Джонатан дал машине вертикальный взлет, пронесся вдоль ствола вверх, до третьего этажа. Дерево по-прежнему нависало над ним, будто он и не отрывался от земли, и Джонатан вновь испытал страх и восхищение — три недели, проведенные в тени гигантского ствола, не смогли притупить этих чувств.

Могучая дышащая масса пяти миль в диаметре, с корнями, уходящими до двенадцати миль вглубь (друиды их называют «жизнеобеспечением»), — так выглядело Дерево. Его крона разметалась в стороны и вверх на упругих сучьях — толщина каждого не уступала ширине Дворца Товэрэча — и нависала над стволом, как соломенная шляпа над старомодным стогом сена. Трехфутовой длины треугольные листья, ярко-желтые к верхушке, темнели у основания — зеленые, розовые, алые, черно-синие. Дерево было властелином горизонтов, оно раздвигало плечами облака и носило в головном уборе громы и молнии, словно гирлянду из серпантина. Это была душа жизни, сок жизни, торжествующая жизнеспособность, и Джонатан хорошо понимал, почему его обожествили восхищенные первопоселенцы Кайирилл.

Третий этаж. Теперь вниз, к площадке перед апартаментами жрицы Ильфейенн. Джонатан посадил машину, выпрыгнул и пошел по плиткам, инкрустированным золотом и слоновой костью.

Из-за двери выскользнула Ильфейенн — пылкое создание с темным, узким и живым, как у птицы, лицом. На ней было простое платье из белой, без орнамента, ткани, и она шла босиком. Джонатан, которому прежде случалось ее видеть лишь в официальных нарядах, посмотрел на девушку с интересом.

— Сюда, — бросила она. — Быстрее.

Она подняла дверь, и Джонатан оказался в комнате с высоким потолком, модно обставленной, но слегка душноватой. Две стены украшались мозаикой из белых мраморных и темно-синих демортьеритовых плит; сами плиты были окаймлены медными полосками с орнаментом в виде экзотических птиц. На третьей стене висел гобелен, изображающий группу девушек, бегущих ениз по травянистому склону. Вдоль этой стены тянулся длинный диван с подушками.

На диване сидел молодой человек в голубой мантии суб-Товэрэча, украшенной красными и серыми позументами. Рядом с ним лежал мормон с золотыми листьями, а на поясе висел жезл, вырезанный из священного дерева, — на Кайирилл такие жезлы могут носить только лица с духовным образованием.

Человек был сухощав, но широкоплеч, с резко очерченным лицом — подобных черт Джонатан еще не встречал. Это было страстное лицо, расширенное к скулам, сужающееся к подбородку. Плоский лоб, плоские щеки, длинный прямой нос. Черные кружочки глубоко посаженных глаз, чернильные брови, темные завитки волос. Умное, жесткое лицо, полное пресыщенности и хитрости, не лишенное обаяния, зато совершенно лишенное благодушия или чувства юмора, — лицо дикого животного, принявшего человеческий облик.

Некоторое время Джонатан напряженно, с нарастающей неприязнью вглядывался в это лицо, затем опустил глаза к ногам священника. На полу, гротескно скорченный и окостеневший, лежал труп. Малиновое покрывало на нем было перепачкано желтой кровью.

— Это труп посла с Мейнгера, — сказала Ильфейенн. — Он никогда не был настоящим послом, а лишь шпионом. Кто-то его или убил здесь, или принес сюда тело. Об этом никто не должен знать! Огласки нельзя допустить. Я верю, что ты надежный слуга. У нас подписано несколько деликатных соглашений с правительством Мейнгов, и инцидент, вроде этого, способен привести к несчастью. Ты понимаешь меня?

Джонатан никогда не считал своим любимым делом дворцовые интриги.

— Я выполню любое твое приказание, Боготворимая, — уклончиво ответил он. — С разрешения Товэрэча...

— Товэрэч, он слишком занят, чтобы с ним можно было проконсультироваться. — Ильфейенн явно нервничала. — Экклезиарх Маноолло поможет тебе погрузить тело в кельтмобиль. Затем ты отвезешь нас к океану, и там мы от него избавимся.

— Я подгоню машину как можно ближе, — произнес Джонатан деревянным голосом.

Маноолло встал и последовал за ним к дверям. Джонатан услышал его шепот:

— Нам будет тесно в маленькой кабине.

— Это единственная машина, которой я могу управлять, — раздраженно ответила Ильфейенн.

Джонатан задумался, подводя аппарат к дверям.

«Единственная машина, которой она умеет управлять...»

Он бросил взгляд на противоположную стену Дворца, на такую же площадку, от которой его отделяли футов пятьдесят пространства. Там, сложив руки за спиной и доброжелательно глядя на него, стоял человек в голубом плаще.

Джонатан вернулся в комнату.

— Там Мейнг. На противоположном балконе.

— Хабальятт! — вскричал Маноолло, бросаясь к двери и осторожно выглядывая наружу. — Он не мог ничего заметить!

— Хабальятт знает все, — мрачно сообщила Ильфейенн. — Иногда мне кажется, что у него глаза на затылке.

Джонатан присел на колени возле трупа. Рот убитого был открыт, из него высовывался кончик оранжевого языка. На боку висел полный кошелек, полузакрытый покрывалом. Джонатан расстегнул его.

— Что ж, пусть он тебя удовлетворит, — резким голосом произнесла Ильфейенн, едва сдерживая бешенство.

Презрительное снисхождение в ее голосе обожгло Джонатана; он почувствовал, как краснеет от гнева и стыда. Но деньги — это деньги. Он вытащил пачку купюр. Не меньше сотни стипеллей по десять. Он вновь запустил руку в кошелек и вынул маленькое ручное оружие неизвестного ему предназначения.

Оружие Джонатан спрятал за пазуху блузы, затем он обернул мертвеца малиновой тканью и, поднявшись, взял его за запястья.

Маноолло взялся за лодыжки. Ильфейенн выглянула за дверь:

— Он ушел. Быстрее!

Через пять секунд труп лежал на заднем сиденье.

— Пойдем со мной, — приказала Ильфейенн Джонатану.

Опасаясь показать Маноолло спину, Джонатан подчинился. Жрица привела его в комнату, где находился гардероб, и указала на два саквояжа:

— Возьми их. Отнеси в кельт.

«Багаж», — подумал Джонатан. Краем глаза он заметил, что Хабальятт снова показался на балконе и добродушно улыбается ему.

Джонатан вернулся в комнату.

Ильфейенн переодевалась в наряд простолюдинки: темно-синее платье и сандалии. Платье подчеркивало ее фигурку феи; ее свежесть и пряность, казавшиеся неотъемлемыми частями девушки. Джонатан отвел глаза. Маргарита на ее месте не вела бы себя столь непринужденно, да еще в обществе покойника.

— Кельт готов, Боготворимая, — доложил он.

— Поведешь ты, — заявила Ильфейенн. — Вначале поднимешь нас до пятого этажа, затем — на юг, в открытое море через залив.

Джонатан покачал головой:

— Я не водитель. И везти вас не собираюсь.

Казалось, его слова провалились в пустоту. Но затем Ильфейенн и Маноолло одновременно повернулись к нему. Ильфейенн была удивлена, но выражение гнева на ее лице быстро уступило место решительности.

— Выходи! Ты поведешь, — произнесла она более резким тоном, словно Джонатан не понял ее приказа.

Джонатан осторожно сунул руку за пазуху, где покоилось оружие. Лицо Маноолло оставалось неподвижным, лишь слегка встрепенулись веки. Тем не менее Джонатан был уверен, что мозг священника настороже.

— Я не собираюсь вас везти, — повторил Джонатан. — Вы и без моих услуг легко избавитесь от трупа. Не знаю, куда и зачем вы собрались, но точно знаю, что с вами не пойду...

— Я тебе приказываю! — крикнула Ильфейенн.

Невероятно! Ей осмеливались перечить! Такого с ней еще не случалось.

Джонатан покачал головой, настороженно следя за каждым движением друидов.

— Сожалею...

Разум Ильфейенн отказывался переварить этот парадокс.

— Тогда убей его, — бросила жрица Маноолло. — Уж его-то труп во всяком случае не вызовет подозрений.

Маноолло грустно улыбнулся:

— Боюсь, что это не так-то просто. — Его рука сжимала пистолет: он не захочет, чтобы его убивали, и будет отчаянно сопротивляться.

Ильфейенн поджала губы:

— Это смехотворно!..

Джонатан вытащил маленький пистолет. Не успев больше ничего произнести, Ильфейенн так и застыла с открытым ртом.