«Скверная неувязочка получилась, — пронеслось в голове Осокина. — Окружили Акимушку вчерашние ремесленницы и на разные голоса как застрекочут: „Товарищ директор, когда нам спецодежду красивую выдавать будут?..“ И как я допустил этих трещоток к Акиму Сидоровичу!..»
Андрей Карпович начал припоминать, какие еще случились каверзы, когда он сопровождал Вереницу по комбинату, и пропустил еще один факт.
— Товарищ Осокин даже не знает, в какой стороне города находятся общежития рабочих…
Сдержанный смех в зале остановил Вереницу. Осокин уставился на Акима Сидоровича непонимающими глазами.
— Я говорю о нашем посещении общежитий. Здорово это у нас вышло!
Осокин потупил взор.
Аким Сидорович понял, что наступила пора закругляться, и, попросив для выступления еще три минуты, с прежней сдержанностью продолжил:
— Навязывать свои оргвыводы не собираюсь. И еще одно: я хотел бы для пользы дела рекомендовать на должность главного технолога комбината Игоря Николаевича Задольного.
Веселые взгляды членов бюро убедили Акима Сидоровича в правоте поступка, и он, заканчивая выступление, посоветовал Осокину согласиться с оценкой недостойного поведения или, опираясь на факты, доказать обратное.
— Вам, Андрей Карпович, предоставляется слово, — объявил Полюшкин. — Только, пожалуйста, не виляйте.
Андрей Карпович молчал.
— Если вам нечего сказать, — напомнил Полюшкин, — тогда бюро будет считать все вопросы исчерпанными.
— Как это нечего? — возразил Осокин. — Я хочу внести кое-какую ясность.
Прояснять «суть дела» Андрей Карпович, как и в первый раз, начал туманными словами. Сделав упор на то, что он, Осокин, тридцать лет проработал на руководящих постах без наказаний и всю сознательную жизнь служит верой и правдой общему делу, затем перешел к тому, что рабочий класс брал, берет и будет брать новые высоты.
— Бросьте нести околесицу! — не выдержал Гай. — Вы лучше скажите прямо: хотели свою вину взвалить на чужие плечи?
— Как это понимать? — повысил голос Осокин. — Вы пытаетесь пришить мне авантюризм? Нет, дорогой Иван Алексеевич, авантюристом я никогда не был. Прошли, милый, те Бремена, когда того это… Ну, то самое… Я во время предотвращения аварии думал не только о спасении платиновых катализаторов, но и о чистоте воздуха… Вы бы на моем месте с легким сердцем согласились выбросить в атмосферу угарный газ?.. Я вас спрашиваю, товарищ Гай?
Напористость Андрея Карповича заставила Гая задуматься. Осокин действительно звонил ему, просил совета, поставил в известность министерство. Нет, он не сидел сложа руки. Перестраховочка, конечно, у него была, когда Задольный и Гришин предложили угарный газ сжигать в атмосфере. И она, пожалуй, была обоснованной. Сам Аким Сидорович Вереница и тот, прежде чем одобрить идею, консультировался с доктором технических наук Весениным.
— По-вашему, я должен был плюнуть на все и действовать безрассудно? — схватился за одно звено в цепи обвинения Осокин. — Не имел я права, товарищ Гай, бросаться в омут. Я убежден: будь на моем месте любой из вас, он поступил бы точно так, как поступил я. Жизнь меня научила многому. Возьмите того же Пилипчука. Он два года вертелся вокруг меня волчком и твердил: «Учтем… Исправим…» Мне бы не стоило брать к себе такого помощничка. Но я проявил к нему обыкновенную человеческую гуманность. Пусть, думаю, спокойно доработает до пенсии. По-вашему, я и здесь поступил неправильно? Главный инженер Бережной сейчас молчит. Он в первую голову должен был со всей серьезностью отнестись к предложению Гришина…
— Я только вчера услышал о предложении поставить параллельные фильтроприборы на колоннах синтеза, — сипловатым голосом отозвался Бережной. — Я готов нести ответственность за нерасторопность.
— Один не успел развернуться. Второй растерялся. Третий предложил выбрасывать угарный газ в атмосферу, не думая о последствиях, — перешел в наступление Осокин. — Четвертый заявил: «На меня особых надежд не возлагайте». И это сказал человек, который провел на комбинате весь монтаж технологического оборудования. Да, Иван Алексеевич, это ваши слова! Аким Сидорович начал советоваться с доктором технических наук Весениным, Задольный, проявляя излишнюю горячность, пишет рапорт…
Осокин понял, что на этом коньке может подняться на горку, перешел в атаку на Полюшкина;
— Если я такой плохой человек, почему бюро ни разу не указало на мои ошибки? Почему горком партии терпит у себя под носом такого бюрократа?
«Живуч, бродяга! — удивился Глыба изворотливости Осокина. — Вначале дурачком прикидывался, а теперь вон какую оборону занял!»
— Но в том то и дело, что я не бюрократ! — наносил удары Осокин. — И никогда… никогда им не был!
Андрей Карпович, подчеркнув голосом выражение «никогда не был», залпом осушил стакан воды и мягче заговорил о докладной записке:
— Я не знаю, кому на комбинате первому пришла в голову идея обогащать минеральные удобрения. Впервые я о ней услышал от Демьяна Михайловича и тут же сообразил: дело большой государственной важности. В тот же день я набросал проект докладной в министерство, попросил Пилипчука подредактировать и подписать. Так, Демьян Михайлович?
— Именно так.
— Меня теперь пытаются бить за воровство идеи. Что я ее, эту самую идею, в собственный карман положил?..
Пытаясь разорвать цепь обвинения, Осокин не забывал о конце выступления. И не забывал потому, что хорошо знал: конец — всему делу венец. Он помолчал, как бы взвешивая, какое впечатление произвела его речь на членов бюро, и, стараясь вложить в каждое слово больше страсти, закончил:
— Критику, дорогие товарищи, я учту. И впредь прошу со всей остротой и принципиальностью указывать на недостатки в моей работе. Только здоровая, деловая обстановка на комбинате поможет нам отлично справиться с поставленными задачами.
Дорога от трибуны до кресла Андрею Карповичу снова показалась такой же короткой, как и три года назад, когда он вкратце рассказывал о себе членам бюро. Правда, тогда в зале раздавались аплодисменты я в глазах каждого человека Осокин читал милые сердцу слова: «С таким директором мы развернемся!»
Задумчивые лица членов бюро и отсутствие аплодисментов не смущали Осокина. Тишина в зале окрыляла его. Еще бы! Он был на девяносто девять процентов уверен в победе.
«Теперь я начну все иначе, — размышлял Осокин. — В первую очередь займусь подбором и расстановкой кадров. На летучках доклады подчиненных будет стенографировать секретарь. Контроль за выполнением всех предложений поручу главному инженеру Бережному…»
Многое думал изменить Андрей Карпович Осокин: одно внедрить, другое отсеять, третье согласовать с парткомом, четвертое обговорить в горкоме… И только одного не понимал, что потерял самое дорогое в жизни — доверие коллектива.
Андрей Карпович Осокин был уверен: проект решения составят длинным и нудным. Он десятками пунктов будет призывать, мобилизовать, сплачивать, нацеливать, обращать внимание… Вопреки его надеждам в проекте не оказалось «шапки», сухой тавтологии, ничего не говорящих пунктов: «мобилизовать», «нацелить»… Артем Максимович Полюшкин прочитал его за десять секунд. Он состоял из двух пунктов. В первом говорилось о необходимости снятия с работы Пилипчука, во втором бюро обязывало коммунистов Полюшкина и Бережного вместе с техническими экспертами, которые прибудут из Москвы, еще раз проверить причины, создавшие на втором участке в цехе аммиака аварийное положение, и результаты доложить на открытом партийном собрании комбината.
— И это все? — удивился Осокин. — А почему мы не ставим перед коллективом конкретных задач? Стоило ли нам дважды заседать во имя двух пунктов?
— Да, стоило! — подтвердил Полюшкин, и, обращаясь к членам бюро, предложил: — Кто за данный проект решения, прошу голосовать.
Все, кроме Андрея Карповича Осокина, проголосовали за небывалый по краткости проект решения. Полюшкин заседание бюро объявил закрытым и тут же спросил Осокина:
