Закоптелая дверь оказалась, как всегда, незапертой. Своего спутника я не предупредил ни о темноте, которая окружила нас, как только дверь захлопнулась, ни о вони, которая вновь заставляет меня — несмотря на частые визиты сюда в последние годы — подавить позыв к рвоте. Я спешу по лестнице наверх. Незначительные препятствия в виде разбитых ступенек или брешей в перилах уже давно меня не останавливают. Достигнув второго этажа, где размещалась баптистская миссия, и обернувшись, я вижу в лунном свете, падающем сквозь высокие окна, что мой лже-японец боязливо и тем не менее достаточно сноровисто выбирается вслед за мной из потемок. Все, чем был обставлен второй этаж, разбито с радикальной основательностью. Доступ к самому верхнему этажу кажется перекрытым; тяжелые металлические шкафы свалены грудой, и в ней не просматривается ни единого зазора. Но пробраться в центр имени Гёте все-таки можно: путь туда ведет сквозь один из этих предназначенных для хранения документации шкафов — через его передние дверцы и специально посаженную на петли заднюю стенку. Лестница за шкафом — опять же во мраке. Двух-трех ступенек нет, и я уже предвкушаю то мгновение, когда мой американец вскрикнет от неожиданности, шагнув в пустоту. Но лунолицый ползет за мной на четвереньках и преодолевает зияющий чернотой провал — ощупью и не без доли везения.

Все окна в бывшем культурном центре заколочены досками и завешены толстыми одеялами, чтобы не осталось и щелочки, сквозь которую свечение монитора могло бы пробиться наружу Я не знаю, кто еще, кроме меня, пользуется этим помещением и блоком подключения для пересылки данных. Если мне надо отправить сообщение на старую родину, Фредди договаривается о времени. И тогда аппаратура на три часа в моем распоряжении. Это намного больше, чем мне требуется, но арендовать ее на меньший срок и по меньшей цене якобы невозможно. Живодеру-киренейцу; который привозит меня в Гото на своей переделанной под кибитку повозке, обычно не приходится ждать меня перед входом и получаса.

Электроника спрятана в полу. Надо снять одну за другой девять половиц, откинуть алюминиевый щиток и с помощью складного механизма поднять наверх компьютер. Когда лже-японец, все еще на карачках и с сильно кровоточащей раной на лбу, вползает в полосу света, исходящего от монитора, я уже установил связь с American World Net. В результате, с точки зрения логистики, мой коллега, к сожалению, не успел увидеть самое интересное. Правда, дисплей еще являет его взгляду заставку: гигантский деревянный крест скользит под мелодию американского национального гимна по медленно вращающемуся вокруг своей оси земному шару, словно утюжа на серфе атмосферу нашей голубой планеты. Нажав клавишу мышки, я как всегда выбираю один из пяти экуменических дискуссионных форумов — на сей раз круглый стол с темой «Апокалипсис и пророчество». Затем пишу пароль — их у меня несколько — и становлюсь участником полемики. Обычно я называю себя Эгихеусом, иногда использую одно из искаженных эгихейцами имен апостолов Христа. Сегодня появляюсь на виртуальном форуме под именем апостола любви, которое эгихейцы сократили, сделав односложным. Касаясь клавиатуры, пальцы дрожат. Но уже минуту спустя я печатаю то, что мне известно после получения по пневмопочте одного из последних посланий, быстро и уверенно. Описываю Центру лишь малую часть того, что произойдет в городе через несколько часов — в девятую годовщину гибели Гахиса. В виде исключения пишу донесение на английском: пусть мой бравый коллега, с сопением и пыхтением заглядывающий мне через плечо, немного пошевелит мозгами. Кодировать здесь, на простирающейся во все концы света лужайке, где резвится уйма фантазеров-эзотериков и путаников религиозного толка, надобности нет. Любая тайна и, таким образом, любое грядущее событие скрыты в этой несусветной разноголосице, в этих неистовых кликах предсказателей блаженства и бед, как семечко в тепле навозной кучи.

Фредди был прямо-таки золотым чичероне, и мы не жалели времени, чтобы хорошенько его пошлифовать. Выехать из ночного Гото оказалось делом нелегким. На улочках и в переулках царило теперь еще большее оживление, так что наш фургон продвигался вперед в пешеходном темпе. После безрезультатного посещения баптистской миссии беспокойство Фредди только возросло. Будто чувствуя себя виноватым и желая как-то компенсировать неудачу, которой закончилось ее посещение, он пустился рассказывать различные эпизоды из истории гахисизма, пытаясь одновременно приковать наше внимание к тому, что творилось за стенками экипажа. Уткнувшись носом в зарешеченное оконце и чуть ли не перебравшись к тебе на колени, он собрался объяснить нам, почему новейшее облачение паломника скроено по архаичному образцу, но ты мягко водворил его на прежнее место. Затем мы взяли Фредди за длинные тонкие кисти рук так, что пальцы на сгибах хрустнули, и попросили осведомить нас о живущих в городе иностранцах. Ты напомнил ему, что на террасе «Эсперанцы» он расхваливал свою баню как место, где чужеземцы завязывают друг с другом знакомства. Он долго отрицал, что знает Шпайка, но когда ты искусным вращательным движением заставил мизинец его правой руки выскочить из сустава, ему вдруг вспомнилось, что среди неизменных посетителей его бани есть и немец с такой фамилией. В заведении Фредди этот человек проводит как минимум каждую вторую ночь, уходит обычно с рассветом, и вполне возможно, что мы еще застанем его на месте, если тотчас же, покинув Гото, отправимся туда. Готовность Фредди незамедлительно организовать встречу со Шпайком показалась нам подозрительной. Мы решили не спешить и добыть у нашего проводника побольше информации о Шпайке. Чтобы узнать его адрес, пришлось — при всем нашем терпении — выкрутить у Фредди мизинец и на левой руке. Выяснилось, что Шпайк проживает в так называемом квартале тряпковаров, в старом ремесленном поселке по ту сторону бульвара, где улочки как бы уходят от реки.

Усердно расспрашивая Фредди, мы не заметили, как выехали из Гото, и лишь рокот моторов на бульваре Свободы Слова побудил нас выглянуть наружу. Экипаж стоял на обочине проезжей части. Выйдя из него, мы заплатили киренейцу не больше, чем посоветовал Фредди. Луна зашла, и бульвар был залит смесью из различных видов искусственного света. От дуговых ламп времен иноземного владычества исходило, в курьезном контрасте с импозантными бетонными столбами, мутно-желтоватое свечение, которого хватило бы лишь на то, чтобы осветить две-три пяди земли вокруг их массивных цоколей. Но владельцы торговых лавок после ухода старых господ позаботились о дополнительном освещении. На стальных тросах, провисающих местами до голов прохожих, закреплено великое множество самых разнообразных светильников. Больше всего тебе понравились газовые фонари с раскаленными до белизны сетками под колпаками из разноцветного стекла. Еще богаче была палитра электрических ламп. Казалось, магистраты всех городов мира, где когда-либо меняли уличные фонари, прислали по одному отслужившему свой срок образцу сюда, на бульвар Свободы Слова, как в музей под открытым небом.

Мы стояли на тротуаре и взмахами рук пытались подозвать такси. Автомобили двигались в обоих направлениях сплошной массой, почти без просветов и тем не менее с поразительно высокой скоростью. Нам то и дело приходилось отступать с бордюра, спасаясь от тех грузовиков и автобусов, которые с грохотом и лязгом вдруг устремлялись прямо на нас, сбиваясь вправо с проезжей части. В потоке машин мелькало и немало такси. Некоторые еще не были заполнены до отказа, однако водители игнорировали наши призывные жесты. Наконец ты предположил, что причиной тому вид Фредди: он завис между нами огромным крючком, точно мертвецки пьяный. Отпустив его локти, мы потребовали, чтобы он сам подавал знаки таксистам. И действительно, уже следующий таксомотор — американский лимузин преклонных лет с чувственно округлыми формами — прореагировал на них. Шофер резко затормозил и, совершив рискованный маневр, встроился в правый ряд. Покачиваясь и глубоко проседая кузовом, «линкольн» перевалил через край высокого бордюрного камня. Полетели искры, и вырванная из общего потока громадина остановилась среди прохожих и лавочников, отодвинув в сторону легкими ударами бампера двухколесную тележку продавца дынь и арбузов.