Мясистая ладонь Кахла плотно, до боли сжала её челюсти.

— Смотри на меня, свиноматка. Смотри на меня, не на неё.

И он продолжил свои движения, ещё сильнее, чем до этого.

На рассвете черноволосая женщина — которую, как оказалось, звали Гвереи — пришла, чтобы разбудить Юну пинком под зад. Юна поднялась с грубой, грязной подстилки, которую ей дали, пробуя не задохнуться в спёртом воздухе, в котором тяжело воняло потом и кишечными газами.

Женщина что-то затараторила Юне, указывая на очаг. Потом, раздражённая непониманием Юны, она выскочила из хижины. Она вернулась с толстым чурбаком, который бросила в огонь. Расталкивая детей со своего пути, она раскрыла яму в земле, в которой было много белых предметов волнистой формы. Вначале Юна подумала, что это, возможно, были грибы. Но женщина откусила кусок одной из этих вещей, и разломила другие, пригоршнями бросая их шумящим детям.

Она бросила кусок этой белой штуки Юне. Юна осторожно попробовала её. Она была мягкой и безвкусной; ощущение было такое, словно кусаешь дерево. И ещё она была грубой, с твёрдыми частичками внутри, которые тёрлись об её зубы. Но она ничего не ела с момента своей последней остановки с Кахлом на высокой равнине, и её мучал голод. Поэтому она проглотила пищу так же охотно, как это делали дети.

Это был её первый кусок хлеба, хотя пройдёт ещё много дней, прежде чем она узнает его название.

Пока они ели, Кахл храпел на своей постилке. Юне казалось странным, что он предпочитал оставаться с женщинами, но здесь не было видно никакой мужской хижины.

Когда они поели, Гвереи повела её с собой из города, и они направились вверх по склону долины, к открытым местам на дальней стороне. Они шли молча, потому что в их языках не было ни одного общего слова: Юна оказалась окружённой стеной непонимания. Но она почувствовала облегчение, уже просто покинув огромный человеческий муравейник, которым был город.

Вскоре к ним присоединились другие женщины, дети старшего возраста, и несколько мужчин. Они шли по колеям, выбитым в земле ногами бесчисленных людей. Некоторые из женщин глазели на Юну с любопытством — а мужчины оценивающе — но они выглядели уставшими ещё до того, как их день успел начаться. Её интересовало, куда они все шли. Никто не нёс никакого оружия — ни копий, ни силков, ни западней. Они даже не искали следы или помёт, какие-то иные приметы, указывающих на то, что здесь были животные. Они даже не приглядывались к земле, которую населяли.

Наконец, она пришла на открытые пространства, которые заметила вчера — на поля. Гвереи привела её на одно из этих полей, где уже работали люди. Гвереи вручила ей инструмент и начала о чём-то болтать ей, помогая себе мимикой, держа кулаки вместе и процарапывая в воздухе воображаемые борозды.

Юна осмотрела инструмент. Он был похож на топор с каменным колуном, закреплённым на деревянной рукояти с помощью сухожилий и смолы. Но он был большим и явно слишком тяжёлым, чтобы использовать его как топор, а изогнутое каменное лезвие сделало непрактичным его использование даже в качестве колющего копья. Пока Гвереи вопила на неё со всё большим разочарованием, она лишь смотрела на неё в ответ.

Наконец, Гвереи была вынуждена показать ей. Она наклонилась над землёй, сжимая инструмент, и вонзила лезвие глубоко в землю. Потом она попятилась назад, на прямых ногах и наклонившись, протаскивая лезвие сквозь землю. Она оставила в земле борозду глубиной в ладонь.

Юна видела, что другие люди делали то же самое, что и Гвереи, тянули свои изогнутые топоры сквозь землю. Она вспомнила, что видела, как люди делали это вчера. Это была такая простая задача, что с ней справился бы и ребёнок, если бы ему хватило сил. Но это была тяжёлая работа. Процарапав борозды длиной всего лишь в несколько шагов, они все хрипло дышали, а их лица покрывал слой пота и грязи.

Юна по-прежнему понятия не имела, зачем они это делали. Но она взяла у Гвереи инструмент и вонзила лезвие в землю. Потом она согнулась, как это делала Гвереи, и тянула его за ручку назад, пока не процарапала борозду в точности как у Гвереи. Одна женщина иронично похлопала.

Юна вернула инструмент Гвереи.

— Я это сделала, — сказала она на своём собственном языке. — Что теперь?

Ответ оказался простым. Она должна была снова проделать то же самое, немного в стороне. И ещё одну за ней. Она, и остальные люди здесь не должны были делать ничего другого — только процарапывать эти отметины в земле.

Целый день.

И как можно было сравнивать это умение рыться в земле даже с самой простой охотой, установкой силков на кролика? Неужели у этих людей не было ни ума, ни духа? Но, возможно, это было частью того волшебства, которым пользовались шаманы, чтобы творить эти кучи еды, это изобилие, которое позволяло им собираться огромным кишащим роем и усеивать землю детьми. И, кроме того, напомнила она себе, здесь она была чужой, и она должна была изучить, как живёт Гвереи, и ничего больше.

Поэтому она согнулась и занялась скучной, монотонной работой. Но прежде, чем солнце поднялось ещё выше, она уже стремилась уйти от этой скуки, хотела бегать по высокой равнине. А после того, как она целый день принуждала своё тело — машину, прекрасно приспособленную для ходьбы, бега и бросков — выдерживать эту монотонную и трудную работу, боль стала настолько всепоглощающей, что единственное, чего ей хотелось — чтобы она прекратилась.

На следующий день её взяли на другое поле и поставили заниматься той же самой унылой обработкой почвы. И в следующий за ним день было то же самое.

И в следующий за ним день.

Это было земледелие: пусть примитивное, но земледелие. Этот новый образ жизни никогда не планировался заранее. Он просто возник — шаг за шагом.

Ещё во времена жизни Камешка, даже до того, как появился человек современного типа, люди собирали дикие растения, которые они ценили, и уничтожали другие, которые конкурировали с ними за ресурсы. Одомашнивание животных также началось случайно. Собаки учились охотиться вместе с людьми, и получали за это награду. Козы учились следовать за группами людей, привлечённые отбросами, которые они оставляли за собой — а люди, в свою очередь, учились использовать коз для получения не только мяса, но и молока. На протяжении сотен тысяч лет происходил бессознательный отбор тех видов растений и животных, которые были самыми полезными для людей. Теперь отбор стал сознательным.

Всё началось в долине недалеко отсюда. В течение многих веков люди, жившие там, наслаждались устойчивым потеплением климата и богатым рационом, состоявшим из плодов, орехов, дикого зерна и дичи. Но затем внезапно наступил более сухой и холодный период. Леса отступили. Природные источники пищи начали исчезать.

Поэтому люди сосредоточили своё внимание на зерновых растениях, которые были более привлекательными для них — с крупными семенами, которые было легко очистить от покровов, и с неломкими стеблями, которые удерживали все семена вместе — и попробовали обеспечить их рост за счёт менее желательных растений вокруг них.

Разные виды гороха были другим ранним успешным шагом. Стручки дикого гороха вскрывались, разбрасывая горошины по земле, чтобы они могли прорасти. Люди предпочитали случайных мутантов, стручки которых не могли лопаться, потому что их было значительно легче собирать. В дикой природе такой горох был бы не в состоянии прорасти, но он процветал, пользуясь человеческим вниманием. Также среди фаворитов были такие же не разбрасывающие семена разновидности чечевицы, льна и мака.

И таким путём, распространяя семена предпочитаемых ими растений, и устраняя те растения, которые не пользовались их благосклонностью, люди начали селекцию. Растения начали очень быстро приспосабливаться. Всего лишь за столетие начали появляться хлебные злаки с более крупным зерном — такие, как рожь. Некоторые растения предпочитали за семена большего размера, как, например, подсолнечник, а другие — за небольшой размер их семян, как банан, у которого плод стал целиком съедобным, вообще без семян. Некоторые гены, которые когда-то были даже летальными, теперь оказывались благоприятными, вроде гена невскрывающихся плодов у гороха.