Швеция, например, позволяла американским судам свободно торговать в порту Марстранд. Когда английский представитель пожаловался на это, граф Шеффер сообщил ему, что Густав III «по-прежнему не будет позволять их [американцев] агентам приобретать оружие и боеприпасы в портах его владений, так же как и прежде; но Его Величество король Швеции пожелал, с другой стороны, чтобы торговля, которая в прошлом году началась с тремя американскими судами в Марстранде и является безобидной, и впредь бы рассматривалась как таковая»^{901}. Задолго до заключения временного мирного договора между Англией и ее бывшими колониями Швеция начала тайные переговоры с Франклином о торговом договоре. И до заключения окончательного договора было подписано шведско-американское торговое соглашение. Год спустя, в 1784 году, был заключен договор с Пруссией, также включенный в «План договоров» 1776 года. Заинтересованность в торговле с Соединенными Штатами выразила и Дания.

Однако Россия выжидала. Узнав о том, что предложения Дейны о торговле отвергнуты, Адамс обратился к Аркадию Ивановичу Моркову, новому российскому послу в Гааге. Морков ответил, что этот вопрос даже нельзя рассматривать до заключения окончательного мирного договора^{902}. В 1784 году, когда американская делегация выразила князю Ивану Сергеевичу Барятинскому, русскому послу в Париже[332], свое желание вступить в торговые переговоры с Россией, она снова не получила никакого ответа от правительства^{903}. В результате нежелания России установить официальные отношения двусторонняя торговля развивалась крайне медленно, даже после подписания окончательного мирного договора[333]. Кроме того, Россия еще долго опасалась, что на европейском рынке не смогут найти себе место одновременно и русские, и американские корабельные снасти^{904}. В силу этого у Дейны не было никаких козырей в этих неудачных переговорах.

В отличие от находящегося в Гааге Адамса, у Дейны не было возможности обратиться к общественному мнению через голову начальства, так как общественного мнения просто не было. И если советские ученые склоняются к утверждению, что «передовые круги» российского общества благосклонно смотрели на Американскую революцию, для нашей задачи это не имеет почти никакого значения. На самом деле можно даже по пальцам пересчитать русских, кто бы высказался в этом духе. Из таковых, находившихся на государственной службе, похоже, можно назвать только Панина и его секретарей (Дениса Ивановича Фонвизина, М.М. Алопеуса и П.В. Бакунина), и все они, кроме Бакунина, были отстранены от своих должностей. Имена Александра Николаевича Радищева, Николая Ивановича Новикова и, вероятно, Петра Ивановича Богдановича явно исчерпывают список таких людей из числа нарождающейся интеллигенции^{905}. Либо интеллигенция была безразлична к событиям в Америке, либо она представляла собой незначительную группу. Последнее объяснение более вероятно.

Таким образом, Джеймсу Харрису и британским дипломатам почти не надо было играть ту гнусную роль, которую им приписывают. То, что британский посланник интриговал изо всех сил, отрицать нельзя. Но мы можем отбросить утверждения о том, что эти интриги как-то заметно повлияли на политику России. Государственный совет, руководимый императрицей, обсудил заявление Дейны и отверг его еще до того, как Харрис прослышал об этих предложениях^{906}. Императрица прекрасно понимала, что рассмотрение торговых предложений Дейны может повредить ее и без того непростым отношениям с Великобританией, а если учесть традиционное желание России решительно разобраться с турками, то дружба британцев была довольно значительным фактором. Подводя итог, можно сказать, что, с точки зрения русских, турецкая Порта была важнее, чем торговые порты^{907}.

Попытка Великобритании заручиться военной помощью России в начале американской Войны за независимость общеизвестна. Считая Россию естественной союзницей Великобритании и полагая, что Екатерина II должна быть признательна за помощь, оказанную ей в ходе Русско-турецкой войны, государственный секретарь граф Саффолк в июне 1775 года велел своему посланнику в Санкт-Петербурге осторожно выяснить возможность заполучить двадцать тысяч солдат Ее Величества, которых можно было бы при необходимости перевезти в Северную Америку^{908}. Хотя в просьбе было отказано, английские государственные деятели упорно продолжали видеть в Екатерине одного из немногих доброжелателей Великобритании, на чью помощь еще можно было надеяться.

Гораздо менее известен тот факт, что в первые годы Войны за независимость американцы безоговорочно приняли британское представление об императрице. Как и Саффолк, американцы были уверены в склонности российской государыни в случае нужды поддержать англичан. Мнение свое они изменили лишь к концу войны, зато кардинально. Место врага в их представлении занял теперь образ, сформировавшийся под воздействием скудости информации и отчаяния: образ правительницы, симпатизирующей патриотам и даже готовой прийти им на помощь. Время показало, что это новое впечатление было столь же ошибочным, сколь и прежнее. Однако, так же как в случае с англичанами, американская внешняя политика по отношению к России формировалась на основе именно этого представления.

Удивительного в этом мало, ведь какой бы незначительной информацией о России ни располагали жители американских колоний, эти сведения были несовершенными в лучшем случае и фантастическими в худшем. Большую часть своих познаний они получили в наследство от предков: американцы разделяли со своими британскими кузенами ту полную неосведомленность о России, которую последние только начали преодолевать в первые годы Войны за независимость^{909}. Если колонисты и читали что-либо на эту тему, так это «Историю его времени» епископа (Джилберта) Бёрнета[334]. Входившее в стандартный набор книг любой колониальной американской библиотеки, это сочинение порицало Петра I, встреченного автором в Англии во время визита туда знаменитого Великого посольства, за жестокое обращение с подданными. Отзыв Вольтера в его «Истории Российской империи в царствование Петра Великого» (1759–1763), вышедшей в английском переводе в 1763 году, был более благоприятен. В целом воспринятая американцами как самый авторитетный труд о России^{910}, «История» утверждала, что Петр доблестно боролся за вестернизацию отсталой, даже азиатской страны и до некоторой степени в этом преуспел. Варварские методы Петра позволили ему подвести варварскую нацию к рубежу цивилизации. Если американцы и были знакомы еще хотя бы с одной работой на ту же тему, это, вероятно, были «Записки о России генерала Манштейна 1727–1744», вышедшие на английском в 1770 году[335]. Из «Записок» можно было сделать вывод, что с момента безвременной смерти Петра Россия практически остановилась в развитии. Один переворот следовал за другим, и женщины, дети и умалишенные сменяли друг друга на престоле в не поддающейся уразумению последовательности.