Для баранца это было вопросом действенности стратегии. Теперь баранцу приходилось тратить гораздо меньше энергии на каждый успешно растущий сеянец по сравнению со своими конкурентами. И потому эта репродуктивная стратегия позволила баранцу процветать там, где не могли жить другие виды деревьев. Мало-помалу, по мере того, как их симбионты разносили их семена из садов на луга, разные виды баранцов вышли на равнины. Наконец, больше чем через пятьдесят миллионов лет после начала триумфа трав, деревья нашли способ оказывать им сопротивление.

Баранцовые деревья устроили первую великую растительную революцию со времён возникновения цветковых растений, которые появились во времена, предшествующие событию в Чиксулубе. И в грядущие эпохи — наравне с первым появлением растений на суше, которое позволило животным покинуть море, наравне с эволюцией цветковых растений, наравне с расцветом трав — этот новый архетип растительного мира окажет глубокое воздействие на все формы жизни.

Сидя на земле, по-прежнему глубоко дыша, наблюдая за загадочным поведением кротового народа, Память заслышала знакомые мягкие шаги и ужасное шипящее дыхание. Она медленно повернула голову, стараясь оставаться незаметной.

Это был мыше-раптор — тот же самый подросток, который покинул своё стадо слоновьего народа, чтобы поохотиться на неё в этих местах. Он стоял рядом с цепочкой бегущих кротовых людей, который сновал туда-сюда между деревом и своими делянками, не обращая внимания на угрозу, которая буквально нависла над ними.

Раптор словно совершал небольшое возмездие. Мало кто из грызунов мог прогрызть прочнейшую скорлупу орехов баранца. Когда баранец будет распространяться, питающиеся семенами существа, от которых произошёл этот раптор, а также птицы и другие виды вскоре окажутся в опасности из-за истощения запасов их пищи и сокращения площади местообитаний, а в некоторых случаях их ждёт вымирание.

Раптор сделал свой выбор. Он наклонился, балансируя длинным хвостом, и подцепил растерянную самку кротового народа изящными когтями передних лап. Раптор перевернул её и почти нежно погладил её мягкий живот.

Самка кротового народа вяло сопротивлялась; она впервые в своей жизни оказалась отрезанной от колонии, лишённой её неуловимого социального воздействия. Она словно внезапно всплыла из океана крови и молока, и явно была испугана — первый и последний раз в жизни. Затем к ней опустилась голова раптора.

Её компаньоны суетились возле ног её убийцы — их поток едва ли нарушил своё движение.

Мыше-раптор повернулся; его маленькие уши подёргивались. И взглянул прямо на Память.

Без колебаний она нырнула обратно в своё отверстие в земле.

Память оставалась в камере с едой ещё несколько дней. Но она уже больше не проваливалась во мглу изнурения, которая окутывала её раньше.

В конце концов, её выгнало оттуда лишь безумие, охватившее кротовый народ.

Времена были засушливыми даже для этой пустынной местности. Кротовому народу было всё труднее искать корни и клубни, которыми они питались. Запасы в камере неуклонно таяли, сменяясь другими растениями вроде фиолетовых листьев медных цветов. Но в этой неприятной пище содержались ядовитые элементы. Постепенно яды попали в кровь кротового народа.

И в итоге всё пошло прахом.

Память снова проснулась, разбуженная метаниями кротового народа по почти пустому складу еды. Но на сей раз они не двигались организованными колоннами через вентиляционные тоннели. Вместо этого они сбивались в обезумевший рой, метались из камеры в камеру и ломали свод камеры, одержимые желанием выбраться на поверхность земли.

Память осторожно ползла за ними, стараясь избегать встреч с их слепо царапающими когтями. На сей раз она выбралась наружу в разгар дня.

Все вокруг неё целым роем метался кротовый народ. Их было великое множество, бегающих по земле — целый ковёр копошащейся голой плоти. В воздухе стояла их молочная вонь, они тёрлись кожей друг об друга. Их было намного больше, чем вышло из её колонии: когда по отравленным, наполовину опьянённым популяциям пронеслась вспышка безумия, опустело множество ульев.

Хищники уже проявляли интерес к происходящему. Память увидела бесшумно крадущуюся фигуру крысо-гепарда и стаю собакоподобных послемышей, а с неба уже начинали спускаться хищные птицы. Для тех, кто жаждал живой плоти, было настоящим чудом, когда эти маленькие кусочки мяса просто потоком хлынули из земли.

Всё это было реакцией на нехватку пищи. Битком набитые норы кротового народа теперь опустели: их рои копошились повсюду в бездумном поиске пропитания. Но в своём опьянённом состоянии они не могли уберечь себя от опасности. Многие из этой орды сегодня умрут — больше всего в зубах хищников. В долгосрочной перспективе это не имело значения для ульев. В каждой колонии сохранится достаточное для выживания число размножающихся особей. И уменьшение их количества в эти сравнительно засушливые времена не обязательно было бы бедой. Кротовый народ размножался быстро, и как только количество пищи увеличится, пустые норы и камеры вновь будут заселены.

Гены продолжат передаваться: это единственное, что имело значение. Даже это периодическое безумие было частью значительно более дальновидного расчёта. Но сегодня должно угаснуть множество маленьких умов.

Когда хищники начали кормиться, а воздух наполнился хрустом костей и хрящей, предсмертным визгом и вонью крови, Память бросилась прочь из этого места безумия и смерти и возобновила свой давно прерванный поход к далёким сиреневатым холмам.

В конце пути Память оказалась у большого залива — в том месте, где океан вдавался в землю.

Она сползала вниз по оголённому песчаниковому обрыву. Когда-то эта местность была покрыта морем, и осадки откладывались на протяжении миллионов лет. Но сейчас суша поднялась, а реки и ручьи проточили глубокие ущелья в морском дне, оказавшемся на суше, обнажая глубокие, плотные слои осадков — и в некоторых из них, зажатых между толщами песчаника, были захоронены следы кораблекрушений и развалины исчезнувших городов.

Наконец Память добралась до самого пляжа. Она бежала по его верхнему краю, держась в тени камней и жёсткой травы. Песок под её ступнями и пальцами был колким и засорил её шерсть. Это был молодой пляж, и на песчинках всё ещё было много острых граней — они были слишком свежие, чтобы эрозия успела отшлифовать их до гладкости.

Она дошла до пресного ручья, который стекал по камням на пляж. Там, где вода впитывалась в песок, цеплялись за жизнь небольшие заросли деревьев. Она бросилась вниз, погрузила рот в прохладную воду и начала пить её большими глотками. Затем она забралась в ручей целиком и стала тереть свою шерсть под водой, пробуя вычистить из неё песок, блох и клещей.

Покончив с этим, она полезла в тень деревьев. Здесь не было фруктов, но прохладная и влажная земля, усыпанная слоем опавшей листвы, давала кров множеству копошащимся там насекомым, которых она стала совать себе в рот.

Перед ней мягко плескалось море, вода блестела в свете высоко стоящего солнца. Море ничего не значило для неё, но его отдалённый блеск всегда привлекал её, и ей доставляло странное удовольствие быть здесь.

Фактически, море было спасителем её вида.

Разорванная чудовищными тектоническими силами, Великая рифтовая долина Африки в конечном счёте стала настоящим разломом в теле континента. В неё хлынуло море, а вся Восточная Африка отломилась от материка и отплыла в то место, которое раньше называли Индийским океаном, чтобы жить там собственной судьбой. Эта масштабная работа первобытных сил Земли была настолько медленной, что эфемерные существа, живущие на новом острове, едва ощутили это происшествие. И всё же для вида Памяти это событие было критически важным.

После падения человечества по всей планете ещё оставались отдельные места, где существовали выжившие виды послелюдей. Почти повсюду конкуренция с грызунами была невероятно жёсткой. Лишь здесь, на этом фрагменте расколотой вдоль рифта Африки, произошло геологическое событие, которое спасло послелюдей, дав им время, чтобы найти способы выжить на фоне безжалостной конкурентной борьбы с грызунами.