– Я не думал, что ты достаточно девушка для того, чтобы плакать, Меридон, – продолжал он.

Голос у него был мягкий, как у любовника.

Я бросила на него тяжелый косой взгляд.

– Больше она не услышит, как я зову ее спуститься, – пообещала я. – А ты не увидишь больше, как я плачу. Мне в целом мире нужен лишь один человек, Джек Гауер, и это моя сестра Дэнди. Если она хочет качаться на трапеции, пусть качается. Она не услышит, как я визжу. А ты больше не увидишь, как я плачу.

Я отвернулась от него и взглянула вверх. Лица Дэнди я не видела. Я не знала, о чем она думает, стоя на шаткой площадке и глядя вниз на нас: на плетение коричневой веревочной сетки, засыпанный опилками белый пол и три наших бледных, обращенных вверх лица. Потом она с внезапной решимостью схватилась за перекладину и порхнула на ней вперед, как ласточка. Точно посередине, когда она пошла назад, в лучшем, самом надежном месте, Дэнди отпустила перекладину и камнем рухнула вниз, упав на спину, в самую середину натянутой сетки.

Все стали обниматься, но я стояла в стороне и даже отогнала Дэнди, когда она повернулась ко мне со светящимся торжеством лицом.

– Возвращаемся к работе, – крикнул Дэвид и снова заставил нас делать упражнения.

Джеку было велено зацепиться ногами за перекладину на стене и попытаться изогнуться так, чтобы тело ровно повисло над полом. Я работала рядом, вися на руках и подтягиваясь, чтобы перекладина оказалась на уровне моих глаз, а потом опускаясь одним плавным движением.

Дэнди Дэвид поднял на трапецию и снова велел упражняться махать в правильном ритме.

Потом мы немного отдохнули и продолжили работать до обеда.

Роберт Гауер вошел в кухню, когда мы обедали, и сел на место миссис Гривз во главе стола с большим бокалом портвейна в руке.

– Не хотите, Дэвид? – спросил он, махнув бокалом.

– Вечером с удовольствием выпью, – ответил Дэвид. – Но во время работы я никогда не пью. Это правило, которое и вам стоит принять, молодые люди. От выпивки слегка замедляешься, слегка тяжелеешь. Но хуже всего то, что она заставляет вас думать, что вы лучше, чем вы есть!

Роберт рассмеялся.

– Многие думают, что это ее величайшее преимущество! – заметил он.

Дэвид в ответ улыбнулся.

– Да, но я не доверю такому человеку меня ловить, когда работаю без сетки, – сказал он.

На это Роберт вскинулся.

– У вас в другом представлении используются подушки, – сказал он. – Почему тут вы предложили сетку?

Дэвид кивнул.

– В основном для вашего же удобства, – сказал он. – Подушки подходят для представления, которое всегда идет в одном месте. Но подушки, необходимые для безопасного приземления, сами по себе займут целый фургон. Я увидел, как используют сетку на представлении во Франции, и подумал, что это вам как раз подойдет. Если бы они делали номер на кольцах, просто висели, не отпуская перекладину, то, возможно, вы могли бы рискнуть. Но когда раскачиваешься и ловишь другого, достаточно отклониться совсем немного, на полдюйма, и упадешь.

Стол поплыл у меня перед глазами. Я крепко закусила нижнюю губу. Дэнди прижала колено к моему, успокаивая меня.

– Я работал без подушек и сеток, – сказал Дэвид. – Сам я так могу. Но парнишка, мой напарник, погиб, упал, когда не было сетки. Он был бы сейчас жив, если бы его отец не пытался привлечь побольше зрителей лучшим зрелищем.

Он бросил проницательный взгляд на Роберта Гауера.

– Это ложная бережливость, – мягко сказал он. – Три-четыре вечера после того, как с трапеции падает артист, собираются толпы. Они приходят посмотреть номер на бис, понимаете? Но у вас до конца сезона будет на одного меньше в труппе. А хорошие акробаты на трапеции учатся небыстро и обходятся недешево. Выгоднее натянуть под ними сетку.

– Согласен, – коротко ответил Роберт Гауер.

Я глубоко вдохнула и почувствовала, как комната выровнялась.

– Готовы вернуться к работе? – спросил нас троих Дэвид.

Мы кивнули с меньшим воодушевлением, чем за завтраком. Я уже ощущала в спине и руках знакомую боль перетруженных мышц. Я была жилистой и поджарой, но, сколько бы я ни перебрасывала тюки сена, это не подготовило бы меня к подтягиванию на перекладине с помощью одних только рук.

– У меня живот болит, словно при поносе, – сказала Дэнди.

Я увидела, как Роберт и Дэвид обменялись мимолетными улыбками. Кокетство Дэнди шло на убыль вместе с силами.

– Это мышцы, – добродушно заметил Дэвид. – Ты вся вялая и дряблая, Дэнди. К тому времени, как ты полетишь, у тебя на животе можно будет хлеб резать, ты будешь твердая, как доска.

Дэнди откинула волосы со лба и взглянула на него из-под черных ресниц.

– Вот уж не думаю, что приглашу вас на мне обедать, – сказала она теплым от противоречивого обещания голосом.

– Что-нибудь болит, Джек? – спросил Роберт.

– Только все вообще, – ответил Джек, криво улыбаясь. – Завтра все сведет, не хотел бы я тогда работать.

– Мэрри завтра работать не придется, – с завистью произнесла Дэнди. – Зачем ты ее берешь на конскую ярмарку, Роберт? Мы не можем все поехать?

– Она будет работать на конской ярмарке, – твердо сказал Роберт. – Не шастать и гоняться за парнями. Я ее беру, чтобы приглядела для меня лошадей вне выгона, чтобы слушала в оба уха, и я знал, за что торгуюсь. Мэрри в лошадиной природе разбирается лучше всех вас – да что там, лучше меня, – честно признал он. – И она такая мелкая, что никто не озаботится тем, что при ней болтают. Она завтра будет моими глазами и ушами.

Я просияла. Мне было всего пятнадцать, и кое в чем я была падка на лесть, как никто.

– Но учти, наденешь платье и фартук, – твердо сказал Роберт. – И пусть Дэнди приколет тебе чепчик так, чтобы прибрать твои чертовы кудри. Ты вчера в церкви была как оборванка. А я хочу, чтобы ты выглядела прилично.

– Хорошо, Роберт, – покорно сказала я, слишком гордая своим новым званием знатока лошадиной природы, чтобы возмутиться презрением к моей внешности.

– И будь готова выехать в семь, – сказал он. – Позавтракаем по дороге.

Мы отправились на конскую ярмарку в Солсбери при параде. Роберт Гауер взял славную маленькую двуколку, выкрашенную в красный цвет, с желтыми колесами, и первые несколько миль позволил мне править Пролеской, которая изогнула шею и шла ровной рысью, наслаждаясь легкостью повозки после тяжелого фургона. Миссис Гривз собрала основательный завтрак, и Роберт съел свою часть с удовольствием, показывая мне приметы местности, пока мы двигались через маленькие городки.

– Видишь, какого цвета земля? – спрашивал он. – Вон та светлая грязь?

Я кивнула. Что-то в этой белой сливочности напомнило мне о Доле. У меня было чувство, что Дол может быть где-то совсем рядом.

– Мел, – сказал он. – Лучшая в мире земля для пастбищ и пшеницы.

Я кивнула. Вокруг нас расстилались закругленные равнины с пятнами полей, где вспаханная земля была светлой, а большие пространства вокруг поросли травой.

– Чудесный край, – тихо сказал Роберт. – Когда-нибудь я куплю себе здесь большой дом, Меридон, погоди, увидишь. Выберу место у реки, чтобы укромно было и можно рыбачить, и куплю всю землю, сколько хватит глаз, во все стороны.

– А балаган? – спросила я.

Он, улыбнувшись, искоса на меня поглядел и вгрызся в хрустящий мясной рулет.

– Да, – сказал он. – Я всегда буду при нем. Я прирожденный артист, я врос в это. Но люблю, когда за спиной простор. Хочу завести такой большой дом, чтобы он носил мое имя. Роберт Гауер, или Гауер-Холл, – тихо сказал он. – Жаль, нельзя, чтобы он был в Гауершире; думаю, это невозможно.

Я подавила смешок.

– Нет, – с уверенностью сказала я. – Уж точно нет.

– Моему мальчику будет с чего начать, – сказал он с удовлетворением. – Я всегда думал, что он женится на девушке, у которой будет свой номер, а может, и свои животные. Но если он решит осесть с девочкой, у которой будет хорошее приданое, например земля, я не стану навязывать ему балаган.