У меня было слишком тяжело на сердце, чтобы с ним спорить.

– Теперь ты дома, – тепло сказал он. – Дома, в Широком Доле; и я буду любить тебя, как отец, которого у тебя не было, и со временем ты станешь здесь счастлива.

Я взглянула на него, и лицо мое было тверже, чем у самого голодного маленького бродяги-драчуна, которому приходилось выпрашивать еду и уклоняться от ударов.

– Ты мне не отец, – сказала я. – Он, похоже, был той еще дрянью. Ты мне не мать. Была женщина, которую я звала ма; а теперь ты мне говоришь, что у меня ее нет. И сестра у меня была…

У меня срывался голос, я с усилием сглотнула пересохшим горлом.

– У меня была сестра, а теперь ты мне говоришь, что ее не было никогда. Ты мне не родня, и мне твоя любовь не нужна. Для меня уже слишком поздно.

Он еще мгновение подождал, но я ничего не сказала, и тогда он нежно коснулся моей макушки – так гладят больную собаку – и вышел из комнаты.

Я осталась одна.

Я думала, что Джеймсу Фортескью будет теперь неловко со мной говорить, но я тогда еще не знала, какие у господ повадки. Получалось, если ты из господ, то человек мог на тебя кричать и бесноваться, а ты как будто не слышал ни его злости, ни его горя. Вести себя, как господа, означало «слышать только то, что тебя устраивает». Днем Бекки Майлз позвала меня выпить с мистером Фортескью чаю, и он ждал меня в гостиной, словно я на него и не ругалась, и не кричала, и не обвиняла его в том, что он меня подвел.

Бекки налила нам обоим чаю и протянула мне чашку. Я настороженно поглядывала на Джеймса Фортескью и заметила, что он не держит блюдце под чашкой, когда пьет. Он их держал в разных руках. Я не решилась взять тарелочку с пирожком. Я боялась, что все это не удержу.

Когда он допил чай и Бекки унесла посуду, он попросил меня пройти с ним в столовую.

На обеденном столе он разложил карту.

– Я не умею читать, – повторила я.

Он кивнул.

– Знаю, Сара, – сказал он. – Я тебе все объясню. Это карта Широкого Дола, поместья Широкий Дол.

Я подошла поближе и увидела, что это картинка с изображением земли – так мог бы видеть ее канюк, кружащий высоко в небе.

– Смотри, – сказал Джеймс Фортескью. – Широкий Дол похож на чашу, которую окружают с юга и с запада холмы Южной Гряды, а с севера – общинные выгоны.

Он широким жестом обвел карту, и я увидела, что земля окрашена в зеленый и коричневый.

– Вот здесь у нас – смешанная ферма, – сказал он. – Она дает куда больше фруктов и овощей, чем у наших соседей, потому что у нас умелые работники, которые понимают, что такое хорошая прибыль. Но еще мы выращиваем овец на шерсть и мясо и держим молочное стадо.

Я кивнула.

– Корм для скота мы выращиваем сами, – сказал он. – А еще много пшеницы, которую продаем здесь и на лондонских рынках.

Я снова кивнула.

– Край здесь приятный, – сказал он, и его голос потеплел. – Вот здесь – Дол-Холл, в середине парка, видишь, Сара? А позади него выгон: это луг, где люди могут свободно пасти свой скот, гулять, собирать хворост и валежник, охотиться на мелкую дичь и ставить ульи. Там растет папоротник и дрок, несколько сосенок, а в долинах есть буки и дубы и текут ручьи.

Вот здесь, – он махнул к югу, вперед от дома, – регулярный сад, который ты видишь из окна, розовый сад и лужайка. Дальше – лес, который идет вдоль аллеи и уходит вправо от дороги. Здесь распахали несколько новых полей; но лес в основном сохранили. Это твоя собственность, твоя мать хотела, чтобы парк и Холл существовали вместе. Она играла тут, когда была маленькой, на берегу Фенни, которая течет через эти леса, у прудов и заводей. Она умела ловить руками форель, а деревенские девочки научили ее плавать. Весной в лесах множество диких нарциссов и колокольчиков. Летом на полянках кругом лиловые и белые фиалки.

На западе твои земли граничат с поместьем Хейверингов, – он указал на линию из точек. – На этой карте нет Хейверинг-Холла. Он большую часть года пустует, семья Хейверинг живет в Лондоне. Вы с ними в дальнем родстве, – сказал он, – но они приезжают только на лето.

– А это деревня? – спросила я, указывая на россыпь квадратиков в правой части карты.

– Да, – ответил Джеймс Фортескью. – Если выехать из Дол-Холла по аллее и повернуть направо, вот по этой тропе можно добраться до Чичестерской дороги, вот, видишь? Но если повернуть с аллеи налево, попадешь в деревню.

Она почти вся расположена вдоль главной улицы. Здесь церковь, – указал он. – В нее ударила молния, и теперь на ней новый шпиль. Дома по эту сторону улицы повредило той же грозой, некоторые из них выстроены заново. Но те, что на другой стороне, старше. И нуждаются в ремонте. Напротив церкви – дом священника. Викарий, доктор Рид, как ты сама убедишься, не вполне одобряет то, что деревня управляет сама собой. А вот эти дома стоят на дорожках, ведущих к выгону. Это дома сквоттеров, которые пришли сюда жить, но никак толком не отстроятся.

Я кивнула. Я знала о праве сквоттерства. Это была одна из причин, по которой приходские приставы каждый раз сгоняли па с земли. Они боялись, что он заявит, будто живет на этой земле достаточно давно, чтобы стать членом прихода, и потребует у прихода помощи.

– А вы их не сгоняете? – деловито спросила я.

Джеймс покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Мы даем им возможность работать или за плату – не очень большую – или за участие в прибылях поместья. Если хотят остаться, вступают в долю. У нас не так много народу, чтобы не принимать новых людей.

– А где живет тот человек? – спросила я. – Управляющий?

– Уилл Тайяк, – сказал Джеймс. – Он из очень древнего рода. Они здесь дольше, чем Лейси. Его кузен стал первым управляющим, когда умерла твоя мать. Но потом с ним случилось несчастье, и Уилл переехал сюда из другого поместья и принял его дела. Он живет в доме управляющего.

Джеймс указал на один из маленьких квадратиков чуть в стороне от главной улицы. Извилистая синяя линия означала, что позади дома протекает через лужайку речка Фенни.

– А к югу от дороги и от деревни идут поля, – сказал Джеймс. – Некоторые под паром, мы каждый третий год оставляем их под траву. На некоторых выращивают овощи – там очень солнечно. Но большей частью поля пшеничные. Это поместье знаменито высокими урожаями пшеницы.

Он помолчал.

– Из-за этого были войны, – сказал он. – В прежние времена, пока мы не учредили корпорацию. Были бунты и поджоги, когда Лейси продавали пшеницу за границу, моря голодом своих работников. Но все изменилось, когда мы учредили корпорацию и стали делить прибыль. Поля поднимаются так высоко по склону, как может взойти с плугом лошадь. Выше земля годится только на то, чтобы пасти овец. Здесь край холмистый, отсюда до Южной Гряды растет низкая сочная трава, а весной тут тысячи мелких цветов и орхидей. Бабочки летают огромными стаями – мелкие голубые и желтые. Жаворонки поют громко-громко, и кроншнепы водятся.

Он замолчал.

– Вам тут нравится, – сказала я. – Почему вы тут не живете?

Он покачал головой.

– Я собирался жениться на твоей матери и построить для нее дом, – сказал он. – Когда ее не стало, я не смог здесь жить.

Он на мгновение умолк.

– Я часто приезжаю, – сказал он. – Уилл Тайяк знает о работе на земле больше, чем я когда-либо выучу, но мне нравится приезжать и приглядывать: как идут дела.

Я кивнула, глядя на свою землю, распростертую на карте Джеймса, как лоскутное шитье из богатых тканей.

– Тебе надо будет изучить эту землю, – тихо сказал он. – Теперь ты здесь, и тебе надо будет освоиться, понять, что тут сажают, какие люди здесь живут и работают.

Я смотрела на карту. Мне казалось, что передо мной лежит мое будущее, а не просто поля.

– Наверное, я так и сделаю, – сказала я.

– Может быть, захочешь проехаться, все осмотреть? – предложил Джеймс. – Уилл Тайяк сказал, что приедет сегодня и повезет тебя прокатиться, если ты пожелаешь. Он лучше всех тебе тут все покажет, и он всех знает.