Моя рука подносит баночку с пилюлями к уху и встряхивает ее — пока новая капсула не размягчилась между языком и нёбом. У капсулы вкус ванилина; я=Шпайк узнаю этот ни с чем не сравнимый аромат, плод доброй старой немецкой изобретательности, и наслаждаюсь его неестественной однозначностью. Доктор Зиналли — американский эмигрант и патриот. В комнатах его клиники развешаны фотографии, запечатлевшие исторически важные эпизоды гражданской войны в Северной Америке — войны, которая, как говорит Зиналли, кровавой нитью сшила разорванный звездно-полосатый флаг. Ложась раз в месяц голым на обтянутую кожей кушетку, чтобы подвергнуться весьма своеобразному ритуалу медицинского осмотра, я=Шпайк вижу на стене слева снимок, показывающий, как негр в форме Северных Штатов вытаскивает с поля боя на плащ-палатке израненного пулями белого товарища. Зиналли — знаток расовых теорий, и желающему подлечиться у этого искусного врачевателя приходится выслушивать тирады о достоинствах и недостатках разных народов и народностей. Всякий раз, когда я=Шпайк растягиваюсь на кушетке в его клинике, Зиналли начинает ощупывать мой череп и с мрачным видом туманно рассуждать о расовой неоднородности тевтонских племен, которая с трудом поддается интерпретации. Зиналли сомневается и в чистоте собственной крови. Артрит рук, рано вынудивший его отказаться от карьеры хирурга, он объясняет еврейскими соками в ветвях родословной по отцовской линии.

Моя баночка с пилюлями издает при встряхивании глухой звук. Значит, запас таблеток почти иссяк, и я=Шпайк должен отправиться к Зиналли, чтобы пополнить его. В приемной висит огромный стеклянный шар с той пестрой смесью, какую доктор рекомендует принимать в настоящий момент. Снизу к шару прикреплена механическая часть автомата — ржавый жестяной кубик с прорезью для монет, неказистой вертушкой и патрубком, из которого сыплются таблетки. Монету пациенты приобретают в лечебном кабинете. Это истертый серебряный доллар, за него мы выкладываем сегодня три оранжевых пятисотенных с портретом Гахиса.

Моя первая попытка получить из автомата прописанную порцию пилюль закончилась обидной промашкой. Я=Шпайк не заметил, что под патрубком нет никакой плошки. Таблетки, капсулы и драже рассыпались по полу приемной. Долго ползал тогда я=Шпайк, собирая их вокруг и между ног молча ожидавших своей очереди пациентов со стажем, которые и не подумали предупредить меня, новичка, но если бы сегодня к стеклянному шару впервые подошел какой-нибудь другой человек, держа между большим и указательным пальцами серебряный доллар, моя осведомленность тоже, не говоря ни слова, обреталась бы среди осведомленных — и не избавила бы дебютанта от такого же ощущения досадной оплошности.

Ты первым ответил на приветствие доктора Линча Зиналли, подав ему руку, но твои пальцы сразу же исчезли в его мускулистой лапе с густым волосяным покровом. Хватка была сухой и жесткой. Зиналли выпустил наши руки из своей лишь после того, как немного притянул каждого из нас к себе и обвел пристальным взглядом светлых, серых, как камень, глаз, будто собираясь уже ставить диагноз. Мы представились, назвав имена и профессию, и ожидали вопросов о цели нашего приезда. Однако доктор Зиналли не стал притворяться, выказывая интерес к коллегам. Задачи Чрезвычайного фонда помощи детям были ему столь же безразличны, как и планы молодых австрийских офтальмологов. Про указ городских властей об обязательном обследовании всех приезжих иностранцев на предмет наличия у них признаков мау он еще не знал. Покачивая головой, читал буклет, который мы положили перед ним, и между делом процитировал поговорку, уже слышанную нами от Фредди, правда, по другому поводу: Во дворце султана евнухи склоняются даже перед ветрами их спящего господина. Затем Зиналли велел нам раздеться; вскоре мы сидели голыми, рядышком друг с другом, на кожаной кушетке и, состроив серьезные мины, терпеливо сносили свершавшиеся над нами странные манипуляции.

Огромные руки врача начали обследовать наши черепа, с ласковой силой проходились по затылкам, осторожно ощупывали виски, скуловые кости и челюсти, в то время как сам Зиналли, словно желая не дать нам заскучать, рассказывал о мау. Осмелюсь утверждать, заметил он, что одним из первых обратил внимание на то, как болезнь стала приобретать характер эпидемии. Среди его пациентов был итальянский фоторепортер, который с давних пор проводил лето в городе и, будучи, так сказать, придворным фотографом местной художественной элиты, немало способствовал тому, что богатство и экстравагантное поведение этих людей получили международную известность. Так вот, журналист пришел как-то к нему в клинику с жалобами на недомогание, типичное для ранней стадии болезни. May всегда проявляется сначала в правой половине тела, обычно с несущественными симптомами в конечностях. Или маленький палец правой ноги становится холодным на ощупь, или, с каждым разом на все более длительное время, онемевает кончик правого мизинца, пока окончательно не потеряет чувствительность. Одновременно появляются легкие нарушения подвижности левого глазного яблока, глаз вдруг начинает едва заметно косить, веко подергивается или порой свисает, пока не обвиснет совсем. Это незначительные дефекты, почти не стесняющие заболевшего в повседневной жизни, однако их совокупность свидетельствует о серьезных сбоях в деятельности нервной системы.

Ты спросил, когда именно разразилась эпидемия и как она протекает, и Зиналли посетовал на никудышную организацию учета инфицированных и умерших. Вопреки расхожему мнению, он убежден, что в таких масштабах эта болезнь свирепствует не впервые. Местные врачи старшего поколения, состоявшие на службе у Иноземной державы, рассказывают о двух вспышках, массового заболевания, предшествовавших нынешней волне. По распоряжению тогдашнего руководства в архиве Центральной больницы была организована секретная часть для хранения соответствующей документации. Даже с помощью простейшей картотеки удалось доказать тождественность протекания болезни у разных пациентов и безуспешность традиционных методов лечения. После того как случаю было угодно свести в могилу сначала военного коменданта города, а затем, в том же году, его преемника на этом посту — они умерли в схожих конвульсиях, — покойников стали фотографировать. Все документы снабдили номерами, что свидетельствовало об их важности и секретности, а затем, незадолго до Революции, перенесли весь материал из архива Центральной больницы во Дворец Народной безопасности. В дни, названные Фиалковыми, это здание, где размещались спецслужбы, военная полиция и телецентр всего региона, взяли штурмом гахисты. Начальник управления разведки и контрразведки — отпрыск старинного рода, брошенный военными Иноземной державы на произвол судьбы, — забаррикадировался со своими сторонниками на верхних этажах здания. Лишь после боя, длившегося три дня и три ночи — сражались врукопашную, за каждый кабинет, — его труп с венком из белых горных фиалок вокруг шеи был сброшен с крыши дворца и под клики ликующей толпы упал на мостовую, усеянную папками с делами ликвидированного учреждения.

Стоя на коленях и тяжело дыша, доктор Зиналли сгибал и вращал пальцы наших ног, а также массировал подошвы — якобы для того, чтобы проверить рефлексы. Мы спросили его, каково в данный момент число мау-инфицированных среди постоянно проживающих в городе иностранцев, однако Зиналли, сардонически усмехнувшись, только махнул рукой. Хотя Министерство народного здравоохранения требует от врачей, чтобы они немедленно сообщали о появлении пациентов с подозрением на мау, чиновники, получая обильную информацию, не выдают ее ни в какой форме, утаивая даже простейшую статистику общего характера. С тех пор как международные организации здравоохранения и большие, надрегиональные спутниковые телеканалы открыто заговорили о том, сколь отвратительна эта заразная болезнь, и стало передаваться из уст в уста ее легко запоминающееся название, бюрократы ведут себя так, словно столбняк у них переходит в дрожательный паралич, а это симптоматично для мау в ее конечной стадии. У него самого в настоящее время под наблюдением, к счастью, лишь один человек с заболеванием в острой форме, однако немалое число его пациентов страдает хронически слабой сопротивляемостью по отношению к местным вирусам, и многое говорит за то, что мау начинает подтачивать организм лишь тогда, когда он до известной степени уже разрушен иными болезнями. Тот итальянский фотограф, к примеру, был очень крепким, двужильным парнем, страстным любителем велоспорта. На своем гоночном он одолевал в Старом городе улочки необыкновенной крутизны. И мог бы войти в историю города как весьма неординарная личность, что чужеземцам удается крайне редко, но несчастная любовь к кельнерше из местных подорвала психическое здоровье спортсмена и помогла мау одержать над ним победу.