Шла служба. Мы вошли на минуту в церковь. Вид обычный, православный, только поют гнусавя, намеренно в нос, однотонно, так же и читают.
Игуменьи не оказалось дома. Явилась казначейша, повели нас в игуменские покои, пришла целая толпа монахинь.
О. Никодим и тут как дома. Но у монахинь не было приветливой холодности и достоинства матери Александры: чувствовалась некоторая сладость, почти иудушкина гостеприимная готовность. И комната игуменьи – куда обычнее кельи чернухинской настоятельницы: нет роскоши чистоты, не изба – а домик, вид купеческой комнаты, с тюлевыми занавесками, с большими растениями у окон.
Опять сейчас же «самоварчик», но уже с суетливостью, с вареньем; и тут – не то.
О. Никодим спросил, какая у них есть старинная книга «в лицах».
– Петербургские гости интересуются.
Принесли «Житие св. Феодоры» и «Мытарства».
Книга и рисунки действительно очень любопытны. Сделаны от руки в красках. Год не обозначен, определить трудно. Серые, бессветные грешники, яркие черти, – беспомощная, маленькая душа св. Феодоры.
Монахини любопытны, до разговоров жадны, но говорят все больше пустяки, о своих же пустяковых делах.
Провожали нас толпой за ограду, благодарили и все спрашивали имена, – «за кого Богу молиться».
Спешим, на нашей долгушке, назад, в С, в наш недостроенный домик. Завтра рано выезжать, ночевать будем уже в селе Владимирском, после вечера на Светлом озере.
22 июня
Семь часов утра. Торопливо напились чаю. И, оставив на попечение трактирщика, содержателя нашего «отеля», лишние чемоданы, двинулись на Шалдеж, во Владимирское.
Едем с урядником на козлах, которого предложили нам просто как заботливого дядьку и который сам оказался из «немоляев»; едем уже не в нашем «ковчеге», а в другом тарантасе, полегче, но тоже наполненном сеном.
Заехали за отцами – Никодимом и Анемподистом. Они немножко запоздали, потому что о. Анемподист служил раннюю обедню. Тарантас их готов – и какие там лежат славные, розовые ситцевые подушки! А мы опять на своих глупых пледах, и все сползаем вниз.
О. Анемподист скоро вышел. Запасливый, надел от пыли и дождя (хотя дождя не предвиделось) кожан, непромокаемый плащ, сшитый в виде рясы. На солнце эта ряса блестела, как шелковая.
Отцы впереди. На козлах у них сидит доброволец-миссионер из крестьян, Малицкий. Он долгое время был агентом товарищества Зингер (швейные машинки), но, разъезжая по уезду, приохотился к миссионерству. И теперь столь усерден и опытен, что, как говорил мне о. Никодим, надеется вскоре быть рукоположенным в священники и получить место в своем же селе. Образования он не получил ни малейшего, даже не кончил уездное училище, но, как уверяют, никаких знаний тут не требуется (!), нужны практика да ревность. Ревности у Малицкого много и практики довольно: он часто ездит с миссионерами по собственному уезду. Будет «батюшка»!
Погода не совсем приятная. День солнечно-мутный, словно пыльный, с начинающимся несвежим ветром. Скорее жарко. Дорога как будто ровнее, но по виду еще безнадежнее, голь, песок, кое-где торчат елочки, скоро они и совсем прекратились. Унылая дорога.
Мост через реку Керженец мы перешли пешком. Странно смотреть, Керженец… а где же знаменитые «керженские леса»? Пусто направо, пусто налево. Только по берегам эта, все-таки красивая, извилистая река с каменистым дном, заросла ивняком, лозами да кустами черемухи.
О. Анемподист шел со мной, придерживая шелестящие от ветра полы своей непромокаемой рясы, и говорил тихим голосом о том, как трудно и тяжело положение священника, зависящего от прихожан, и трудно особенно в губерниях вроде Н., где много населения староверческого, да и не только староверческого.
– Я в городе живу, да и то тяжелы, неприятны эти сборы. А уж сельского священника взять… не раз, я думаю, слыхали, как им это тяжело. У нас же в особенности. Иной, случается, служит – так в церкви одна собственная жена, да причетник. За что сельчанам его кормить? А кормиться надо. Ну и тяжело.
Помолчав, о. Анемподист прибавил:
– С другой же стороны взять – ну, скажем, если б содержание нам настоящее было, что ли, назначено, – опять соображения являются: и так население наше, из неправославных, с недоверием к нам относится, но от собеседований, от общения все же не уклоняется. А узнают, что мы свое жалованье получаем, будто чиновники, – это на них, Бог их еще ведает, как отразится. Вопрос трудный.
– А миссионерство у нас – тоже…
Но тут мы подошли к нашим «ковчегам», и разговор остался неоконченным.
Мы перепрягали в Шалдеже и отстали, так как отцы ехали «на сквозных».
День совсем замутнел, ветер налетел пыльными порывами. Ехали мы уже часов семь – от С. до Владимирского сорок одна верста, дорога тяжелая. У самого Владимирского, с версту не доезжая, нагнали отцов.
О. Никодим обернулся из своего тарантаса и, показывая рукой вправо, крикнул:
– Вот оно, озеро-то!
Направо, за пустым полем, с четверть версты от дороги, точно – озеро, полускрытое низколесьем и береговыми кустами. Широкоовальное, большое, полное до такой степени, что с дороги кажется выпуклым. На противоположном берегу – высокий, не очень густой, лиственный лес, весь на холмах, то крутых, то мягкопологих. Ветер рябит и морщит водяное зеркало. И все-таки оно не мутно, а светло. Вот он, лесной Светлояр!
Проехав озеро, вдоль, и еще немного, – завернули мы влево, где и началась длинная-предлинная улица села Владимирского. Из села озера не видно, оно за полверсты, по другой стороне проезжей дороги.
У Большакова, где нас рассчитывал устроить «дядька», «квартирки» не оказалось. Кое-как отыскали крестьянскую «чистую», два оконца, две лавки, стол. Дверь – наклоняйся. Хозяйка – благообразная, моложавая Татьянушка. Сноха ее, Аннушка, с ребенком на руках, смотрит совсем девочкой.
Изба – поднятая, то есть как бы в два этажа; но этаж собственно один, второй: внизу темный двор, устланый соломой. Там и скот. Это – обычное устройство всех изб в Н-ской губернии.
Принесли нам ковш холодной воды умыться и тотчас поставили «самоварчик». Теплый ситный хлеб – и неизменная «земляника» (леденцы).
Не успели мы пообчиститься – как явился о. Никодим, свежий, особенно бодрый и ярый в предвкушении битвы. Объявил, что они остановились в Старостиной избе и что на озеро надо уже скоро идти, часам к четырем.
У старосты отцы устроились неважно: такая же «чистая» – только хозяева с детьми за занавеской. У нас, по крайней мере, дверь. Попили и у старосты чайку – двинулись на озеро. О. Никодим торопил, все беспокоился о своем сундуке с книгами: доставлен ли.
Идем на озеро пешком. Небо еще помутнело, ветер – редкими порывами, пыль. О. Никодим шагал бодро, определенно ставя ноги, ярость – добродушная, – видимо, у него скапливалась.
Я – с о. Никодимом впереди, за нами о. Анемподист с моим спутником и с Малицким, да еще с одним священником, местным: не то рябой, не то прыщеватый, молчаливый. Прошли всю безмерно длинную улицу села, пересекли почтовый тракт и повернули налево, на проселочную дорогу, ведущую к левому краю озера и на заозерные холмы.
Проселочная дорога – плоская, и только когда блеснул направо край озера – перед нами оказался крутой подъем первого холма. У самого подъема, но внизу, раскинулась тихая ярмарка (всего на один вечер здесь; утром следующего дня она переносится в село Владимирское, и там уже делается обычной, шумливой, пьяной и грязной). В шалашах у озера, здесь, продают только пряники, жамки и деревянные изделия из города С. Больше ничего. Ни шума, ни крика, хотя народу уже порядочно, и собирается все больше и больше. Толпа нам, с непривычки, кажется странной: не только ни одного «интеллигента», но даже ни одного «под интеллигента»; не видно ни «спинжаков», ни «городских платьев»: сарафаны, сарафаны, поддевки. Ни грубого возгласа, – о гармонике даже подумать дико.
Самые берега озера – топкие; у воды вьется кружная тропа верст на пять, может быть, больше; она опоясывает весь овал озера, порой исчезая в кустах. Озеро больше, длиннее, чем нам казалось издали. Отсюда, от левого края, едва можно разглядеть противоположный конец. Кое-где, у воды, уже теперь мелькают желтые огоньки и медленно движутся. Нам объяснили, что, если обойти озеро в эту ночь, со свечою в руке, по кружной тропе десять раз – это зачтется как путешествие на Афон, двадцать раз – в Иерусалим.
