Но и к середине лета ни одного такого свидетеля найти не удалось. Хирурги, знакомые по Бостону и Нью-Хейвену, либо отрицали, что когда-либо совершали что-то похожее, либо просто отказывались выступать в суде, ссылаясь на неписаное правило, запрещающее врачам высказываться о действиях своих коллег.

«Черт побери! — с досадой думал Беннет. — Так дело пойдет, придется самому речь говорить».

Времени оставалось все меньше, и Марк Зильберт подал ходатайство об отсрочке слушаний.

Генеральный прокурор штата Уолтерс тоже счел ноябрь неудачным временем для процесса. Потому что это означало, что суд пройдет после выборов, а следовательно, никакого политического эффекта, на который он так рассчитывал, уже не даст. И он, в свою очередь, тоже попросил судью о переносе разбирательства. Но на более ранний срок.

Это, конечно, было делом неслыханным. И в высшей степени несправедливым по отношению к обвиняемому. Но Эдмунд Уолтерс не зря двадцать лет служил своей партии. У него имелись нужные связи. И сейчас он все их пустил в ход.

Суд передвинули на начало сентября.

Беннет был вне себя. Зильберт метал громы и молнии. Оба подали протест. И все напрасно. Суд стремительно приближался, и хотя боеприпасы у них были, оружия явно не хватало. Точнее — не было вовсе.

В середине августа Беннет как-то позвонил Барни и излил ему все свое негодование. В тот вечер он вознамерился оставаться на работе до тех пор, пока не обзвонит всех врачей на Западном и Восточном побережье.

— Послушай, какой позор! — поддержал его Барни, — Поверить не могу, что столько врачей озабочены лишь собственным благополучием в тот момент, когда на карту поставлена судьба человека. Больше того — их коллеги!

— Знаешь, Барн, — устало поведал Беннет, — если бы я мог назвать тебе имена всех выдающихся медиков нашей страны, которые уже отказались свидетельствовать на стороне защиты, то ты бы мог написать книгу под названием «Кто есть кто в американской медицине». Убедительно бы получилось!

— А у обвинения есть тяжелая артиллерия?

— Смеешься? — воскликнул Беннет. — У них там целый батальон рвется в бой, чтобы заклеймить эвтаназию. Медицина внезапно заболела ханжеством. Ты ни за что не угадаешь, кто их самый высокопоставленный свидетель. Ты сейчас упадешь. Декан Кортни Холмс!

— Холмс? Ты шутишь? С чего бы ему вылезать свидетелем против собственного студента?

— Ну, надо отдать ему должное: насколько я знаю, его вызвали повесткой. Так что есть маленький шанс, что он не станет топить Сета.

— А я могу чем-то помочь? — спросил Барни.

Беннет поразмыслил и сказал:

— Вообще-то, Барн, одну услугу ты бы мог оказать. У брата покойного, Гектора, кое-какие проблемы с психикой. Ты бы не мог его посмотреть и дать официальное заключение о том, в состоянии он выступать свидетелем или нет?

— Конечно, Бен, что за вопрос. Но зачем тебе в качестве свидетеля психически неуравновешенный человек?

— Послушай, Барн, ты что, не улавливаешь? Ни один человек в здравом рассудке не станет свидетельствовать на этом суде.

— Ландсманн, это не смешно.

— Уверяю тебя, Барни, я не смеюсь. Как скоро ты мог бы вылететь?

— Следующие выходные тебя устроят?

— Отлично. Я приглашу его к тебе на беседу, а тебя встречу в аэропорту. Возьми с собой Лору, устроим небольшую встречу однокашников. И вот еще: спасибо тебе, что не прячешь голову в песок.

— Да ты что, Бен? Это у Сета голова на плахе.

Он повесил трубку и повернулся к Лоре.

— Как насчет выходных в Городе ветров?

— Здорово! Но я не смогу поехать.

— Да ладно тебе, детка! Разве у нас с тобой не эксклюзивный уговор проводить выходные вместе?

— Барн, я не могу лететь.

— Это еще что за новости? Фобия развилась?

— Да, новости. Только не фобия, а беременность.

— Тишина! Начинаем слушания в окружном суде Северного Иллинойса. Всем встать! Его честь судья Джулиус Новак.

Человек-гора с высеченным из камня лицом торжественно прошествовал на возвышение, расправив полы мантии, сел в кресло и бесцеремонно обвел взором юристов, представляющих обе стороны.

— Итак, мы начинаем слушание дела «Соединенные Штаты против Лазаруса». Адвокаты готовы?

Несмотря на работающие кондиционеры, из-за наплыва народа и традиционной чикагской жары зал суда очень быстро стал напоминать баню.

Марк Зильберт с некоторым усилием поднялся и с достоинством, смягчающим неприятное впечатление от металлического звучания его голоса, произнес:

— Мы готовы, ваша честь.

Хотя на федеральном процессе официальным обвинителем полагается выступать заместителю генерального прокурора страны, Эд Уолтерс ловкими ухищрениями повернул дело так, чтобы главная роль выпала ему, и позволил молодому представителю федерального правительства Родни Бруку произнести лишь одну эту фразу:

— Да, ваша честь.

Уолтерс мгновенно вскочил на ноги, вышел из-за стола и оказался на авансцене.

Он повернулся к присяжным с видом оперного тенора собравшегося потрясти публику великолепной арией.

— Ваша честь, дамы и господа присяжные заседатели! Сегодня мы представим вам неопровержимые доказательства того, что двенадцатого марта сего года доктор медицины Сет Лазарус умышленно и преднамеренно убил капитана морской пехоты США Франсиско Кампоса, пациента Государственного госпиталя для ветеранов Лейкшор.

Тут он снял очки и пытливым взором обвел присяжных.

— Дело, которое мы сегодня слушаем, имеет значение, выходящее далеко за стены этого зала. Оно затрагивает самые фундаментальные принципы, позволяющие нам относить себя к правовому государству. Мои коллеги, сторона защиты — господа Зильберт и Ландсманн, скажут, что их подзащитный совершил свое деяние из милосердия. Но это будет равносильно признанию его вины. Ибо, за исключением столь очевидных обстоятельств, как невменяемость или самооборона, ни в одном кодексе ни одной страны мы не найдем оправдания такому акту, как лишение человека жизни, будь то из злого умысла или из сострадания. Обвинению хорошо известно, что до сих пор обвиняемый пользовался репутацией знающего и заботливого врача. И тем не менее с помощью разнообразных свидетельских показаний мы докажем, что, умертвив капитана Кампоса, он нарушил закон.

После этого судья Новак предложил защите произнести свое вступительное слово.

Зильберт встал и шелестящим металлическим голосом проскрипел:

— Ваша честь, у нас нет вступительного заявления. Мы не сомневаемся, что обвинению не удастся убедительно доказать вину нашего подзащитного.

На кафедру вновь взошел Уолтерс. Он вызвал в качестве свидетеля агента по особым делам Патрика Салливана. Тот непринужденно занял место для дачи показаний, приготовившись к хорошо знакомой ему процедуре.

Уолтерс начал задавать вопросы.

— Агент Салливан, не расскажете ли нам, каким образом к этому делу оказалось подключено ФБР?

— Сэр, согласно восемнадцатой статье Уголовного кодекса США любое правонарушение, совершенное в государственном учреждении федерального подчинения, подпадает под нашу юрисдикцию. О действиях доктора Лазаруса мне стало известно через одну медсестру, работающую в ветеранском госпитале, которой показалась подозрительной внезапная кончина одного из пациентов. Женщина встревожилась, что подобное может повторяться и в дальнейшем. Мы установили за подозреваемым круглосуточное наблюдение и получили санкцию на установку микрофона у постели капитана Кампоса.

— Чем была вызвана такая необходимость? — спросил Уолтерс.

— У нас были веские основания полагать, что капитан Кампос станет следующей жертвой.

— Какие основания?

— Нам было известно, что младший брат капитана в прошлое Рождество уже пытался его убить. Несчастный юноша был одержим желанием прекратить мучения своего брата. — Салливан поспешил поправить себя: — Вернее, то, что он считал мучениями.

— И что вы узнали из своих записей?