— Вот видите? — говорил Савинков на даче в Сокольниках Доре и дрожавшему от восторга гимназисту. — Народ не снял шапок... хотя снимал шапки даже перед казнью Пугачёва. Не правда ли, знаменательно: бедного Ваню из Якиманки перевезли в Пугачёвскую башню!

   — Да, бедный... — не менее гимназиста, только уже от запоздалого страха, дрожала и Дора, ни разу не дрогнувшая при работе с динамитом. — Это я убила Ваню.

   — Я убил Янека. Поэта! Я послал его на смерть.

   — Пошлите и меня! Меня! — заходился от восторга гимназист.

   — Всему своё время, — остужающим взглядом остановил Савинков пыл гимназиста. — Пока надо выводить группу из Москвы. Я дам тебе адреса и пароли остальных участников. Прикажи... от моего имени!.. всем срочно разбегаться по разным городам и собраться... через десять дней, да, через десять... в Финляндии. Они знают где. Сделаешь?

   — Сделаю, — обиженно ответил гимназист.

Чувствовал, что Савинков не договаривает. Но на такой риск он не мог пойти. Финляндия — это укромная дача брата Веры, Бориса Глебовича. Последняя, запасная явка — как запасная бомба. В тайну её были посвящены немногие.

   — Нас кто-то предал. Только счастливый случай да отчаянность Янека довершили дело. Я не говорил заранее, но я знал: у всех филёров — моя фотография, изготовленная ещё накануне... Собираемся! — бросил слишком долго копошившейся Доре. — Всеволод выполнит моё задание.

   — Выполню, — воспрянул гимназист. — Но потом вы возьмёте меня с собой... хоть и за границу?..

   — Я же сказал: всему своё время. Вам, Всеволод, после выполнения задания тоже следует немедленно скрыться. Думаете, никто не слышал, как вы кричали на месте взрыва вслед за уводимым Ваней: «Долой царя!»? Даже ваша уединённая дача опасна. Я скажу отцу... ах, его нет, тогда матери скажу: отправьте своего гимназиста куда-нибудь к дальним родственникам...

В это время вошла мать, очень молодая, при таком-то сыне, и очень красивая женщина.

   — Всеволод — единственный сын у меня. Но я не осуждаю вас. Я отправлю его в дальнюю подмосковную деревню. А что будете делать вы?

   — Незабвенная Софи... Я выезжаю на извозчике до попутной станции, а дальше — на Петербург. Так же поступит и моя спутница, — он кивнул Доре. — Только пересядет в Подмосковье на харьковский поезд. Мы все встретимся позже. Прощайте, — поцеловал он руку прекраснодушной хозяйке. — Привет супругу. Берегите Всеволода... его время придёт!

С Дорой они простились на выходе из Сокольничьей рощи и сели на разных извозчиков.

Из Москвы уезжал уже не англичанин — средней руки купчишка второго класса, в меру пьяненький и в меру глупый. Всё-таки дорога между двумя столицами была опасна. Умных людей на этой дороге не любили.

Об Азефе уже давно ходили недобрые слухи.

Ещё в 1902 году, когда Савинков, будучи в вологодской ссылке, только «приглядывался» к эсеровской партии, возникло обвинение в провокации. Как водится, суд чести. Азеф был оправдан и отпущен с извинениями.

В августе 1905 года, когда за Савинковым уже тянулся шлейф громких дел, появилось хоть и анонимное, но вполне аргументированное письмо. Фамилии, явки, даже оклад провокатора: 600 рублей в месяц. Ссылка на засвеченный полицией съезд социалистов-революционеров, проходивший в Саратове. Явная слежка за выпущенной с каторги Брешко-Брешковской. Филёры, провалы, аресты. Был арестован почему-то и член ЦК Филиппович, которого многие отождествляли с Азефом. Савинков, уже прекрасно сработавшийся с ним, решительно отметал обвинения:

   — Провокация? Возможно — со стороны полиции. Издержки нашей конспирации, надо понимать.

Некоторые странности характера? Внезапные исчезновения в самые решительные моменты подготовки теракта, как было и в случае с Плеве, и с великим князем Сергеем? Но ты разве забыл, великий конспиратор, что полиция ожидала твоего появления в Москве, что в день убийства были разосланы телеграммы о твоём немедленном аресте и только звериное чутьё помогло тебе ускользнуть из рук полиции?

   — И всё же севастопольская история... Ведь опять куда-то сбежал твой друг Азеф?

   — По-олноте! Говорю же: издержки конспирации.

Побежишь, когда за тобой по пятам гонятся филёры и более крупные сыщики. Даже в Севастополь он, руководитель группы, вынужден был ехать раздельно со своими подельниками. Кто мог поручиться, что у них не возникло бы подозрение: бросили, предали?!

Очень нелепый арест? Но он, Савинков, склонен в этом обвинять себя. Самонадеянность! После Плеве и князя Сергея вполне может закружиться голова, — Борис Викторович, а внезапный, непредсказуемый арест спасшего вас Сулятицкого?

   — Соль на рану, господа! Взрыв дачи Столыпина на Аптекарском острове был организован слишком эффектно, если хотите — нелепо. Моя вина — передоверялся. У Василия Сулятицкого было ещё мало опыта. Я сам вместе с ним вишу на виселице!

Страсти не утихали. Члены ЦК и члены знаменитой В. О., вдруг потерявшей всякую боеспособность, сновали из России в Париж, из Парижа — в Базель, из Базеля — в Финляндию, где хранился весь партийный архив, следовательно, и документы по Евно Фишелевичу Азефу (он же: Евгений Филиппович, Василий Кузьмич, Иван, Иван Николаевич). Был вытащен из архивов перехваченный полицейский «портрет» самого важного агента:

«...Толстый, сутуловатый, выше среднего роста, ноги и руки маленькие, шея толстая, короткая. Лицо круглое, одутловатое, жёлто-смуглое; череп кверху суженный; волосы прямые, жёсткие, тёмный шатен. Лоб низкий, брови тёмные, глаза карие, слегка навыкате, нос большой, приплюснутый, скулы выдаются, губы очень толстые, нижняя часть лица слегка выдающаяся».

Мало?!

   — Но это — и портрет провокатора... и портрет человека, которого надо отправить на виселицу!..

   — ...как Сулятицкого? Как и спасшего тебя Зильберберга? Ты разве не знаешь, что Азеф отговаривал Зильберберга от поездки в Севастополь?

Да, теперь он знал и это. Друг Иван долго удерживал сразу ринувшегося на выручку Зильберберга. Доказывал, что нет никакой возможности освободить не только всю группу, но и одного Савинкова.

Организация не должна жертвовать своими членами ради таких заведомо неудачных попыток! Неужели вы, опытный конспиратор, этого не понимаете?!

Лев Зильберберг не понял этого и на огненных крыльях прилетел выручать товарища...

   — Да, но повешен-то он был за покушение на петербургского градоначальника генерал-майора фон Лауница и за взрыв дачи Столыпина, кстати, совместно с Сулятицким...

   — Вот именно — совместно. Оба твоих спасителя повешены, ты только своим звериным чутьём... и нахальством, нахальством, не обижайся!.. избёг виселицы — мало?

   — Мало. Я спрашивал у Ксении. Она говорила, что накануне последнего покушения у Левы совсем разболтались нервы, что он потерял всякую осторожность и сообразительность, что в группе не было опытных людей, что время вычислили неправильно, что она его отговаривала и советовала, даже требовала срочно связаться со мной!..

Он, конечно, не договаривал и для самого-то себя. Утешать жену друга — опасное занятие. Ксения Панфилова была такой же огненной женщиной, как и её Лева. Ей подпалило крылья общим огнём. Как он мог бросить ей под ноги такую чёрную весть и сказать: «До свиданья, я ваш дядя!» Крылья обожгло и у него самого, при всей занятости он задержался на два дня. Вокруг него гибли люди — неужели неясно, как он страдал. Ксения — понимала. Она понимала не только Леву — и несчастную Дору Бриллиант, которая как раз умерла в Петропавловской крепости...

   — Её-то кто выдал?

   — Дорогая Ксения, иногда мне кажется, что всех выдаю я сам. Я — посылаю на смерть! Не зря же говорят: «Генерал террора...»

   — Не переживайте так, мой генерал!

   — Ваш генерал, — резко поправил он.

Но всё-таки остался на два дня, хотя сплетни об Азефе буквально били в затылок.