Она чувствовала запах его дыхания. Она закрыла глаза, чтобы не видеть его рябого лица, похожего на луну. Это был момент, когда она принимала решение — она знала это. Она всё ещё могла развернуться и убежать домой. Но её ребёнок был бы обречён. Если бы Акта и Пепуле узнали об этом, они могли бы даже попробовать выбить «это» из её живота.

— Я сделаю, что ты скажешь, — торопливо сказала она. Что могло быть хуже этого?

— Хорошо, — сказал он, и его дыхание стало быстрым и жарким. — Теперь перейдём ближе к делу. Становись на колени.

Так всё и началось — там, в грязи. Она была благодарна за то, что никто из тех, кого она знала, не мог её увидеть.

Он заставил её нести его груз мяса, мешок полуизжёванных корней и пустой бурдюк из-под пива. Он сказал, что эта дорога ведёт к его дому. Ей не было тяжело — мясо было просто длинной связкой мелкой дичи, которую её люди принесли днём раньше — но Юне казалось очень странным идти следом за Кахлом с мясом, висящим у неё на плече, пока он важно шагал впереди, неумело размахивая её копьём.

Вскоре они ушли далеко за границы знакомых ей мест. Её сильно пугала мысль о том, что она зашла на земли, на которые, вероятно, никогда не ставил свою ногу ни один из её предков; глубоко укоренившиеся табу, подкреплённые вполне обоснованным опасением смерти в руках незнакомцев, боролись против её позыва продолжать путь. Но она продолжала идти, поскольку у неё не было выбора.

Они должны были провести одну ночь на открытом воздухе. Он привёл её к укрытию в скальном обрыве — к каменной нише, которую он сам явно использовал ранее, потому что она увидела множество признаков неприятных следов его пребывания. Он не позволил ей ни съесть что-то из его мяса, ни даже поохотиться, чтобы добыть ещё. Очевидно, он не настолько сильно доверял ей. Но он дал ей несколько тонких корней с неприятным вкусом, которые нёс с собой.

Когда опустилась темнота, он снова воспользовался ею. Его грубое совокупление заставило казаться её подростковую возню с Тори полной нежности. Но, к её облегчению, Кахл закончил свои дела быстро — в тот день он уже растратил свой запас, поэтому, скатившись с неё, он быстро заснул.

Она массировала ушибленные бёдра, оставшись наедине с собственными мыслями.

Утром они стали спускаться с высокого, сухого плато в широкую долину. Эта земля была гораздо зеленее; трава росла густо, и она сумела различить голубую ниточку медленно текущей реки, и деревья, растущие зелёной лентой вдоль её берегов. Это было бы хорошее место для жизни, подумала она — лучше, чем засушливые земли наверху. Здесь должно быть много дичи. Но, пока они продолжали спускаться, она лишь мельком заметила кроликов, мышей и птиц. Не было никаких признаков присутствия крупных животных, ни одного из их характерных следов.

Наконец, она разглядела широкий коричневый шрам ближе к берегу реки. Сразу в дюжине мест поднимался дым, и она заметила движение, бледных извивающихся существ, словно личинок мух в ране. Но этими личинками были столпившиеся люди, уменьшенные большим расстоянием.

Постепенно она поняла. Это был город: огромное, обширное поселение. Это потрясло её. Она никогда не видела, чтобы люди собирались в таком количестве. Пока они двигались дальше, в глубине её сердца поселился страх.

Ещё до того, как они добрались до поселения, им начали встречаться люди.

Они все выглядели низкорослыми, темнокожими и согнутыми, и носили грязную одежду. И мужчины, и женщины, и дети вместе работали на участках земли. Юна никогда не видела ничего подобного. В одном месте они наклонились над землёй и грубо скребли голую почву каменными инструментами, укреплёнными в дереве. Чуть подальше был луг, поросший травой — ничем, кроме травы — и здесь люди тянули стебли травы, обрывая семена и собирая их в корзины и чаши. Некоторые из них провожали её взглядами, проявляя сдержанное любопытство.

Кахл увидел, что она смотрит по сторонам.

— Это поля, — сказал он. — Вот, как мы кормим наших детей. Видишь? Очищаешь землю. Сеешь семена. Убиваешь сорняки, пока растут съедобные растения. Собираешь свой урожай.

Она с трудом пыталась понять смысл сказанного: было слишком много незнакомых слов.

— А где ваш шаман?

Он рассмеялся.

— Наверное, мы все шаманы.

Они миновали ещё одну открытую область — ещё одно «поле», как назвал его Кахл — где за загородкой из деревянных кольев и ежевики содержались козы. Заметив, что приближаются Кахл и Юна, козы с блеянием подбежали к загородке, вытягивая шеи. Они хотели есть — Юна сразу это увидела. Они съели всю траву в том месте, где их держали, и хотели освободиться, чтобы пойти искать пищу в долине и на холмах. Она понятия не имела, почему люди держали их взаперти.

Они дошли до самой нижней части долины. Трава пропала, сменяясь перемешанной грязью, в которой было много фекалий и мочи — отходов жизнедеятельности людей, только что сваленных здесь. Это должно быть похоже на жизнь на огромной мусорной куче, подумала она.

Наконец, они добрались до самого поселения. Хижины были очень прочными и построенными надолго на каркасах из стволов деревьев, вбитых в грязную землю и обмазанных грязью и соломой. В их крышах были отверстия, и из многих из них поднимался дым — даже сейчас, в середине дня. Хижины как хижины. Но их было много, очень много, настолько много, что она даже не могла их сосчитать.

И повсюду были люди.

Они носили странную, плотно сшитую, покрывающую всё тело одежду, какую любил носить Кахл. Они все были ниже её ростом, и мужчины, и женщины, а их тёмная кожа была покрыта рябью и рубцами. Многие из женщин несли огромную поклажу. Была одна маленькая женщина, согнувшаяся под большим мешком; мешок был привязан к её лбу, и, похоже, он должен весить больше, чем она сама. В противоположность ей, мужчины, видимо, редко носили что-то больше того, что могли удержать в руках.

Она никогда в своей жизни не видела так много людей, и ещё меньше — столпившихся в таком небольшом месте. Несмотря на то, что она видела поля, она по-прежнему не представляла себе, как такая огромная куча народа могла прокормить себя; конечно, они должны были вскоре распугать всю дичь и сожрать все съедобные растения в округе. И всё же она видела разделанные туши, сложенные рядом с одной хижиной, и корзины зерна возле другой.

И здесь было много детей. Некоторые из них увязались за Юной, дёргая её за рубаху и таращась на её светлые волосы. В таком случае хотя бы это уже было правдой: здесь действительно было больше детей, чем могла когда-либо позволить себе содержать её собственная община. Но у многих детей были кривые кости, рябая кожа и побуревшие зубы. Некоторые из них были худыми, и даже обладали вздутыми от недоедания животами.

Мужчины толпились вокруг Кахла и Юны, треща на своём непонятном языке. Похоже, что они поздравляли Кахла, словно он был охотником, который вернулся домой с дичью. Когда мужчины поглядывали на неё, она видела, что их зубы были в плохом состоянии — такими же плохими, как у Кахла.

Внезапно у неё сдали нервы. Слишком много людей. Она отпрянула, но они шагнули за ней, подступая всё ближе, а дети щипали её желтоватые волосы и вопили. Она стала паниковать, задыхаясь. Она очень хотела увидеть хоть клочок зелени, но зелени вокруг не было — лишь фекально-бурый цвет навозной кучи на этом месте. Мир завертелся вокруг неё. Она упала, беспомощно роняя мясо Кахла в грязь. Она расслышала гневный вопль Кахла. Но дети и взрослые по-прежнему шумели вокруг, глазея на неё и смеясь.

Она медленно и неохотно приходила в себя.

Её занесли внутрь одной из хижин. Она лежала на полу, на спине. Ей был виден дневной свет, проникающий через трещины и швы в крыше над ней.

И Кахл снова был на ней, ритмично толкающийся и тяжёлый. В его дыхании она ощущала лишь запах пива.

В хижине были другие люди, движущиеся в тусклом полумраке и болтающие на языке, который она не могла понять. Было много детей разного возраста. Ей стало интересно, все ли они были детьми Кахла. К ним подошла женщина. Она была низкорослой, как все остальные, и худой; у неё было дряблое и морщинистое лицо, а чёрные волосы были уложены вокруг лица. Она несла чашу, полную какой-то жидкости. Она выглядела старше, чем Юна.