Экскурсионный катер тонет. Правый борт, через поручни которого экипаж и мы, пассажиры, перебрались на пристань, наклоняется к воде. Пробоина с рваными краями — следствие прямого попадания — уже скрылась под речной гладью. На нижней палубе несколько человек получили ранения. Без сознания или все еще в шоке, они лежат на одеялах, расстеленных членами экипажа посреди мола. Пожилой австралиец вдруг приподнимается и начинает выкрикивать что-то бессвязное. Гид-переводчица и один из соотечественников снова укладывают его на место и пытаются успокоить. На причале не было ни души, когда наше судно, сблизившись с ним, проскрежетало по его передней стенке накренившимся бортом. Вся портовая площадь, с мостовой из грубого камня вплоть до колонн Великих Врат Пророчества, блестит, словно надраенная лунным светом. Никто не нападает на нас, но и никто не спешит на помощь. Капитан орет в крохотный радиотелефон, лицо у него монохромно оранжевое. На самом деле оно наверняка очень бледное, если так натурально отражает цвет луны. Подмога, о которой он просит, должна бы прийти с другого берега. Но какой лодочник по своей воле отважится причалить в гавани Гото после того, что случилось с нами?

Рядом со мной возникает лже-японец. Когда он спрашивает меня, что, на мой взгляд, надо теперь делать, я разражаюсь безудержным смехом. В меня словно вселился какой-то бес, мне не хватает воздуха, напряжение голосовых связок сменяется их конвульсивным расслаблением, — и я просто перестаю владеть собой. Не сходя с места, извиваюсь всем телом, меня трясет, и в свете нашего незавидного положения я, конечно же, являю собой странное зрелище. Никто ведь не знает, что я уже много лет не смеялся вот так — от всей души. Левый глаз у меня саднит и сильно слезится. Но и одним глазом я вижу, как капитан кладет свой радиотелефон на срез причальной сваи. Переводчица тянет его за рукав к пожилому австралийцу, который только что, судорожно цепляясь за жизнь, кричал от боли, теперь же, хрипя и пуская пенистую слюну, начинает умирать. Посмеиваясь, я неровным, спотыкающимся шагом подхожу к краю причала и беру со сваи телефон. Раскосый последовал за мной, и потому складывается впечатление, что он ожидает от меня не так уж и мало.

Аппарат капитана — мобильный телефон «Луксор». Говорят, войти через «Луксор» в устаревшую городскую сеть не проблема — если немного повезет. Я набираю первые девять цифр и слышу жалобный сигнал ожидания, идущий от спутникового коммутатора. Не прерывая связи, набираю тот же номер. Раньше этот простой трюк удавался. Радиоконтакт еще существует. И я ввожу код старой военной сети и тут же слышу в ответ механический стрекот. На эту систему связи обратил мое внимание Фредди. Она была проложена специалистами Иноземной державы в канализации — независимо от надземных линий городского телефонного узла. В сети нет цельности, но она надежна и в годы после Революции использовалась мало. Подойдя ко мне вплотную, лже-японец слышит, как резкий свистящий звук оповещает меня о том, что третий прыжок засчитан, что я — в обычной городской сети. Теперь я набираю собственный номер.

Звуки — сонорные, почти что трубные. Я знаю, такими они и должны быть, если звонить кому-нибудь в квартал тряпковаров. Такие гудки били меня по барабанной перепонке в номере отеля «Эсперанца», когда я как-то пополудни в течение нескольких часов пытался связаться с фотографом-итальянцем, квартировавшим в домике до моего вселения в него. Резкий шлепок. На какое-то отрезвляющее мгновение я почти уверен, что связь прервалась. Но затем слышу лающее «алло». Лизхен у телефона. Было время — в начале нашего совместного обитания в домике, — когда я запрещал ей поднимать трубку. Но поскольку входящие звонки до сих пор почти не поступали, запрет этот невозможно было ни строго соблюдать, ни вызывающим образом нарушить. Мой раскосый заметил, что я дозвонился. Его взор загорается алчной надеждой — верный признак того, каких усилий стоит ему скрывать овладевший им страх. Прежде чем я сообразил, что надо назвать свое имя, Лизхен уже догадалась, кто дышит в трубку. Вопросы, от решения которых теперь зависит все, она задает отрывистым, жестким тоном. Я говорю ей, где нахожусь в данный момент. Но когда начинаю объяснять, какому ЧП я обязан тем, что оказался выброшенным на мол перед Гото, то улавливаю изменение шумового фона на линии. Я стараюсь докричаться до Лизхен — сначала громким, прерывистым «хэлло-хэлло» городского пидди-пидди, потом раза два-три менее громким, протяжным «халло» моего родного языка. Но связь прервана, и все дальнейшие старания дозвониться по собственному номеру до девчушки ни к чему не приводят. Наконец капитан забирает у меня телефон, чтобы в свою очередь попытать счастья. Стремительно набирает номер и затыкает ухо указательным пальцем правой руки. Ибо из уст умирающего австралийца вновь раздаются на удивление громкие стенания.

Я иду вдоль мола вверх по течению. Лже-японец словно приклеился ко мне. Он безусловно слышал голос Лизхен и расценил наш короткий разговор как обещание помощи. Его вера в меня явно сильнее веры в охранительные способности толпы. А может, финальные вопли и стенания австралийца гонят его, как и меня, за пределы их слышимости. Я прибавляю шагу, но он следует за мной по пятам и спрашивает, нельзя ли выбраться из Гото этим путем — держась ближе к реке. Я не отвечаю. Со скоростью, какую могу себе позволить, не переходя на бег, я устремляюсь к складским зданиям, ограничивающим портовую площадь. Там нашей западной наглости некогда удалось проникнуть в город наиболее глубоко. ЮНЕСКО внесла Гото в список Всемирного наследия и сразу же открыла в этом квартале свое представительство. Потянулись туда и другие организации, озабоченные сохранением духовного здоровья человечества. Не захотела оставаться в стороне и моя Германия, взявшая в аренду в этих зданиях последний, еще свободный этаж. Наш культурный центр расположился прямо над миссией американских баптистов. Была развернута даже некоторая деятельность: работали курсы немецкого языка для желающих овладеть экономической терминологией, немецкими юристами был прочитан на английском языке цикл лекций по административному праву. Назначили дату футбольного матча с национальной сборной немецких юниоров, однако из соображений безопасности игру решили не проводить. Старые склады близ гавани принадлежали к числу тех мест, где начались стихийные выступления против присутствия иностранцев в городе. Местные службы безопасности заняли позицию невмешательства, собственная же охрана кучно обосновавшихся здесь иностранных учреждений культуры, хотя и оплачивалась высоко, хотя и обладала тяжелым оружием, была в численном отношении слишком слаба, чтобы воспрепятствовать взятию зданий приступом. Добыча грабителей продавалась затем на городских рынках. В офисе у Фредди целую стену занимают видеокассеты, великолепная коллекция французских, итальянских, американских и даже русских фильмов в оригинале — часть награбленного добра, купленная им тогда за бесценок.

Небольшой марш-бросок к складам действует на меня благотворно. С некоторых пор я страдаю нарушением кровообращения в пальцах правой ноги. Только в бане, попадая из жаркого пара в холодную воду бассейна и обратно, они теплеют и создают ощущение более сильное, чем слабый зуд вкупе с легким покалыванием. Сейчас я по крайней мере чувствую в пальцах боль и с удовлетворением отмечаю, что моему спутнику ходьба дается еще хуже. Кажется, он прихрамывает. То ли жмет пятку черно-лаковая остроносая туфля, то ли он подвернул ступню на неровной мостовой. Наконец до него доходит, что я направляюсь к одному из старых складских зданий, и он спрашивает, что я намерен делать. Я отвечаю на его американском, что хочу заглянуть в Культурный центр имени Гёте. А кто такой этот Гйоте и каков род его занятий, допытывается лже-японец, однако вместо того чтобы расщедриться на объяснение, я снова ускоряю шаг. Оба входа со стороны гавани закрыты горбылем. Не без злорадства разыгрывая ищущего возможность проникнуть внутрь, я пытаюсь хотя бы пошатнуть это похожее на баррикаду заграждение. Затем устремляюсь мимо соседнего здания к узкому проходу, ведущему к фасадной стороне вытянувшихся в линию домов.