— Людка, ты?

— Я, Рина, открывай, — и Людочка обернулась к Андрею и Александре Павловне, ободряюще кивнула им головой.

Дверь открылась, и все трое оказались в узком коридорчике, в котором нестерпимо пахло квашеной капустой и карболкой. Рыжеволосая Рина в черной, небрежно застегнутой кофте и узкой юбке шла впереди и напряженно перешептывалась с Людочкой.

Оказалось, что гости уже разошлись. Остался только приятель Жеки — сестры Рины, который много выпил и спал теперь в соседней комнате.

Рина включила настольную лампу, и свет ее вырвал из темноты небольшой круглый стол, покрытый грубой клеенкой, потускневший от времени комод и низенькую кушетку, на которой спал мальчик лет восьми. В смежной комнатушке стояли две кровати: одна небольшая, железная, была втиснута между стен поперек, другая двуспальная никелированная, занимала, очевидно, комнату во всю длину. Андрею видна была лишь спинка кровати. Между поблескивающих никелировкой прутьев виднелась одна большая нога в рыжем носке и одна маленькая, голая, видимо, Жеки.

При виде этой картины Андрей почувствовал отвращение. Он переставил стул, и теперь перед ним оказалась кушетка, на которой лежал мальчик. Его большие карие глаза были широко раскрыты и устремлены в какую-то неопределенную точку наверху.

На вопрос Рины, почему Саша не спит, он ничего не ответил — только сомкнул ресницы.

Тем временем на столе появились бутылка водки, маленькие металлические стаканчики, селедка и колбаса.

— Больше ничего нет. И почему вы раньше не пришли? Андрей Игнатьевич, так вас, кажется, зовут, вы единственный мужчина — разливайте.

Андрей передернулся (озноб все еще не проходил), наполнил стаканчики, и все выпили за здоровье именинницы.

Следующий тост — за гостей — Александра Павловна пить отказалась. Андрей, тоже не любивший водку, решил, однако, выпить — он все еще надеялся перебороть болезнь.

По телу разлилось тепло, захотелось курить. Поднося спичку, Андрей вновь заметил блеск Сашиных глаз. Мальчик, как и прежде, смотрел куда-то в потолок, и в этих детских глазах легко было заметить скорбь взрослого человека — настолько они были строги, так определенно выражали боль самой души.

— Саша, — тихо позвал Андрей, — чего не спишь?

Мальчик не ответил и закрыл глаза, прикидываясь спящим, но его бледное худое лицо от этого не стало спокойным.

— Что с вашим сыном? — шепотом спросил Андрей. Рина поспешно ответила, что это совсем не ее сын, у нее вообще никогда не было детей. Саша — сын сестры Жеки.

— Да спи ты, Сашок! — прикрикнула она на мальчика. — Все дети спят в такую пору, один ты неслух.

Разговор за столом не клеился. Александра Павловна сидела, не произнося ни слова.

— Пожалуй, нам пора? — спросил ее Андрей, а потом обратился к Рине: — Поздно уже, да и ломает всего. Видно, простудился.

— Водка — лучшее лекарство. Налить?

— Не поможет. Надо было раньше.

В коридоре Андрей задержался и, когда Александра Павловна вышла на улицу, обратился к Рине:

— Познакомьте меня с вашей сестрой.

— Ого! — многозначительно воскликнула Рина. — Вы заинтригованы? В таком случае, заходите. Хотя бы завтра.

— Лучше пусть она позвонит. Вот мой телефон. — Андрей протянул клочок бумаги и зажал его в руке Рины.

На улице моросил дождь. Андрей шел по грязному темному двору следом за Александрой Павловной, которая не оборачивалась и молчала.

Первое слово, которое произнесла она, было «мерзость!»

— Вы уж извините, что я затянула вас сюда, но откуда было мне знать... И надо же так опуститься женщине, чтобы на глазах у собственного ребенка принимать любовника.

Андрей молчал.

— Что вы молчите, как истукан? Неужели вас не возмущает все это?

— Возмущает. Видно, она здорово запуталась. Ей надо как-то помочь.

— Помочь! Помочь надо ребенку. Немедленно изолировать его от матери. А ее выслать вон из города.

— Разные бывают люди, — отозвался Андрей. — Одним живется легко, другим — труднее. А тут женщина, притом одинокая.

— Я тоже одинокая, но это не значит, что мне следует менять мужчин, как перчатки. Мой муж не вернулся с фронта. И не вернется все, что было... Все хорошее. Зачем же омрачать прошлое, втаптывать его в грязь?

— Мы говорим о разном... По-своему вы правы, — согласился Андрей, которого вновь начал бить озноб. — Но мы не знаем причин. Были ведь у Жеки и юность, и начало пути...

Сбившись с мысли, Андрей снова замолчал. Разговор сам по себе прекратился. Может быть, ему помешал забарабанивший дождь.

Дочь Федора Митрофановича Аля разбудила Андрея в одиннадцать.

Она стояла возле дивана — высокая, тоненькая, с распущенными до плеч волнистыми русыми волосами, совсем непохожая на отца — кряжистого, тяжеловесного, внешне грубого. В ее светло-зеленых, почти серых глазах, задорно глядевших из-под приподнятых у висков, словно переломленных бровей, играли веселые смешинки.

— Все спите, а вас к телефону.

Разоспавшийся Андрей ничего не понимал. Через силу подойдя к аппарату, он услышал в трубке голос Хмелева, чуть хриплый, но как всегда энергичный. Леонид Петрович даже шутил — вовремя вышел на работу, как будто знал, что свалится его заместитель — так в шутку он называл Широкова, которого часто просил вычитывать материал. Но дело не в этом. Андрея с утра разыскивала какая-то Сахарова. Она проездом и будет очень жалеть, если не увидит его.

Андрей долгое время не мог ничего ответить.

— Передай, чтобы позвонила домой. А на работу я все-таки приду: отсиживаться не умею.

Он бережно положил трубку и неуверенными шагами пошел в комнату, думая о том, как это он встретится с Иринкой и о чем будет говорить с ней. Потом вспомнил вчерашнее. Несвежее, усердно подкрашенное лицо Людочки, узкая фигура рыжеволосой Рины. Саша и его большие удивленные глаза... И снова мысли вернулись к Иринке, к профессору. В ушах звучал неприятный металлический голос: «...моя программа рассчитана на интеллигенцию».

Андрей приложил ладони к вискам, стараясь унять подступавшую головную боль. Он сделал несколько шагов по комнате и снова услышал телефонный звонок. Затем постучали в дверь. Это Аля, Андрей знал, что сейчас она будет звать его к телефону, и ничком упал на диван, закрыв ухо подушкой. Стук в дверь повторился, раздумчиво и неуверенно, потом все стихло.

Андрей повернулся на спину, машинально задвинул подушку под голову, открыл глаза и облегченно вздохнул. Но покой пришел только на время. Он начал вдруг сомневаться — правильно ли поступил, не смалодушничал ли? Может быть, позвонить в гостиницу, разыскать Иринку? Но для чего? Ведь она уже давно определила свое отношение к нему.

...Проснулся Андрей поздно вечером от пристального взгляда, уставленного на него. Он открыл глаза и увидел Федора Митрофановича. Через густые седеющие усы пробивалась добрая улыбка.

— Ну как, орел, отоспался? Выпей-ка крепкого чайку. Таким богатырям, как ты, болеть грешно. Поспать двойную норму и подкрепиться чайком — тут и болезни конец. Аля! — крикнул Кондратов в открытую дверь. — Принеси Игнатичу чаю, да покрепче!

Пришла Аля, молча поставила на стул возле дивана стакан и до краев налила в него из эмалированного чайника крепкого, почти коричневого чая. Потом принесла голубую стеклянную сахарницу, положила в стакан несколько ложек песку и помешала витой ложечкой.

— Выздоравливайте, Андрей Игнатьевич! — сказала она бархатистым голосом. — Только пейте сразу, пока не остыл.

Аля ушла такой же бесшумной походкой, как и появилась. Федор Митрофанович повторил ее совет: чай надо пить горячий, чтобы согреться и пропотеть. Андрею пришлось подчиниться, хотя он совсем не чувствовал озноба — наоборот, после сна по всему телу растеклось тепло. Обжигаясь, сначала с ложки, а затем через край, Андрей выпил весь стакан. Он откинулся на подушку и почувствовал, что лоб и шея стали влажными.

— Вот возьми полотенце, — пробасил Федор Митрофанович, — присаживаясь на край дивана. — Видишь, мое лекарство начинает действовать. Не иначе, как завтра пойдешь на работу. Я считаю, крепкому человеку ни к чему разные лекарства. Надо только отдохнуть как следует, отоспаться. Организм сам сделает свое дело. Кондратов немного задумался, как будто припомнил о чем-то, а потом сказал, словно сам себе: