Пройдя инструктаж, мы отправились дальше. Грузовой самолет должен был доставить в город от Детского фонда ООН вакцину и медицинское оборудование. И мы стали австрийскими офтальмологами, которым предстояло провести там три дня — по поручению Всемирной организации здравоохранения, для сбора информации. От Куля мы получили обычный набор личных документов. Биографические данные ужаты до минимума. Чтобы заучить их, хватит пяти минут летного времени. Маленький турбовинтовой аэроплан российского производства оказался доверху забитым аккуратно уложенными ящиками и коробками. Мы были единственными пассажирами. Отделенные от пилотов перегородкой, сидели в хвостовой части, рядом с окошком, на единственном двойном сиденье. Сразу после взлета ты достал Последнее распоряжение Федерального центра, которое Куль вручил нам в запечатанном конверте. В нем была дискета, и ты вставил ее в ноутбук. Мы расшифровали сообщение с тройной защитой. Последнее распоряжение было лаконичным и однозначным. Действовать только так и не иначе. Теперь нам стало ясно, почему это тактично скрывалось от Куля и делало его — ведь он не мог не догадываться о сути нашего поручения — таким испуганно-суетливым. Улыбаясь, мы кивнули друг другу. Заботы стариков — не наши заботы.

Дискета имела термохимический механизм саморазрушения. Когда выскальзывала из ноутбука, она пахла сладковато, почти как сирень. Поверхность у нее нагрелась и была липкой. Эта дедовская, физически ощутимая форма уничтожения информации тронула нас, вызвав воспоминания о давно минувших временах. Прошло более трех лет с тех пор, как, в рамках программы подготовки, нас впервые провели по отделу технической адаптации. Там тогда еще сидели эти чудаковатые парни, выдумывавшие плавкие дискеты и прочие вспомогательные средства. Теперь число их уменьшилось, но лаборатории и мастерские по-прежнему занимали весь верхний из трех подземных этажей Центра. Наш курс запустили тогда в этот сказочный мир на целый день. В начале экскурсии мы оба долго проторчали у картолога, последнего из сотрудников отдела. Он был очень толст и очень стар, пожалуй, уже лет пятидесяти с гаком, и один занимал большое квадратное помещение, все стены которого были сплошь увешаны историческими планами городов, а также копиями рисунков, гравюр, литографий, сильно увеличенными с помощью лазера. Некоторые крупноформатные изображения поднимались почти от самого пола, устланного ковром, закрывали стену по всей высоте, как обои, и местами заканчивались на потолке.

Едва мы переступили порог, как наше внимание приковала к себе карта, пришпиленная к внутренней стороне двери. Старый картолог объяснил нам, что рисунок пером, состоящий из тонких линий, есть не что иное, как вертикальная проекция некоего имперского города, каким он был в ранний период Нового времени. Клубок улочек будто парил в пространстве. Тебе сразу же бросилось в глаза, что одна из них, ведущая в гору, в самом конце расширялась воронкой, после чего дворы домов, разворачиваясь парадоксальным и тем не менее иллюзорно убедительным образом, попадали в поле зрения и просматривались целиком, вплоть до углов. Стоило смотрящему чуть повернуть, наклонить или поднять голову, как нарисованные поверхности — фахверковые стены и булыжная мостовая — приходили в движение и начинали перемещаться. Из толстых, казалось, одинаково темных крайних линий и равномерно заштрихованных контуров проступали новые виды на те или иные части целого, а взгляд неожиданно уходил далеко в глубь всей картины.

Ты обнаружил фасад ратуши, а ведь поначалу мы смогли распознать — как бы с высоты птичьего полета — лишь ее крышу и башню. Заговорщицки улыбнувшись, картолог сказал нам, что на плане города здание ратуши исторически удвоено. Дополняя сооружение с одной башней, каковое у нас перед глазами, на рисунке имеется еще и здание эпохи Ренессанса, с двумя башнями. Оно стоит во всем своем великолепии и по сей день, в то время как его средневековый предшественник после сноса обречен на прозябание в царстве призраков — среди прочих ведут[1] и картографических проекций. В нас вдруг заговорило профессиональное самолюбие. Дабы найти правильный угол зрения, мы принимали самые немыслимые позы, но лишь когда ты встал на офисный стул и мы начали вращать его сиденье, перед тобой мелькнули два византийских купола, две луковицы, изображенные художником в перспективе, — когда-то видение будущего, а ныне исторический факт.

Картолога обрадовал наш интерес к его занятиям. Принципы смены перспектив, разработанные в ранний период Нового времени, он собирался применить при составлении графической программы для анализа снимков, сделанных со спутников. На столе посреди его кабинета возвышалась небольшая пирамида из электронных аппаратов. Сразу на нескольких экранах картолог показал нам полупустыню без единого деревца. Это был вид сверху. Надо было прийти к таким операциям с компьютером, которые позволили бы увидеть подземные промышленные установки. Усердные объяснения картолога тогда нам быстро наскучили. Сегодня, обладая практическими навыками, мы, пожалуй, поняли бы его лучше. Однако оперативники получают доступ к мастерским и лабораториям только в исключительных случаях, да и вообще грузный картолог, вероятно, стал жертвой последней проверки на профпригодность и затерялся среди таких же пенсионеров.

Юнисефовский самолет, давно устаревший даже для здешних мест, летел медленно и на небольшой высоте. За горой ящиков с приборами и коробок с препаратами мы чувствовали себя комфортно, пилоты нас ни разу не потревожили. Правда, пришлось потеть в термокомбинезонах, облачиться в которые нам настоятельно посоветовали, сославшись на ненадежность системы обогрева в грузовом отсеке. Расстегнув молнии, мы ощутили собственный запах, запах гостиничного мыла — душ в отеле мы приняли вместе — и свежий запах геля, который источали наши волосы. Вылет с Кипра сильно задерживался. Бродя поблизости от аэропорта, мы заглянули в парикмахерскую, где нам по нашей просьбе слегка укоротили и без того коротко подстриженные волосы и выбрили затылки.

Когда наш турбовинтовой неспешно по размашистой дуге заходил на посадку, мы ощутили, сколь огромен простирающийся вдали город. Мы видели край желтовато мерцающей дымки, повисшей над ним в виде гигантского колокола, видели извилины вытекающих из него магистралей и обилие электрических огней в центральных кварталах— даже сейчас, поздней ночью, жизнь там не замирала. Прильнув к крохотному оконцу, мы слышали биение наших сердец: так было, когда мы отправлялись на самое первое задание. Наши головы соприкасались, и щеточки волос на висках проникали одна в другую, отчего становилось щекотно.

Среди ночи я=Шпайк вынужден был покинуть баню и отправиться домой. Из-за моего соотечественника. Безошибочным чутьем новичка в этих краях толстяк обнаружил меня в парной с фимиамом, здесь он и завязал со мной разговор на своем отрывистом английском. Сказал, что он инженер, специализируется на сооружении каркасов зданий из стальных конструкций. Я=Шпайк был готов внимать рассказу обо всем, что волновало его и в профессиональном плане, и в личной жизни. Однако только как слушатель я его не устраивал, и он начал мучить меня расспросами о городе. Упорные заверения в моей неосведомленности не помогали, он пристал ко мне как репей. И когда я=Шпайк, подбирая самые отвратительные выражения, стал описывать ему паразитов, жаждущих переслащенной крови иностранцев не только в лучших отелях, но и в бане у Фредди, то даже это, казалось, интересовало немца — вплоть до тошнотворных деталей. Так что мне не оставалось ничего иного, как спасаться бегством по окутанным полуночной мглой проулкам.

В третий раз я=Шпайк пытаюсь добраться домой без помощи местных жителей. Дистанцию наверняка можно осилить пешком за час с небольшим, в худшем случае за полтора, но для этого надо преодолеть границу старого эгихейского квартала — барьер особого рода. Дома здесь были построены эгихейцами и жителями окружающего города без просвета между ними, тыльными сторонами они примыкают друг к другу. Неказистые, четырех- и пятиэтажные глинобитные здания образуют пояс шириной более пятнадцати метров. Ни одна улица ёго не рассекает. Проникнуть в квартал или выйти из него можно только по похожим на туннели пассажам, ведущим в каждом случае сквозь два дома — старый эгихейский и его антипод.