Она едва не споткнулась — настолько внезапно она вынырнула из зелени. Она цеплялась за тонкую ветвь, которая пугающе дрожала под её весом, украшенная зелёной и пышной листвой, впитывающей солнечный свет.

Она взгромоздилась прямо на вершину самой верхней ветки гигантского дерева. Полог леса выглядел зелёным покрывалом, которое простиралось до самого океана. Но она могла различить скалистые уступы ущелья, внутри которого рос её густой участок леса — древнее шоссе её предков. Больше ей некуда было идти. Задыхающаяся, измученная, с дрожащими от напряжения мускулами, она могла лишь цепляться за эту тонкую ветку. Солнце палило слишком жарко. В отличие от своих далёких предков, она не была приспособлена для жизни на открытом пространстве: её вид утратил способность потеть.

Но крыса не преследовала её. Ей показалось, что она заметила отблеск её красных глаз, прежде чем хищник спустился обратно во мрак леса.

На мгновение она возликовала. Отбросив голову назад, она выразила свою радость криком.

Возможно, именно это её и выдало.

Вначале она почувствовала лёгкое дуновение. Потом послышался почти металлический шелест перьев, и её накрыла тень.

Когти глубоко вонзились в плоть её плеч. Немедленно последовала вспышка мучительной боли, которая стала ещё хуже, потому что эти когти поднимали её — весь её вес висел на лоскутах её собственной плоти. Она летела. Она взглянула на землю, вертящуюся под ней — участки леса, полосы зелёных травянистых равнин и бурые краски рощ баранцового дерева, разбросанные по холмистому, изъеденному эрозией вулканическому ландшафту, и ещё сверкающий пояс моря вдали.

В мире Памяти и наверху, и внизу обитали свирепые хищники, словно красные пасти, окружающие тебя и ожидающие возможности наказать за малейшую ошибку. Спасаясь от одной опасности, она кинулась прямо в объятия другой.

Птица походила на помесь между совой и орлом, со свирепым жёлтым клювом и круглыми, направленными вперёд глазами, приспособленными к нападениям во мраке полога леса. Но это была не сова и не орёл. Этот свирепый убийца в действительности происходил от вьюрков — ещё одних широко распространённых генералистов, выживших в человеческой катастрофе.

Вьюрок тащил её в сторону высокого комплекса вулканических пробок — подвергшейся эрозии внутренней части древних вулканов. Окружающая земля, усеянная обломками камня, была зелена от травы, и в разных местах бурели рощи баранцового дерева. И Память, которую развернули лицом к высоким уступам, увидела гнёзда — гнёзда, полные розовых, широко распахнутых ртов.

Она знала, что случится, если вьюрку удастся дотащить её до своего гнезда.

Она начала кричать и бороться, колотя кулаками по ногам и нижней части живота птицы. Пока она боролась, зацепленная крючковатым когтем плоть её плеча разорвалась, и кровь струёй потекла вниз по её шерсти, но она не обращала внимания на пульсацию мучительной боли.

Вьюрок сердито закаркал и захлопал своими крыльями, огромными веерами маслянисто-блестящих перьев, которые били её по голове и спине. Она чуяла запах твёрдого, как железо, покрытого засохшей кровью клюва. Но она была слишком большим куском мяса даже для этой гигантской птицы. Пока она боролась, они опускались к земле, описывая круги — гоминид и птица, сцепившиеся в неуклюжей битве в воздухе. Наконец, она вонзила зубы в более мягкую плоть над чешуйчатыми когтями птицы. Птица закричала и дёрнулась. Её когти разжались.

И она провалилась во внезапную тишину. Единственным шумом было её собственное сбивчивое дыхание, вибрация воздуха, подобно ветру. Ей ещё была видна птица — быстро удаляющаяся кружащаяся над ней тень. Она хотела схватиться за ветки или камни, но не было ничего, за что можно было бы ухватиться.

Как ни странно, теперь, когда она окунулась в собственный страшнейший кошмар падения, она больше не боялась. Она расслабилась, ожидая.

Она шлёпнулась в крону дерева. Листья и ветви глубоко врезались в её кожу, пока она проламывалась сквозь них. Но листва замедлила её падение, и она грохнулась, наконец, на поросшую травой землю. Избитая, порванная и ушибленная, она с трудом переводила дух. В течение нескольких мгновений она не могла двигаться.

Для человека шок был бы намного глубже. Кто был виноват в этой цепи бедствий? Крыса, хищная птица, околдовавший её враг, злобный бог? Почему всё это случилось? Почему меня? Но Память не задавала себе ни одного вопроса такого рода. Для Памяти жизнь не была чем-то, подвластным управлению. Жизнь складывалась из отдельных эпизодов, была случайной и лишённой цели.

Именно так обстояли теперь дела у людей. Ты живёшь недолго. Ты не можешь менять мир вокруг себя. Ты едва понимаешь многое из того, что случается с тобой. Всё, о чём ты думаешь — это то, что происходит в данный момент: чувствуешь чужое дыхание, находишь ещё еды, спасаешься от очередного случайного убийцы.

Смотришь, что случится потом.

Когда она вновь задышала, то перекатилась на четвереньки и рванулась в тень дерева, которое задержало её падение.

Время жизни Памяти можно было бы назвать Веком Атлантики.

После падения человека первобытный танец континентов продолжался. Тот большой океан, что родился как трещина в Пангее более двухсот миллионов лет назад, продолжал расширяться, пока новое морское дно бесконечно нарастало вдоль линии срединно-океанического хребта. Обе Америки дрейфовали на запад, а Южная Америка откололась от Северной, чтобы продолжить свою прерванную карьеру островного континента. Тем временем группа континентов вокруг Азии дрейфовала в восточном направлении, и из-за этого Тихий океан медленно закрывался. Аляска добралась до Азии, восстанавливая Берингийский мост, который уже не раз образовывался и разрывался в ходе серии оледенений в ледниковый период.

Происходили масштабные, растянувшиеся во времени столкновения материков. Австралия плыла на север, пока не протаранила собой южную Азию, а Африка врезалась в южную Европу. Создавалось такое ощущение, словно континенты толпились в северном полушарии, покидая юг, за исключением одинокой, скованной льдами Антарктиды. Но сама Африка раскололась на куски, когда обширная рана древней Великой рифтовой долины продолжала углубляться.

Там, где континенты встречались, их сшивали новые горные цепи. Там, где было Средиземноморье, теперь высилась могучая горная цепь, которая тянулась на восток до Гималаев. Это был финал исчезновения древнего Тетиса. От Рима не осталось ни следа: кости и императоров, и философов были разрушены, расплавлены и уплыли в толщу самой Земли. Но, пока одни горы поднимались, другие испарялись, словно роса. Эрозия сточила Гималаи до пеньков, открывая новые миграционные маршруты между Индией и Азией.

Ничто из того, что сделало человечество за свою короткую и кровавую историю, не внесло ни малейшей разницы в эти терпеливые географические преобразования.

В то же самое время Земля, предоставленная сама себе, задействовала целый спектр разнообразных оздоровляющих процессов — физических, химических, биологических и геологических — чтобы исцелиться после разрушительного вмешательства своих человеческих обитателей в её жизнь. Воздушные загрязнители были разрушены солнечным светом и рассеяны. Болотные руды абсорбировали значительное количество металлических отходов. Растительность повторно заселяла опустевшие ландшафты, взламывая корнями бетон и асфальт, заполняя канавы и каналы. Ветровая и водная эрозия нанесла завершающий удар по последним постройкам, перемалывая все их в песок.

Тем временем неустанные процессы изменчивости и отбора работали над заселением освобождённого мира.

Солнце поднялось выше. Несмотря на всё, что случилось с Памятью, ещё даже не наступил полдень.

Она оказалась на травянистой равнине; вдали высились сиреневатые вулканические холмы, было несколько редкостойных зарослей деревьев и кустарников, и ещё бурые участки баранца, нового вида деревьев. Здесь, в дождевой тени тех сиреневатых холмов, дожди выпадали нерегулярно и беспорядочно. Почва обычно была сухой, и в таких условиях деревья не могли закрепиться в этих местах, поэтому травы продолжали удерживать свои древние владения — или почти продолжали. Эволюционировали даже растительные сообщества. И теперь у трав появился новый конкурент — рощи баранца.