— Да-а, — протянул Андрей, растерявшийся от неожиданности услышанного.

— А что врачи?

— Ничего определенного, — уже равнодушным голосом ответила она. — Осложнения после гриппа им как снег на голову... Вот, Андрей, как может все повернуться. Мне часто кажется, что со всем этим столкнулась не я, а кто-то другой. Но сколько себя ни уговаривай, от жизни не уйдешь.

Она помолчала немного, глядя поверх Димкиной головы и кустов, возле которых он играл, и, закусив травинку, сказала:

— Чем дальше, тем больше неожиданностей. Ты помнишь то утро, когда мы увиделись первый раз? Жизнь тогда казалась ровной дорожкой. Мы и не догадывались, какие она готовила нам сюрпризы.

Татьяна Васильевна вновь помолчала, а потом повернулась к Андрею и засветилась прежним задором.

— Но я не унываю. Сколько бы жизнь ни бесновалась, ей нас не закрутить!..

Договорить ей не дал Димка. Ему наскучили и этот сквер, и непонятный разговор взрослых. Втиснувшись между Андреем и матерью, он обнял ее колени и стал звать домой.

— Нам пора, — взглянув на часы, сказала Таня. — Вечером обязательно позвоню. А завтра я свободна, и мы будем вместе весь день.

Андрей кивнул. Ему хотелось ответить Татьяне Васильевне, сказать ей теплые, ободряющие слова, но волнение сдавило горло. «Жизнь нас не закрутит», — думал он. Но их мечте пришел конец.

Потерявший терпение Димка тянул мать за руку, она встала и, уступая ему, сделала несколько шагов.

— Проводи нас до остановки, — попросила она.

Когда позвонила Таня, Андрей сидел за письменным столом у незажженной лампы и думал о нелепости всего случившегося. День угасал. Рядом с пластмассовым чернильным прибором тускло поблескивала бутылка шампанского, чуть поодаль лежали ключ от номера и проездной билет. Он решил уехать в тот же день. Проводив Таню, он пошел на автобусную станцию и купил билет до Симферополя. Другого выхода он не видел. Встреча, к которой они стремились все это время, вместо радости принесла боль.

Услышав о намерении Андрея, Татьяна Васильевна внезапно замолчала. Только что она весело говорила о планах на завтрашний день, а теперь глухим голосом сказала, что тотчас придет в гостиницу.

...Вечерний мрак заполнил все уголки номера и расползся даже по письменному столу, стоявшему у самого окна. Татьяна Васильевна прошла через комнату и включила настольную лампу. Заметив билет, она взяла его, повертела в руках и снова положила на стол.

— Уже купил?

— Купил, — отозвался Андрей.

Она прошлась по комнате, сняла пальто, потом вновь подошла к столу и села в кресло. Тягостное молчание нарушил Андрей. Он взял шампанское и придвинул стаканы.

— Это для тебя. Ты ведь любишь шампанское.

— Особенно, когда пью его при расставании. Как тогда, на вокзале. И вот теперь...

Он откупорил бутылку и налил шампанского. Татьяна Васильевна подняла стакан и, глядя на свет, как струились пузырьки, спросила:

— А почему бы тебе не переехать сюда? По крайней мере, ты освободился бы от общества плохих людей. Ты думаешь, все эти ткаченки перевоспитались? Они еще попортят кровь. Лично я не могла бы дышать одним воздухом с ними. Я никогда не пойму и никогда не забуду их подлостей.

— Пусть себе живут и умнеют.

— И портят людям жизнь.

— Теперь это гораздо сложнее.

— Сложнее, но нам от этого не легче.

— Это так.

Татьяна Васильевна пригубила шампанское и неожиданно улыбнулась.

— Ты чему?

— Я подумала, что, может быть, когда-нибудь нам придется вместе доживать жизнь. Ведь не известно, что ждет впереди. Все-таки как здорово, что мы увиделись! Никому и в голову не пришло бы, что мы можем встретиться здесь, в Харькове.

Она снова подняла стакан и, блеснув лучистыми глазами, сказала со свойственной ей заразительной бодростью:

— Выпьем за нашу встречу! И за то, чтобы все у тебя было хорошо!

— У тебя!

— За меня не беспокойся. Я не из тех, которые хандрят. Не только попусту, но даже когда в самом деле трудно. Мне часто кажется, что моей энергии хватило бы на двоих.

Все это время Татьяна Васильевна смотрела на Андрея широко открытыми внимательными глазами. Он по-прежнему сидел у стола, сгорбившись, с мрачным выражением лица.

Она встала и положила руки на его плечи.

— Ну что же, давай прощаться. И тебе — время, и у меня Димка остался один. Самое главное, что нам никогда не будет стыдно за нашу любовь. Она была настоящей и чистой. Ни у кого из нас она никогда не вызовет укора...

Андрей медленно поднялся, обнял ее и крепко поцеловал в губы. Он долго смотрел в ее повлажневшие глаза, как будто хотел навсегда запомнить их светлые, радужные лучики...

Когда она ушла, Андрей суетно зашагал по комнате, потом открыл боковые створки окна и придвинул к одной из них зажженную лампу. Надеясь, что Таня увидит его в окне, он перегнулся через подоконник и с высоты пятого этажа стал всматриваться вниз. Там, в сумраке плохо освещенной улицы двигались силуэты редких прохожих. Скоро здесь, около этого фонаря, должна была пройти и Таня. И кто знал, может быть, вот сейчас он увидит ее последний раз.

Татьяна Васильевна шла медленно. Фонарь слабо освещал ее опущенные плечи и чуть согнутую спину. Можно было подумать, что на нее давил непосильный груз.

Пройдя мимо фонарного столба, она остановилась и посмотрела вверх. Андрей помахал рукой, но она не ответила. Очевидно, среди множества освещенных окон гостиницы она так и не различила его окна.

Постояв немного, Татьяна Васильевна так же медленно пошла вдоль улицы, и вскоре очертания ее фигуры растворились в темноте. Андрей еще долго вглядывался в ночной сумрак, а потом переставил лампу на стол и выключил свет.

Всю эту ночь, когда он мчался по автостраде и смотрел в отливавшее непроглядной, безжизненной чернотой окно, ему виделись ссутулившаяся фигура Жизнёвой и ее усталая походка.

Все осталось позади: курортный город, черная синь моря, переезды в грязелечебницу на маленьком дребезжащем трамвае и процедуры. Андрей так и не принял полного курса назначенных ванн. Потянуло на Урал, и вот лежал он на полке вагона, смотрел на мелькавшие полустанки, поля и перелески.

Внизу со скучающим видом сидел молоденький лейтенант. Сейчас он был без кителя, в оранжевой безрукавке и пижамных брюках. Мальчишеское лицо его не выражало ни мужества, ни той подчеркнутой серьезности, которые придавала ему форма. Теперь он совсем не походил на военного. Самый обыкновенный парень.

— Не спите? — обратился он к Андрею. — Может быть, пойдем в вагон-ресторан?

Андрей согласился.

— Тогда подходите. Пойду занимать места.

Вынув из кителя бумажник, он внимательно оглядел свою полку, бросил взгляд на чемодан.

— Только попросите проводницу закрыть купе. Тут к нам подселили нового пассажира. Кто его знает, что за гусь.

В вагоне-ресторане было полно людей. Как только Андрей вошел, его сразу окликнул лейтенант.

— Присаживайтесь, Андрей Игнатьевич, — сказал он, выдвигая стул. — Вот воспитываю тут нашего попутчика, — он кивнул на своего соседа, — да, видать, уже не перевоспитаешь. Заладил — выпьем да выпьем по чарочке, а ему давно пора отдыхать.

Лейтенант сидел с новым пассажиром. Это был хмурый светловолосый мужчина лет тридцати пяти. Его загоревшее небритое лицо отекло, под неспокойными воспаленными глазами легли черные тени. Новый попутчик все время напрягал лоб, отчего казался старым и измученным. Глаза его глядели грустно и тревожно.

— Очень приятно познакомиться с культурным человеком, — сказал тем временем незнакомец, протягивая руку. — Сергей или попросту — Серега...

Лейтенант поднял ладонь:

— Вот что, милый человек, Серега. Шагай себе в купе. Попутного ветра!

Сергей вздохнул, поднялся качнувшись и медленно пошел по узкому коридору между столиками, не оглядываясь, сутуля спину в серой с черными клетками ковбойке. Вот он уже вышел в тамбур, хлопнула дверь.