– Роберт? – спросил Уилл, старательно небрежным голосом.

– Друг, который у меня был, – тупо ответила я.

Что-то в моем голосе подсказало Уиллу, что больше я ничего не расскажу, и он просто улыбнулся.

– Хотел бы я на него посмотреть, – сказал он. – Люблю хороших лошадей. Но никогда не видел такого, как Море. Откуда он у вас, Сара? Вы его еще жеребенком взяли?

Я опасливо помедлила с ответом.

Однако день был слишком теплым, и жаворонки пели так заманчиво. Внизу виднелась деревушка, уютная, словно игрушечная на зеленом ковре. Лоскутное шитье полей, зеленых и желтых от разных посевов, свидетельствовало о богатстве моего поместья. Плотные купы темной зелени указывали парк вокруг моего дома, Дол-Холла.

Я улыбнулась.

– Я его выиграла! – сказала я.

Уилл слушал, а я рассказывала ему, как впервые увидела Море и как про него говорили, что на него невозможно сесть. Как я убедила хозяина позволить мне на нем прокатиться (он торговал лошадьми, сказала я о Роберте), как стали принимать ставки, и хозяин выиграл в этом пари сотни гиней. Уилл смеялся от всей души, представляя, как я подоткнула юбки служанки и села верхом на Море. Но потом он замолчал, когда я рассказала, как Море встал на дыбы и забился и как в конце концов сбросил меня.

– Вы, должно быть, часто падали, – мягко сказал Уилл.

Я кивнула, улыбаясь от воспоминания о том дне в Солсбери и не заботясь о прошлой боли.

– Это так вы повредили лицо? – спросил он. – Когда упали с лошади? У вас нос немножко свернут.

Я рассеянно потрогала нос.

– Нет, – ответила я.

Я уже собиралась рассказать, как упала с трапеции, но мысль об этом вызвала ее, мою сестру, из того тихого молчаливого места в голове, где я ее похоронила.

Я ощутила, как тоска сжимает мне горло, словно я сейчас задохнусь скорбью, слишком большой, чтобы жить в груди.

– Нет, – хрипло ответила я и отвернулась, чтобы он не увидел, как кривится мой рот в уродливой гримасе боли, как становятся горячими и красными глаза.

Я не имела права плакать. Я знала, что если начну, то никогда не остановлюсь. Жизни не хватит, чтобы оплакать ее потерю и одиночество, в котором я осталась.

– Нет, – повторила я.

– Поедем обратно на выгон, – внезапно сказал Уилл, словно забыл, о чем мы говорили. – Там есть земля, где можно посадить деревья. Хочу, чтобы вы сказали, что об этом думаете. Сейчас в Кенте добывают очень много угля, глубокие разработки, и есть спрос на короткие прямые бревна, чтобы подпирать потолки проходов в шахтах. Мы можем посадить сосны, и всего через десять лет они уже будут готовы для вырубки.

– А, – сказала я.

Горло у меня по-прежнему было сведено.

– И сможете взглянуть на северную сторону выгона и поместье Хейверингов, – продолжал Уилл.

Он говорил быстрее и громче, чем обычно, давая мне время, чтобы затолкать обратно боль разбитого сердца, чтобы никто ее не заметил.

– Вы же там никогда не были, думаю, разве что с лордом Перегрином. Вы с ним много ездите верхом?

– Да почти не ездим, – сипло сказала я.

Но я уже взяла себя в руки.

Уилл взглянул на меня и улыбнулся своей легкой милой улыбкой.

– Он, наверное, скоро уедет в город. Или куда они там уезжают на лето.

– Нет, – ответила я. – Он еще какое-то время останется с нами.

Мы ехали рядом по ровной дороге, на восток, вдоль гребня Гряды, по старому тракту гуртовщиков, который идет до самого Кента.

Уилл искоса посмотрел на меня. В его карих глазах читался вопрос.

– Он никогда прежде надолго не задерживался в деревне, – сказал он. – Что же его сейчас останавливает?

Я прямо посмотрела на него. Я никогда бы не стала изыскивать слова для Уилла Тайяка.

– Я ему нравлюсь, – просто сказала я.

– Его матушке есть что по этому поводу сказать, уж точно, – заметил Уилл.

– Я ей нравлюсь, – ответила я с улыбкой.

Он увидел, как я улыбаюсь, и нахмурился.

– Вам это нужно? – спросил он. – Несмотря на все, что у вас может быть? Вы этого хотите?

Я ухмыльнулась. Было забавно, что его это так задело.

– Свадьбы не будет, – сказала я. – Я не такая. Я никогда не выйду замуж, меня не тянет найти мужа, и никогда не тянуло.

Уилл кивнул, словно я подтвердила его мысли. Его довольное лицо меня резануло.

– Но если бы охотилась за мужем, более привлекательного мужчину я бы не нашла, – сказала я чистым лживым голосом. – Он хорош, как ангел, и никогда не злится. С ним весело, он меня смешит. И он со мной ласков и нежен, словно любовник.

С лица Уилла улыбка пропала так резко, словно я его ударила.

– Не приводите его сюда сквайром, – с внезапной горячностью остерег меня он. – Мы здесь не потерпим того, как Хейверинги управляются с землей.

– Да хватит, – сказала я, внезапно выйдя из себя. – Мне надоело слушать, что вы потерпите, а что не потерпите в Широком Доле! Я нарочно так сказала, чтобы тебя позлить, и не надо мне угрожать из-за того, что никогда не случится.

Я вжала пятку в бок Моря и позволила ему помчаться по ровной дороге, так что мы оставили далеко позади Уилла и Бо и увеличивали отрыв, пока они не превратились во всадника и коня размером с игрушку вдали на поросшем травой склоне.

Я остановилась и подождала, пока он подъедет. Мой гнев унесло в галопе. Когда Уилл с топотом приблизился на тяжело дышащем Бо, улыбка его была печальна. Он перегнулся с седла и похлопал меня по плечу, как похлопал бы другого парня, чтобы помириться.

– Я не сержусь, – сказал он, открыто и дружески улыбаясь. – Я знаю, что он вам не нужен. Он меня злит своими повадками, но я рад, что вам в его обществе нравится. Я никакого зла на вас не держу, Сара, вы же знаете. Простите, что так с вами говорил.

Я улыбнулась ему в ответ, и мы вместе поехали через выгон, посмотреть на место, где можно посадить сосны, а потом взглянуть, как цветет яблоневый сад, в котором лепестки падали, как снег.

А потом мы бок о бок отправились домой.

В тот день мы больше не ссорились, мы, как всегда, смеялись и мирно разговаривали. Мы никогда друг другу не надоедали, никогда не ехали рядом в обиженном молчании. Мы могли молча проезжать через поля, глядя по сторонам, или через тихие леса, или неподвижно стоять, глядя в небо, где кружил канюк; но мы никогда не молчали потому, что нам нечего было друг другу сказать.

Мы часто вспыхивали; у Уилла был дар выводить меня из себя, а я, узнав его получше, научилась, сперва разозлившись на него, мириться. Он был похож на кочевого, на обитателя фургона. На него можно было разозлиться, дойти до неистовой ярости, а через десять минут все бесследно проходило. Нечего было вспомнить. Все высказали, что хотели, и вопрос был закрыт. Только в домах, где люди говорят тихо и держат на лицах улыбки, ссоры бурлят и бурлят, слышатся в тихих голосах и вспыхивают по любому поводу.

Когда мы въехали во двор конюшни, я вспомнила, что мне было велено, и повернулась к Уиллу с участием на лице.

– Хочешь выпить эля, Уилл? День нынче жаркий, – сказала я.

Он уже собирался согласиться, но потом взглянул на меня внимательнее.

– У вас такой голос, – приветливо сказал он, – и глаза ваши зеленые смотрят так, что сразу понятно: что-то сейчас явится из новых привычек и манер. Думаю, если я скажу: «Да», – вы мне ответите, что я могу пойти в кухню?

Я почувствовала, что краснею.

– Как любезно с вашей стороны, – сказал он с иронией. – Я с удовольствием зайду в кухню, выпить пива. Пойдете со мной?

Я замялась, но внезапно его лицо прояснилось, и он сердечно улыбнулся, глядя на меня.

– Ох, Сара! – сказал он, спрыгнул с лошади, подошел и снял меня с дамского седла. – Пойдем выпьем эля, Сара!

Голос у него был теплым и радушным.

– Идем со мной в кухню, выпьем эля, и хватит изображать из себя кого-то, кто совсем не ты.

Я позволила ему обнять себя. Руки у него были теплые и надежные, и я вдруг захотела пойти с ним в чистую кухню, сесть за выскобленный стол, большими глотками пить холодный эль и смотреть, как кухарка чистит мне на обед овощи.