— Здравствуйте. Я — Эмили Гринвуд. А вы — тот самый доктор?

— Да, это я, — ответил Барни, стараясь скрыть свое недовольство тем, что редакция сочла его второразрядным автором, к которому можно направить и редакционную секретаршу.

— Рукопись у меня, — весело ответила девушка и протянула ему большой конверт из плотной бумаги.

— Отлично. Может быть, войдете и выпьете чашечку кофе?

— Придется, пожалуй, — с улыбкой ответила гостья. — Если, конечно, вы не собираетесь смотреть мою правку, стоя в прихожей.

— Так мой редактор — это вы? — воскликнул он.

— А кто же еще? Я бы к этому тексту никого из своих подопечных не подпустила! На мой взгляд, материал великолепный.

— Входите, входите, — просиял Барни. — Присядьте, пожалуйста, за мой грандиозный стол, а я пока вскипячу чайник.

Он быстро вернулся с двумя кружками кофе и поставил их на стол со словами:

— Думаю, я должен перед вами извиниться.

— Не переживайте, это со мной часто случается. Меня все принимают за секретаршу. Это все из-за моей ребяческой любви к спорту. Но может же женщина стремиться стать похожей на Грэнтланд Райс?[30] — Она упомянула знаменитую американскую писательницу, — Я согласна с Вирджинией Вулф, когда она говорит об «обоеполом мышлении».

«Удачная аллюзия», — подумал Барни и ответил, давая понять, что предмет ему знаком:

— «Своя комната» действительно была знаковым эссе для женщин-писательниц. Существует масса клинических подтверждений того, что каждый человек для творчества нуждается в какой-то доле качеств, присущих противоположному полу.

— Вообще-то, — сказала Эмили, — я не считаю себя Вирджинией Вулф.

— Ну и хорошо, — подхватил Барни. — Я ведь тоже не Зигмунд Фрейд.

— Прекрасно. — Она улыбнулась. — Ну, теперь, обменявшись любезностями, давайте наденем боксерские перчатки и сразимся на почве наших сокращений.

И сразиться действительно пришлось. Барни переживал каждое вычеркнутое слово, как рану по живому телу.

Меньше чем за час они прошлись по всему тексту, и Барни был вынужден признать, что получилось лучше, чем было сначала. Господи, какая умница!

И к тому же недурна собой.

Нет, Барни, не надо лукавить: она хорошенькая! И даже очень. Ну, у такой девушки наверняка есть парень.

Лучше не рисковать и не приглашать на ужин, иначе можно разрушить установившиеся рабочие отношения.

— А теперь, — сказала Эмили, с треском захлопнув свою папку, — я надеюсь, вы не откажете мне в удовольствии пригласить вас на поздний обед в любой ресторан по вашему выбору.

— Вы приглашаете меня? — изумился Барни.

— Давайте будем считать так: приглашаю я, а платит редакция. Так что не стесняйтесь в выборе.

— Что ж, тогда, может, сходим в «Клуб двадцать один»?

— Пусть будет «двадцать один». Я знаю тамошних ребят, так что, если вы не против, я им от вас позвоню и предупрежу, что мы едем.

Было на самом деле поздно, даже для субботы, и в верхних залах официанты уже убирали со столов.

В дальнем углу, не замечая ничего и никого вокруг себя, сидели двое спортивных фанатов. Они пытались перещеголять друг друга малоизвестными эпизодами из истории команды «Бруклин доджерс». Эмили приняла вызов Барнй, и он стал проверять ее познания, заставив вспоминать игроков по их номерам.

Игра закончилась вничью каждый ответил на все вопросы, не допустив ни одной ошибки. После этого Эмили заявила:

— Вообще-то я должна тебе сделать одно признание. Только, надеюсь, ты не будешь подвергать его скрупулезному психоанализу. Так вот, на меня твои ноги производили неизгладимое впечатление.

Барни не знал, как реагировать. Может, это такая новая мода у ист-сайдской золотой молодежи? («Не угодно ли взглянуть на мои коленные чашечки?»)

Он ответил столь же беспечным тоном:

— Ты мне очень льстишь, Эм. Мне еще никогда никто не говорил таких приятных слов. И таких неожиданных.

— Не волнуйся, я не фетишистка. Я училась в Мидвуде двумя годами позже тебя.

— Ты училась в Мидвуде?! А как же я тебя не замечал?

— Думаю, ты был слишком увлечен романами с группой поддержки. А я делала для «Аргуса» фоторепортажи с ваших матчей. Если честно, для меня так и осталось загадкой, почему в выпускном классе ты бросил играть. Вы бы легко выиграли первенство города! Ты и в нападении был хорош, а в защите — просто зверь! Что у тебя случилось?

Чувствуя головокружение от ее восторгов по поводу его давнишних успехов в спорте, Барни ответил коротко, в манере Гари Купера:

— Это долгая и грустная история, Эмили. Не думаю, что ты захочешь ее услышать.

— Я никуда не спешу, — улыбнулась она.

Ее невинная реплика заставила его взглянуть на часы. Было начало пятого.

— Послушай, Эм, метрдотель нас сейчас испепелит взглядом. Надо убираться отсюда.

— Барни, не валяй дурака. Дмитрий меня никогда не выгонит. Я его обеспечиваю билетами на футбол.

— И у тебя не назначено какого-нибудь свидания? И работы нет?

— На первый вопрос — ответ отрицательный, на второй — утвердительный. А у тебя?

— Аналогично. Но давай не будем о том, чего нет. Как сказал римский поэт, «наслаждайся каждым днем».

Точно, — подхватила она. — Сагре diem.

Барни подумал: «А мне хочется наслаждаться тобой, Эмили!»

Они прошли несколько кварталов и все не могли наговориться, и Барни сказал себе: «Теперь я знаю, что такое эйфория».

Было субботнее ноябрьское утро, хрустящее и звонкое, как осеннее яблоко. Всегда бурый и серый, под цвет камня, студенческий городок Йельского университета сейчас был расцвечен синими с белым футбольными шарфами, белокурыми девушками и горящими от возбуждения, футбольной лихорадки и мороза щеками старшекурсников.

Беннет сменился с дежурства в десять утра. Проведя восемь часов в операционной в качестве ассистента Рика Зелтмана, осуществлявшего «сантехнические работы» (как он окрестил сложную урологическую операцию), он был изможден и умственно, и физически. Но от перенапряжения сразу лечь спать тоже не мог.

Он неспешно прогулялся в сторону студгородка, намереваясь заглянуть в книжный магазин и купить что-нибудь, что помогло бы ему избавиться от стоящих перед глазами окровавленных внутренностей.

В городке вовсю работали киоски. Шла бойкая торговля воздушными шариками, значками и другими атрибутами футбольных болельщиков. Старшекурсники показались Беннету каким-то детским садом. «Неужели я так стремительно постарел? — подумал он. — И что происходило в мире, пока я неотлучно находился в этой тюрьме с бетонными стенами и линолеумом на полу, где нет ни дней, ни ночей, ни смены времен года? Я вошел туда десять лет назад юным львом и вдруг чувствую себя старым козлом».

Беннет перешел Чейпл-стрит и направился к Бродвею, когда к нему приблизился молодой негр — торговец газетами.

— Эй, брат! — окликнул он — Новости слышал? Ты в курсе событий? Если нет, советую купить этот номер. Всего двугривенный — и будешь знать, что к чему.

Беннет порылся в кармане, достал монету в двадцать пять центов, сунул газету под мышку и зашагал дальше.

Через полчаса он был уже дома. Он накупил на пятнадцать долларов книг, которых, если повезет, должно было хватить до лета. Включив музыкальную установку, Беннет сбросил мокасины и открыл газету.

Тон публикаций оказался резким и с ярко выраженным антибелым пафосом. «Черт бы их побрал! — подумал Беннет. — Не стану это читать. Посмотрю что-нибудь полегче, к примеру спорт».

Он пролистал последние полосы и наткнулся на комиксы. «Ага, — обрадовался он, — именно такая литература мне сейчас и нужна».

После первых полупристойных карикатур с подписью «Грязные еврейские свиньи обкрадывают негров» Он швырнул газету на пол и выскочил из квартиры, чтобы глотнуть Свежего нью-хейвенского ветра.