолет, гору ящиков, бочки…
— Вот и наша база, — пояснила Аленка. — Но почему никого не видно? Ах, да! Сегодня суббота. Если Гукин ушел на охоту — сутки, а то и двое проторчим здесь.
Тревога Аленки оказалась напрасной. Гукина мы нашли у колодца. Растирая розовое тело махровым полотенцем, он на наше появление не обратил никакого внимания. Коротконогий, всклокоченный, с широкой грудью, заросшей бурыми волосами, он походил на медведя. Закончив растирание, Гукин стал подпрыгивать на носках и, пыхтя, наносить воображаемому противнику удары. Аленка раза два окликнула его — напрасно. Он по-прежнему молотил «недруга» кулаками — гирями и шумно выдыхал из могучей груди: «Пых-пах! Пых-пах!»
Аленка, щелкнув затвором карабина, выстрелила вверх.
— У меня выходной, — отозвался Гукин. — Я привык уважать советские законы.
Аленка дослала в ствол карабина новый патрон и пошла на Гукина. Он заискивающе улыбнулся, сделал еще пару приседаний и, подняв руки вверх, трагическим голосом прогнусавил:
— Паду ли я, сраженный пулей…
— Кончай паясничать! Мы к тебе четверо суток добирались…
— Помилуйте, богиня!
— Вот он весь тут! — шепнула Аленка. — Но я знаю его слабинку.
Гукин что-то гнусавил о правах каждого гражданина на отдых, намерении махнуть в тайгу… Аленка, почувствовав, Что он действительно может улизнуть от нас, пошла на хитрость.
— Антон Сидорович, — ласково обратилась она к Гукину. — Ловите минуты счастья. Такого может не повториться.
— Что я слышу?
— Я к вам с писателем в гости пожаловала. Вы давно мечтаете завести творческую дружбу с человеком, понимающим толк в поэзии. Знакомьтесь.
— Щетинин, — представился я.
— Рад! Очень рад с вами, так сказать, персонально… Читал! Читал вашу «Совесть в крапинку», «Закрытые окна»… — Гукин перечислил пяток моих фельетонов, несколько корреспонденций и елейным голосом продолжал: — Я ведь тоже в некотором роде пытаюсь глаголом жечь сердца. Правда, мы работаем в разных жанрах. Но это суть дела не меняет. Я больше нажимаю на романы в стихах. Наши поэты почему-то перестали их сочинять. Но об этом после. Разрешите, так сказать, для первого знакомства одну главу из нового романа?
— Пожалуйста.
Я шар земной держу на ладони!
Могу и на пальце, как глобус, вертеть…
Мне захотелось крикнуть: «Хватит!» Аленка шепотом взмолилась:
— Не перебивай! Ты нас погубишь!
Гукин, не щадя голосовых связок, выкрикивал строчки, жестикулировал, тряс всклокоченной головой. По отдельным словам я понял, что он и звезды, и луну, и солнце в карманах носит. А что касается морей, океанов и «протчих» водоемов, он может слить их в один бокал и, если захочет, в день опохмелки тремя глотками осушит хрустальный кубок с «влагой водяной».
Минут через пятнадцать Гукин сделал передышку, снисходительно посмотрел на нас и предложил оценить еще одну главу из лирико-драматической трилогии. Я понял, что возражать бесполезно, махнул рукой. Валяй, мол, паря!
Любовь моя огнелюбистая!
У нее кровь — горячекровянистая!
Она жарче огня огнистого,
Ярче солнца солнценистого!
Она — как вулкан развулканистый…
Все было в Гукинской любви: и страхи нечеловеческие, и океаны «ревности-ревнистой», и «смерчи-ураганы», и… Ей только не хватало одного: чудного мгновенья.
«Ну как?» — глазами спросил меня Гукин.
— Браво! Браво, Антон Сидорович! — зааплодировала Аленка, подмигивая мне. — Прочитайте еще что-нибудь.
— Хочется послушать более компетентных товарищей, — охрипшим голосом произнес Гукин.
— Мне больше корреспонденции строчить приходится, — покривил я душой. — Но зерно у вас есть. Есть и полова. Половы, пожалуй, больше. В нашем деле ведь как бывает: тонну бумаги изведешь — два свежих слова добудешь.
— Я о своей поэзии, — не унимался Гукин. — Лично вам нравится?
— Потрясен! Честное слово, потрясен!
— Варимся, так сказать, в собственном соку. Настоящих ценителей поэзии среди наших камнещупов не встретишь. Сам — поэт, и критик, и слушатель. Прямо скажу: не легко! Но я духом не падаю! Да, кстати, а вы как в наших краях оказались? Сюжетиков, так сказать, подхватить свеженьких прилетели? Этого добра здесь навалом! Желаете, я вам сотню подарю!
— Беда у нас, Антон Сидорович, — заторопилась Аленка. — Большая беда! Криница в тайге умирает. И продукты кончились…
— Почему не связались по рации?
— Она испортилась. Помогите, Антон Сидорович. Вся надежда только на вас.
Гукин помрачнел и вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что он, набивая себе цену, хочет услышать мою просьбу, и поддержал Аленку:
— Действительно, дело дрянь. Надо как-то развернуться побыстрее.
— Я всех рабочих в город отпустил. И вертолетчики на рыбалку подались.
— Рабочих заменим мы, — не отступала Аленка. — Вертолетчиков сиреной можно вызвать.
Гукин потер ладонью толстую шею и, не претендуя на гонорар, поинтересовался, как «протолкнуть» в печать отрывочек из романа, затем согласился отпустить продукты.
— А рацию? — напомнила Аленка.
— Ладно!
— Я всегда говорила: поэты — чуткие люди! И палаток бы новеньких парочку. К нам приехали на практику московские студентки. Сами понимаете, неудобно девушкам вместе с мужчинами спать.
— Хорошенькие? — приосанился Гукин. — Надо заглянуть к вам: бытом, так сказать, поинтересоваться, тем-сем…
— Прилетайте, Антон Сидорович. Стихи девушкам почитаете. У нас такая скука!..
— Я стихами не балуюсь. Я в эпическом плане вкалываю.
— Тем лучше! Мы будем ждать, Антон Сидорович. Чур не обманывать!
Шутками, прибаутками и напускной серьезностью Аленка добилась своего. Гукин открыл склад, заполнил накладные и, указав пальцем на ящики, разрешил загружать вертолет.
— Без веса? — удивилась Аленка. — Нет, Антон Сидорович, так дело не пойдет. Вдруг сами себя надуете?
Гукину протест явно не понравился, но отступать было некуда. Мы взвесили продукты, проставили в накладных фактическое их количество и начали выносить ящики из склада. Гукин, мурлыкая, прохаживался вокруг стола и косился на Аленку. Она делала вид, что не замечает его недовольства, интересовалась:
— Вы и песни сочиняете, Антон Сидорович?
— Я сказал ясно: мелочью не занимаюсь!
— А я думала… — притворно вздохнула Аленка. — Вы бы попробовали, Антон Сидорович. Хороших песен мало.
— Некогда пустяковиной заниматься! Шевелитесь быстрее.
Ящики с консервами, кули с мукой, рогожевые мешки с картофелем, рацию, новенькие палатки мы стали перетаскивать к вертолету. Аленка все время старалась груз брать потяжелей, а когда я упрекнул ее за горячность, она, щуря глаза, показала мне кончик языка.
