— Привет, дружище! Какими судьбами?

Зашумевшее в голове вино придало бодрость, и Андрей развязно ответил:

— Охота напиться. Угощаю!

— Нет, нет, постой, — перебил Плотников, сдвинув брови, отчего его моложавое лицо не стало строже.

— Ты вроде был непьющим. Идем-ка на воздух.

Плотников крепко сжал локоть Андрея. Протиснувшись через толпу подвыпивших людей, они оказались на морозной сумеречной улице.

— Закуривай, — предложил Плотников, распечатывая только что купленную пачку. — Рассказывай, что стряслось?

Не дождавшись ответа, он снова подхватил Андрея под руку, и они пошли вдоль ярко освещенных рекламных окон по скрипевшему под ногами снегу. Андрей смотрел на сверкавшие кристаллики и умиленно слушал дружелюбный говор Ивана Васильевича. Водка — для слабых, говорил он, для тех, кто опустился и проявил несостоятельность в выполнении своего долга. Андрей же был замечательным парнем, с запасом молодых сил, способным работником. Никто не мог бы сказать, что он никчемный и что его надо отодвинуть куда-нибудь подальше!

Андрей усмехнулся и возразил:

— Уже сказали...

— Какой идиот? — возмутился Плотников.

— Идиот не идиот, а факт.

Он рассказал о событиях последних дней и о том, к чему они привели. Плотников обхватил рукой Андрея и заговорил с такой же бодрой уверенностью:

— Плюнь! Будь выше. Не распускайся. Время покажет, что ты прав. Не пропал же я. Работаю. Не тот размах, но мне на старости лет ладно. О комитете не жалей. Я и не вспоминаю об этом болоте. От дерьма подальше — меньше воняет. Считай, что все у тебя позади. Я понимаю, что это такое. Не страшно, когда ругают, страшно — когда будут ругать. Не страшно, когда бьют, страшно — когда будут бить. У нас исключено и то и другое. Ни склок, ни сплетен. И писать можно, даже брошюры. Ты подумай и приходи. Для такого, как ты, место найдется всегда.

Когда они расставались, Андрей соглашался с Плотниковым и даже обещал назавтра прийти к нему. Некоторое время ему думалось, что Иван Васильевич прав — одним разом кончились для него ненужные волнения. Но чем дальше он шел по улицам, чем напряженнее спорил с собой, тем настойчивее возникали одни и те же мысли, подобно настораживающим надписям на табло: «Должна ли торжествовать несправедливость?», «Может ли он отступить?», «Имеет ли право работать с меньшей отдачей?..» Нет, он не мог сворачивать с пути. Водка — для слабых, но не слабость ли проявил сам Плотников?..

Андрей проснулся поздно. Сон не освежил его. Чувствовалась разбитость, мозг работал лениво, мысли обрывались. Все они сводились к одному: он не работал!

В доме стояла тишина. Через приоткрытую дверь слышалось тиканье стенных часов. Они торопливо отсчитывали бег времени. Оно шло впустую. Впустую, как жил этот черный кот Васька, протиснувшийся в комнату через щель. Кот не понимал бега времени и поэтому благодушествовал. Он потерся шелковистым боком о дверь, потянулся и сел, уставив на Андрея малахитовые кругляшки глаз. Кот долго смотрел на Андрея, пока не припал к полу и не прыгнул на диван. Почти одновременно Андрей поднялся с дивана, оставив обескураженного кота с едва начатой и уже утихавшей песней, с выгнутой в дугу спиной и слегка шевелившимся хвостом.

В трусиках и майке Андрей прошел по всем комнатам и снова вернулся к себе. Кот по-прежнему сидел на диване и старательно вымывал лапой морду. Заметив Андрея, он попридержал лапу в воздухе, посмотрел внимательным взглядом и попробовал снова завести свою мурлыкающую песню. Но Андрей, любивший кота, и на этот раз не удостоил его своей ласки. Он выдернул из-под него одеяло и простыни, сложил их и пошел мыться.

Скоро они встретились опять. Стоило Андрею сесть в кресло, как кот перекочевал к нему на колени. Андрей закурил и, обдав кота струей дыма, заставил его отступить. Кот занял прежнюю позицию на диване. Он лежал, поджав лапы и хмуря усатую морду. Изредка приоткрывая глаза, он все еще надеялся на милость хозяина.

Чтобы не видеть надоевшего за это утро кота, Андрей закрыл глаза. Он сидел неподвижно. Часы однотонно отстукивали ритм. Удары становились все отчетливее и напряженнее. Андрею казалось — вот-вот прозвучит последнее тик-так, и время остановится. Он встал и быстро зашагал по комнате. Потом хлопнул дверью и почти бегом спустился по лестнице. Почту уже принесли. Газеты его не интересовали. Выработанная годами привычка следить за событиями дня исчезла. Он быстро перебирал газеты, надеясь найти среди них ответное письмо Жизнёвой. Он ждал его все эти дни. Письмо пришло. Знакомый сиреневый конверт, знакомый прямой почерк.

Бросив газеты на стол, Андрей оторвал кромку конверта. Перед глазами побежали торопливо написанные строчки. Он не читал, они сами звучали знакомым до малейших интонаций голосом. Письмо напоминало присланные ранее: та же вера в их встречу. И все-таки это письмо чем-то отличалось. Перечитав его несколько раз, Андрей понял, наконец, что не было в нем прежнего задора. Голос Жизнёвой словно устал. Не обычным было и упоминание о Георгии, о его тяжелой болезни и невыносимом характере, который проявила эта болезнь. О муже Татьяна Васильевна не писала никогда и тем более никогда его не осуждала. Несмотря ни на что, она по-прежнему ждала Андрея — просто увидеться, просто поговорить. Этого же хотел он — увидеться, хотя бы на час, на минуту... Тик-так, — отстукивали часы, — тик—так... Время бежало вперед. Оно не угасило чувство. Но расстояние страшнее времени — как ни старался Андрей представить себе лицо Тани и удержать его перед мысленным взором хотя бы на мгновение — черты расплывались. Тик-так, тик-так... Кот лежал на коленях и усыплял своей сочной мурлыкающей песней. Наконец Андрей увидел его, бережно взял на руки и перенес на диван. Оставаться в комнате он больше не мог.

...В коридоре у телефонного аппарата, который блестел своей мертвой чернотой и был способен соединить с тысячей людей, делавших теперь тысячу дел, Андрей долго стоял в нерешительности. Рука непроизвольно набрала номер Кедриной. Александра Павловна была единственным членом бюро, имевшим самостоятельное мнение. Никто не мог ее заставить изменить точку зрения, которой придерживалась она.

Кедрина узнала голос Андрея. Да, она работала, крутилась как белка в колесе. Но почему не заходил он? Неужели свыкся со своим положением? Все случившееся она считала ужасной чепухой, которая должна, наконец, чем-то разрешиться. Не следовало забывать, что он продолжал состоять на учете в парторганизации... Андрей сказал, что поэтому он и позвонил. Его интересовал день предстоящего собрания.

— Вот это другое дело, — одобрительно заговорила Александра Павловна. Хмелев тоже хотел вырваться из больницы, во что бы то ни стало. Он звонил ей и возмущался увольнением Широкова.

С каждым новым словом Александры Павловны в Андрее крепла уверенность в своей правоте. Ему стало радостно от того, что он не один. Он обещал зайти к Александре Павловне в ближайший день. Но сначала к Хмелеву. Если уж он рвался из больницы, то говорить-то с ним было можно, обо всем! Он вбежал в комнату и стал быстро одеваться.

Какой бы ни была образцовой больница — вестибюль ее всегда придавлен тоскливой тишиной. Не помогают тут ни фикусы и пальмы в пузатых кадушках, ни массивные диваны — они не вносят ни тепла, ни света... Но вот появился Хмелев. Он быстро спускался по лестнице — смуглый, в длинном халате, как турецкий паша. Андрей увидел его улыбавшиеся глаза, и вестибюль словно повеселел.

Хмелев протянул руку, усадил Андрея под развесистым фикусом.

— Привет, орел! Слыхал, слыхал... Ну и что думаешь делать?

— Драться насмерть, — улыбаясь ответил Андрей.

— Молодец! А как?

— На ближайшем собрании разнесу его в дым. Думаю, все поймут, чем он дышит.

— Опять молодец, только не считай Бурова круглым дураком. В чем-чем, а в интригах он — гений.

— Скажу и об этом.