Андрей все так же зло улыбнулся:
— Уж лучше бы были грешны.
Она тоже улыбнулась. Отпив глоток вина и ставя бокал на стол, она зажмурила глаза и, не открывая их, сказала:
— Это не главное.
— А для них главное.
— Тем хуже для них.
— И для нас.
— У нас все впереди.
Андрей встал, подошел к окну. Поверх крыш соседних домов легла малиновая полоска догоравшего дня.
— Не сердись, — услышал он около самого уха. Таня обхватила его руками и прижалась щекой к его затылку. — Ты ведь знаешь, как я отношусь к тебе. Иначе я бы не решилась остаться. Ехала бы теперь в поезде. Но всему свой черед. Пусть они думают, как хотят.
— А я и не собираюсь скрывать. О нашем решении скажу напрямик.
— На собрании?.. Не захотят и не поймут.
— Ты усложняешь. Ведь люди же они...
— Ну хорошо. Не будем о них.
Она взяла гроздь винограда и, приподняв ее, поманила Андрея.
— Садись сюда, — показала она на диван.
Освобождая место, Таня сбросила туфли и подобрала под себя ноги.
Андрей вытянулся во всю длину, запрокинул голову на валик и закрыл глаза. Холодная капля винограда коснулась его губ. Он потянулся к ней и, обхватив голову Тани, прильнул к ее губам. Сладкая горечь растеклась во рту. Гроздь выскользнула из Таниной руки, круглые зеленые ягоды раскатились по полу...
...— Мне пора, — прошептала Таня. Андрей не ответил, только покачал головой. Она долго смотрела на его сомкнутые черные ресницы и, стараясь не разбудить его, тихо вышла из комнаты.
...Проснулся Андрей в сумерках от непонятного грохота на кухне. Он включил свет и удивленным взглядом обвел комнату. Стол был убран, тарелки с закусками стояли на окне, прикрытые листами чистой бумаги. На стуле, рядом с пепельницей лежала записка: «Я ушла. Не хотелось тебя будить. Прощай! Крепко целую! Таня.»
Он старался припомнить все, что произошло несколько часов назад, но память плотно заштриховала последние минуты встречи.
Прочтя еще раз записку, он остановился на слове «прощай». Почему — прощай? И тут вспомнилась фраза, произнесенная Татьяной Васильевной твердо и решительно: «Лучше мне уехать». Его охватило чувство растерянности, которое быстро переросло в тревогу. Он подошел к телефону, набрал номер и услышал спокойный голос: «Как поспал? Мне жаль было тебя будить. Когда увидимся? Сразу, как только ты пожелаешь...»
И вновь к нему вернулись уверенность и покой. Он пошел на кухню и не узнал эту всегда чистую, содержавшуюся в образцовом порядке комнату. Посудный шкафчик был повернут тыльной неокрашенной стороной, стиральная машина стояла посередине пола, в водопроводной раковине высилась гора кастрюль. Одну из них до блеска начищала Аля.
— Ты чего это устроила переполох?
Аля вздрогнула и повернула к Андрею порозовевшее лицо со сбившейся на лоб косынкой.
— Надо предупреждать! — сердито сказала она. — Так можно умереть от испуга.
— Неужели я такой страшный?
— Не страшный, но откуда я знала, что вы дома.
— Ты лучше посмотри на себя, татарчонок чумазый. Или ты начала губы красить?
Аля посмотрела в зеркало, которое наподобие иконы висело в углу кухни, и звонко рассмеялась.
— Это Нэдэ.
— Что?
— Паста, которая отмывает все, даже жир в холодной воде.
— Скажите, какие премудрости! Этак ты скоро защитишь диплом по домоводству!
— Диплом я защищу по производству пластмасс, а без домоводства мир пропадет.
— Мысль, достойная гения! Давай я тебе помогу. Старику надо приготовить хорошую встречу.
Глава двенадцатая
1
В этот день Буров отменил летучку, не стал читать передачи и даже подписывать бухгалтерские отчеты. Вместе с Лидией Константиновной Ткаченко он закрылся в своем просторном кабинете и начал готовиться к предстоящему собранию.
По мнению их обоих, за время работы Широкова накопилось много фактов, которые невыгодно характеризовали его. Дружба с легкомысленным малоавторитетным звукооператором Ясновым. Непочтительное обхождение с профессором Сперанским. Подозрительные встречи во время рабочего дня с опустившейся женщиной и стремление протащить очерк о ней. Наплевательское отношение к распоряжениям председателя и, наконец, неблаговидная связь с бывшим диктором Жизневой. Этого, как казалось Бурову и Ткаченко, было вполне достаточно для того, чтобы Широков стал предметом обсуждения на собрании.
Лидия Константиновна уже написала проект постановления. С ним знакомился теперь Буров, недовольно покачивая головой.
— По-моему, слабовато, — сказал он, уставив на Ткаченко тяжелый взгляд своих неподвижных глаз. — Мы — руководители, и нам положено решать вопросы обстоятельно. Не кажется ли вам целесообразным побеседовать с рядом товарищей и внести, так сказать, конкретность?
— Это только на пользу, — поспешно согласилась Ткаченко.
— В таком случае начнем с Розы Ивановны. — Буров потянулся к стене и большим, неестественно загнутым пальцем вдавил кнопку звонка.
— Розы Ивановны сейчас нет, — предупреждающе зашептала Ткаченко. — Я попросила ее сходить к соседям Жизнёвой. Нам еще кое-что не ясно.
Лидия Константиновна беспокоилась о том, что собрание созывалось слишком поспешно. Она сказала об этом Бурову, но ему казалось, что все складывалось хорошо. Он уже договорился с Маргаритой Витальевной Бессоновой, которая работала теперь инструктором обкома. Она обещала быть. Кстати, Хмелев находился в командировке. Иначе могли возникнуть лишние споры.
Вошла секретарь.
— Мальгина! — не глядя на нее, сказал Буров.
Петр Петрович Мальгин не заставил себя ждать. Он вошел запыхавшийся, суетливый. Угодливый взгляд его водянистых глаз несколько раз переметнулся от Бурова к Ткаченко.
— Присаживайтесь, Петр Петрович, — с непривычной учтивостью предложил Буров. — Как работается?
— Нормально! Работаем не покладая рук. Сегодня с восьми утра и вчера ушел в восемь.
— Та-ак! — протянул Буров, опустив веки, словно что-то прикидывая. — Значит, двенадцать часов в сутки... А нормально ли это? — и, решив не тянуть время, спросил прямо:
— Что вы скажете о Широкове? Говорят, вы жаловались на его заносчивость и грубость?
— Правда ли, что он выпивает с Ясновым? — дополнила Ткаченко. — Что у них общего с Жизнёвой? Почему она много времени проводила в промышленной редакции?
Мальгин отвечал многословно и туманно. Каждую его фразу можно было истолковать, как «да» и «нет». Буров удовлетворенно кивал головой: рассказ Мальгина давал возможность значительно расширить проект решения, сделать его более резким.
В течение дня в кабинете Бурова побывали многие участники предстоявшего собрания. По-разному относились они к позиции, которую занял председатель. Одни защищали Широкова, другие соглашались с Буровым и обещали поддержать его в своих выступлениях.
К приходу Маргариты Витальевны Бессоновой проект решения был написан заново, и теперь она внимательно изучала его.
Заложив руки за спину, Буров медленно прохаживался по кабинету и время от времени комментировал проект. Потом он подошел к столу, открыл ящик и одну за другой положил перед Бессоновой докладные записки, которые ему удалось собрать за эти дни.
За час до собрания Тихон Александрович поехал обедать. Бессонова осталась одна. Несколько раз за это время в кабинет заходили редакторы, оставляли на председательском столе тексты передач и молча прикрывали за собой дверь.
О том, что вечером состоится собрание, на котором будет обсуждаться поведение Широкова, знал весь коллектив. Об этом говорили в коридорах и редакционных комнатах, на лицах работников обозначались озабоченность, любопытство, удивление. Только Андрей внешне оставался таким, как прежде, словно надвигавшееся событие не касалось его. Он сосредоточенно вычитывал последнюю передачу, вносил поправки, нумеровал страницы. Наконец передача была готова. Андрей поставил свою подпись и попросил Мальгина отнести передачу Бурову.
