Руки Уилла на моей талии лежали твердо, и он, продолжая обнимать меня одной рукой, повернулся к двери кухни.

Я не делала попыток высвободиться.

– Сара!

То был голос леди Клары, она стояла на краю террасы, выходившем на конюшенный двор. Я покраснела и отпрянула от Уилла. Я знала, что она за мной наблюдала.

– Уйди с солнца, Сара! – сказала она.

Говорила она негромко, но ее голос четко доносился до меня, стоявшей на дворе конюшни – голос знатной дамы, которой не приходится его повышать, чтобы отдавать приказы и заставлять себя слушаться.

– Ты загоришь, как крестьянка в поле, если будешь там стоять.

Я безропотно повиновалась и пошла к ней, потом повернулась к Уиллу.

– Прости, – сказала я. – Видишь, мне надо идти, завтра прокатимся.

Лицо Уилла была чернее тучи. Он повернулся к лошади и запрыгнул в седло.

– Нет, – коротко сказал он. – Завтра я занят. Можете в четверг приехать к амбарам на Гряду, если хотите посмотреть на стрижку. Они начнут в семь.

– Уилл? – позвала его я, но он проехал мимо, не сказав больше ни слова.

Он был так близко, что Бо, махнув хвостом, ударил меня по лицу.

– Уилл? – снова сказала я, не в силах поверить, что теплая улыбка пропала с его лица быстро, как налетает летняя гроза, лишь оттого, что я послушалась леди Клару.

Он не слышал меня или предпочел не услышать. Склонившись к шее Бо, он послал его в галоп, как только миновал террасу. Мимо леди Клары он проехал, не кивнув и не поприветствовав ее. Как только копыта Бо коснулись дороги на Широкий Дол, Уилл пришпорил его, и они поскакали так, словно все адские демоны гнались за ними.

Я медленно повернулась и поднялась по ступеням террасы к леди Кларе. Она улыбнулась, словно увидела что-то, что ее очень позабавило, и повела меня в гостиную, где нас ждал кувшин лимонада со льдом и два охлажденных бокала с сахарной каймой по краю.

Я больше почти не виделась с Уиллом Тайяком в то лето. Он держал данное Джеймсу обещание научить меня всему, что нужно знать о земле, но то была наша последняя поездка, когда он дразнил меня, читал мне мораль и ругался со мной, позволял мне уехать, а потом нагонял, и мы снова становились лучшими друзьями.

С того дня все стало похоже на работу. Он знакомил меня со старшиной косарей или называл имена пастухов и оставлял меня с ними, уезжая, словно у него были более важные дела в другом месте. Я видела, что люди ко мне тоже переменились. Они больше не улыбались с хитрецой, видя, как мы с Уиллом едем бок о бок. Они как-то понимали, что мы больше не друзья, и стали говорить со мной по-деловому. Понятно и подробно объясняли, чем занимаются, но больше не улыбались и не махали, когда я проезжала мимо поля.

Я приехала на покос и смотрела, как косят траву под бледным жарким небом, бросая сладко пахнущую зелень сохнуть на летнем ветру. Девушки с граблями, улыбнувшись, приветливо крикнули Уиллу: «Добрый день!», но мне только кивнули и ничего не сказали.

Я понимала, что происходит, и не винила Уилла за то, что он рассказал про наш разрыв. Я не думала, что он из болтливых, и не предполагала, что он каждой деревенской потаскухе поверяет свои мысли. Но все знали, что я гощу у Хейверингов и учусь быть молодой леди. Все знали, что я езжу с Уиллом и узнаю все, что нужно, о своих землях, чтобы укрепить свою власть, когда придет время перемен. Все знали, что, хотя я вернулась домой, мне было нелегко на этой земле, я по-прежнему была лишена корней. Поэтому на меня не тратили ни любви, ни слов.

Все знали, что мне здесь не место. И что я не хочу найти его здесь. Я хотела лишь владеть землей. Любить ее я не стремилась.

С каждым днем Уилл становился все больше похож на счетовода, или бейлифа, или какого-то мелкого слугу. Он перестал называть меня Сарой и обращаться ко мне прямо. Потом он однажды назвал меня «мисс Лейси», и я поняла, что меня оттолкнули. Я могла бы позвать его обратно. Могла бы вспомнить ту привязанность, что между нами росла.

Но… будь я проклята, думала я, если так сделаю. Когда я увидела, как он уезжает от меня с прямой спиной и гордо поднятой головой, я готова была выругаться и кинуть камень под копыта его лошади за то, что он такой упрямый дурак.

Но я училась быть леди, а леди не ругаются и ничем не кидаются.

Я подумала, что он – глупый гордец, и решила его не замечать. Так что не делала попыток ни задеть его, ни помириться. Наоборот, все эти жаркие летние дни, когда птицы выкликали пару, а ласточки сновали и ныряли в долгих одиноких сумерках, я была такой же надменной и брюзгливой, как он. Когда я сидела в одиночестве на вершине Гряды, а Море щипал рядом траву, я понимала, что мне не хватает друзей – не только ее, но и Джеймса Фортескью, которого я прогнала прочь, и Уилла, которого оттолкнула, и жителей деревни, которые сперва встречали меня улыбками и радостными любопытствующими лицами, а потом узнали, что я не стану жить в Дол-Холле, что не останусь с ними, что настроена изменить ход вещей – все изменить.

Тогда я чувствовала утрату, но я так долго была одинокой и голодной, что не вспрыгивала на Море и не скакала в деревню, чтобы найти Уилла и все с ним прояснить. Вместо этого я поднимала плечи, обхватывала свои колени и смотрела, как опускается к горизонту красное солнце, цепляясь за свое одиночество и тоску, за свои привычные печали.

В отсутствие Уилла я каталась с Перри, а иногда леди Клара возила меня по своим полям или приказывала своему бейлифу сопровождать меня в ее обитом светло-голубой тканью ландо. У него было острое лицо; он мне не нравился. Но я признавала его умение оценить всходы, когда они поднимались всего на дюйм над землей, или пересчитать аренду в уме по дороге от ворот к задней двери.

Уилл был прав в том, что касалось тягот на землях Хейверингов. Я видела их в каждой поездке. Деревня Хейверингов была похожа на лагерь, а не на деревню. Дома едва не падали, а часть уже обвалились, и жильцы ютились у стен, а над головами у них была дырявая крыша. Помои выливали на улицу, и они так воняли на жарком летнем солнце, что подступала тошнота. Люди работали от рассвета до заката за самую низкую плату, какую могли платить им леди Клара и мистер Бриггз. Все больше и больше работы выполняли несчастные, которых каждый день привозил из мидхерстского работного дома качающийся фургон. «Мы служим общине, спасая их от праздности», – с улыбкой пояснил мне мистер Бриггз.

Они планировали вовсе очистить деревню Хейверингов. Леди Кларе надоела грязь и вечные жалобы, которые отчасти, несмотря на улыбчивые угрозы мистера Бриггза, достигали ее ушей. Обитатели деревни, жившие в грязи и нищете, верили, что, если бы она узнала правду об их бедности, она бы пожалела их и сделала что-нибудь.

– Скорее всего, все, что я сделаю, это призову солдат, чтобы их выжгли вон, – мрачно сказала она. – Отвратительно они живут! Должно быть, они вовсе лишены стыда!

В моей голове эхом отдалось гневное обличение господ, произнесенное Уиллом: «Вы держите их в невежестве, а потом жалуетесь, что они ничего не знают», – так он сказал. Я потупилась и промолчала, когда леди Клара пригрозила очистить деревню.

Я думала, она просто так грозит чем-то, чего никогда не произойдет. Но однажды я вошла в гостиную в амазонке, снимая перчатки, а она посмотрела на меня твердым и ясным взглядом и сказала:

– Не езди сегодня в деревню Хейверинг, Сара. Ее очищают.

– Очищают? – спросила я.

Она мрачно кивнула.

– С меня довольно, – сказала леди Клара. – Их жалобы, их нужды, их грязь и болезни. К тому же сообщают, что там гнилая горячка. Я не потерплю больных на своей земле.

– Что они будут делать? – спросила я.

Она пожала плечами. На ней был персиковый шелковый пеньюар, и изящное движение плеч заставило узор на ткани переливаться.

– Полагаю, отправятся в мидхерстский работный дом, – сказала она. – Те, кто сможет просить о помощи другие приходы, пусть сами ищут, куда идти, если найдут деньги на дорогу. Мне все равно, это не моя забота. На своей земле я их больше терпеть не намерена.