— Лицом-то к огню стоять придется, — разубеждал его начальник отдела подготовки кадров. — Не всякому такое дело по плечу.

— Стоять лицом к огню действительно трудно, — соглашался Иванов. — Но стоять-то надо.

— Хорошо. Поедешь учиться на Алчевский металлургический.

— На Алчевский?!

Начальник отдела подготовки кадров попытался уточнить, почему Иванов удивился, но его вопрос остался без ответа. Константину Александровичу не хотелось вспоминать сорок второй год и тот день, когда командование приказало его взводу взорвать этот завод.

— Не желаете на Алчевский, — предложили Иванову, — можно на Магнитку.

— Только на Алчевский…

На Алчевском металлургическом Константина Александровича поставили учеником к лучшему резчику металла Якушко Сидору Ивановичу. Старый металлург Якушко был из тех мастеров, которые секреты ремесла собирали по крупицам, берегли их как святыню и соглашались передавать далеко не каждому.

Ученика на обрезном посту Сидор Иванович встретил сдержанно, с холодком. Старый мастер этим как бы подчеркивал свое положение и давал понять, что его ремесло требует особого таланта. Константин Александрович, поняв характер наставника, овладевать секретами мастерства начал со смазки и чистки оборудования. Такой подход Иванова к делу старому металлургу понравился, но, когда Константин Александрович поинтересовался, станет ли он за год резчиком металла, Сидор Иванович с иронией заметил:

— Знаешь побаску о мужике, который лоб в церкви до крови побил?..

Старую притчу Константин Александрович знал хорошо, понял, к чему клонит мастер, но обижаться не стал и после смены как бы ненароком спросил учителя:

— Я слышал, что Шаляпин ваш любимый певец?

— Факт! Где ты еще в мире такого найдешь?

— Но ведь Федора Ивановича в свое время не приняли петь в церковный хор…

Сидор Иванович, обозвав слушателей божьего храма дураками, осекся.

Дня через два после обмена притчами старый мастер, чего с ним раньше не случалось, пригласил ученика к себе на чашку чаю и по дороге к дому стал перемывать косточки своему оператору:

— Трепач у меня Гришка. Сегодня перед сменой шепчет: «Намылят тебе, Иваныч, холку за ученика. Ведешь ты себя с ним крутовато, секреты мастерства передаешь скупо… А он знаешь кто?..» Трепался, что ты наш завод в сорок втором взрывал, и в Герои тебя произвел. Ну и болтун!..

— Завод я, конечно, взрывал не один, — помрачнел Константин Александрович. — Там вон, у северных ворот, пятеро из нашего взвода погибло… Мартеновский мы минировали, когда фашистский десант ворвался на завод…

— Выходит, Гришка правду рассказывал.

— Все они тут под развалинами погибли. Мы степью отошли на Чистую Криницу. Подожди меня, Иванович, минутку. Я забегу в общежитие робу сменить.

Минут через десять Иванов вышел к учителю в новом костюме с Золотой Звездой на груди. Сидор Иванович о Гришке больше ни слова. Шагает рядом с учеником и сам себя костит:

— Я-то, дурак старый, не совсем это самое… Вижу, человек ты в годах, а настоящего дела в руках не имеешь. Смекаю: «Вытурили где-то с работы, вот и взялся за умишко». Не обессудь, Александрович, вину свою искуплю. Я за год тебя таким умельцем сделаю — инженеры перед тобой шляпы снимать будут!..

Десять месяцев Иванов учился на Алчевском металлургическом секретам обреза всех марок стали, учился «дирижировать» прокатом, маркировать металл, по цвету определять температуру его нагрева, налаживать оборудование…

Экзамены Константин Александрович сдал на «отлично». Квалификационная комиссия присвоила ему высший, десятый, разряд металлурга, и он вернулся на свой завод. День его приезда совпал с пуском на «северной Магнитке» обжимного цеха.

Оператор нагревательных колодцев приказал крановщику подать первый слиток. Светло-малиновую, как летняя заря, сталь тележка подвезла к подающим рольгангам. Слиток тут же нырнул под операторскую кабину блюминга, и огромные валы сжали «мартеновское солнце»[7]. Через минуту заготовка подошла к обрезному посту. Константин Александрович на ходу определил процент обреза металла и включил ножи. Они мягко отсекли рыхловатость. Рольганги подхватили заготовку и понесли к прокатным станам. Лучшие металлурги страны, приехавшие в Череповец на пуск обжимного цеха, восторженно закричали:

— По-ошла-а-а!.. По-о-шла-а-а!..

Поздравить прокатчиков с победой собрались доменщики, сталевары, химики, строители… Пришла на завод с букетом цветов и жена Константина Александровича. На торжественном митинге имена тех, кто выдал первый прокат, внесли в заводскую Книгу почета. Константин Александрович Иванов после митинга показал супруге своей цех, обрезной пост и как бы ненароком поинтересовался:

— Васильевна, тебе не надоело в нарсуде повестки выписывать?

— Ты это к чему?

— Скучноватая у тебя работенка…

Капитолина Васильевна догадалась, что муж задумал какое-то дело, попросила его все выкладывать начистоту.

— Женщина ты грамотная, на здоровье не жалуешься, — не торопился с ответом Иванов. — За сынишкой после школы мать доглядывает…

— Да ты какой ключик ко мне подбираешь?

— Понимаешь, Васильевна, крановщицы напольных машин нам позарез нужны. Завком мне поручил кандидатов на курсы подбирать.

— Решил и меня сделать металлургом? — улыбнулась Капитолина Васильевна. — Так бы сразу и говорил.

— Помощницей. Будешь мне подавать слитки из нагревательных колодцев. Пойдем поглядишь, как это делается.

Двенадцать лет супруги Ивановы трудятся в одном цеху и в одной смене. В семье металлургов Константина Александровича уважают за спокойный характер, честность и принципиальность. Капитолину Васильевну ценят за боевитость, прямоту и веселое настроение. Когда коллектив решал вопрос, кого избрать в товарищеский суд, металлурги предложили Иванова. Идут перевыборы цехкома. В старом составе конечно оставили Иванову. Дирекция отметила хорошую работу Иванова денежной премией. Цехком наградил Иванову ценным подарком.

В прошлом году Министерство черной металлургии СССР вручило Константину Александровичу именные часы и Почетную грамоту. Капитолина Васильевна с вечера лучших тружениц завода пришла с новеньким значком «Ударник коммунистического труда».

Две недели на «северной Магнитке» пролетели незаметно. Перед отъездом в Москву я забежал к Константину Александровичу проститься и напомнить о нашем знакомстве. Оно состоялось в феврале сорок третьего. Фашисты, удирая с Кубани, привозили в Пашковскую на аэродром из окрестных станиц, хуторов, аулов подростков и самолетами отправляли в Германию. Наша группа двое суток просидела в блиндаже. На рассвете третьих полицейские, переругиваясь, проговорились:

— Скоро отправим и этих щенят!..

На аэродроме ревели взлетающие самолеты, хлопали выстрелы, затем завыла сирена и взрывы залихорадили землю. Мы догадались: бомбят наши штурмовики.

Блиндаж качало, как лодку на волнах. Взрывы наконец затихли, но перестрелка трещала еще долго, а когда и ее сменила тишина, кто-то у входа в блиндаж закричал:

— Выходи!..

На поле догорали немецкие самолеты, чадили обломки машин… Солдаты нас угощали кто куском хлеба, кто сухарем, кто по-отцовски, прикрыв полой мокрой шинели, согревал ласковым словом.

— А ты почему босой? — улыбнулся мне ясноглазый солдат с розовым шрамом на переносице. — Не тужи! Мы это мигом поправим.

Новые сапоги, краюха черного хлеба… Много ли надо было для счастья? Ясноглазый солдат, наблюдая, с каким аппетитом я уписывал краюху, в шутку назвал меня «проестным мужичком», подарил пилотку с красной звездочкой и убежал к урчащим машинам. Колонна вскоре умчалась к объятому огнем Краснодару.

…Константина Александровича, несмотря на раннюю пору, дома не оказалось.

— Он в скверике что-то с ребятами мастерит, — пояснила Капитолина Васильевна.