Андрей взял папиросу, закурил и сел за стол. После первой затяжки он удивился тому, что не почувствовал особого вкуса табака как прежде, когда курил после долгого перерыва.
Немного спустя к горлу подкатила тошнота. Такого состояния он не испытывал давно. Обычно не хотелось курить, когда он заболевал. «Уж не простудился ли вчера на пруду?» Андрей бросил недокуренную папиросу в пепельницу и принялся было за очерк, но сосредоточиться не мог. «Татьяна Васильевна!.. Она от самой жизни... от самой хорошей... И еще о чем-то говорил Мальгин... Хорошая жена!»
4
Оператор Яснов торопливо укладывал в машину шланги и микрофоны. Проходивший мимо Андрей буркнул:
— Опять собираешься в последний момент, ясноглазый юноша!
— А, Андрей Игнатьевич, привет! Чего-то вид у тебя невеселый. Может быть, махнем на концерт? Развеселимся...
— На какой концерт?
— В филармонию, лауреата записывать. Есть на свете такой профессор Сперанский. Не слыхал?
— Сперанский!
— Он самый. А что?..
Андрей вспомнил утренний телефонный разговор. Это неприятное объяснение состоялось именно с ним — дежурным по радиокомитету. Профессор просил включить его пятнадцатиминутную передачу в вечернюю программу. По мнению Сперанского, она должна была явиться своеобразной прелюдией к его гастролям в городе. Широков отказал — вежливо, но твердо.
И не потому, что эта небольшая передача была бы всего лишь рекламой и не могла удовлетворить радиослушателей. Расписание передач было утверждено заранее, и в нем не выкраивалось ни одной лишней минуты. Сперанский вскипел:
— Я лауреат международных конкурсов! Профессор! Возглавляемая мной школа музыкантов известна всему Союзу! Я буду жаловаться, и, смею вас заверить, это так не пройдет!
Но Широков стоял на своем: «Порядок есть порядок»...
Вспомнив все это, Андрей неожиданно согласился поехать с Ясновым. Ему очень захотелось вдруг взглянуть на заносчивого пианиста.
— Аллюр три креста! — скомандовал Юрий, и веселый шофер Яша с прибаутками и солеными остротами бешено погнал по улицам.
Филармония помещалась в старом мрачном здании с колоннами в запрудной части города. У подъезда тускло светились фонари. В их свете сновали люди в поисках лишнего билета. Потеряв надежду попасть на концерт, они обращались за помощью к администратору, который нехотя поворачивал зажатую в накрахмаленный воротник тонкую шею и небрежно отвечал: «Ничего не могу сделать. Аншлаг». Он смотрел вдоль улицы на идущие от центра машины. Чуть поодаль толпились девушки. В руках одной из них пестрел букет георгинов. Но вот администратор весь подался вперед. К самому краю тротуара бесшумно подплыл черный ЗИЛ. Открылась дверка, и все увидели небольшого сухощавого человека в светлом пальто, с шапкой седых волос на непокрытой голове.
Андрею так и не удалось разглядеть профессора — его сразу окружила толпа поклонников. Проплыли над головами цветы, и вот букет уже перекочевал в руки Сперанского...
Андрей устроился в укромном уголке радиоложи. Яснов включил микрофон. Сюда, на второй ярус, приглушенно доносились рокот фагота, переливы флейт и скрипок. Сперанский должен был играть концерт Чайковского для фортепиано с оркестром. Андрей много раз слышал его по радио, но никогда — в зале. Он положил руки на барьер и, упершись в них подбородком, стал ждать начала концерта. И вот медленно поплыл тяжелый занавес, обнаруживая один, другой, третий ряд музыкантов. В центре, ближе к авансцене, стоял черный сверкающий рояль. Четкой заученной походкой вошел конферансье. Оглядев зал и подождав, пока утихнет шум, он объявил программу. Раздались аплодисменты. У рояля появился профессор Сперанский, в черном фраке и белой как снег манишке.
Андрей смотрел вниз, на сцену. Усердные поклоны профессора казались ему забавными и ненужными. И словно повинуясь этим мыслям, зал успокоился, профессор сел на стул и резко бросил руки на клавиши... Гордые звуки заполнили зал, подхваченные оркестром, они разлились торжественно и могуче. Андрей ни о чем не думал. Мир звуков и чувства, которые всколыхнул он, слились воедино. Перед раскрытыми глазами возникали и расплывались виденные когда-то лесные раздолья, березовые рощи и сосняки. Прошитые солнцем, они бежали вдаль, переливаясь зеленым, синим и голубым светом...
Музыка оборвалась. Профессор Сперанский стоял с опущенными руками и слегка наклоненной головой. Наконец он поднял руку, прося тишины, и заговорил молодым высоким голосом. Ему была понятна любовь публики к музыке русского гения. Она трогает не только сердца людей, живущих на родине композитора, но и тех, кто живет там, за ее пределами. Профессор говорил об увлекательной поездке по ГДР, когда он вместе с талантливым молодым музыкантом Ириной Сахаровой выступал с органными концертами на родине другого титана музыки — Бетховена. «...Профессор... Так вот какой ты, профессор!» — Андрей встал, но, ощутив тошноту и головокружение, снова опустился на стул.
Заметив бледность, проступившую на его лице, Яснов забеспокоился. Он приложил руку ко лбу Андрея.
— У тебя жар, и чего ты раньше не сказал? Тебе бы прогреться да в постель.
— Ты прав.
Андрей снова встал, кивнул Яснову и усталой тяжелой походкой вышел из ложи.
Спускаясь по боковой лестнице, он заметил на площадке первого этажа Сперанского, который давал интервью Кедриной. Андрей замедлил шаги, хотел было вернуться, но передумал.
Проходя площадку, он невольно взглянул на профессора. Холеное напудренное лицо, тонкие красные губы.
— Нет, в районах мне побывать не удастся, — отвечал Сперанский на вопрос Кедриной. — Притом моя программа рассчитана на интеллигенцию, так сказать, для бель эспри — людей с тонким умом...
Хотелось быстрее пробежать последние ступени, но кровь будто отлила от ног, вся собралась в груди и стучала. Он медленно вышел на улицу и подставил лицо накрапывающему дождю.
Долго бродил по ночному городу, ежась от холода, то и дело плотнее запахивая плащ.
На пути встречались редкие прохожие. Они куда-то спешили, их кто-то ждал, а ему идти было некуда. Укрывшись зонтом и тесно прижавшись друг к другу прошли пожилые супруги. Человек в пенсне и черной шляпе бережно поддерживал свою спутницу, а в другой руке нес сетку со свертками. «Придут домой, будут пить чай. Вместе, вдвоем...»
Впереди показались еще две фигуры. Лица женщин скрывали зонты, но в одной из них Андрей узнал Александру Павловну. Когда они поравнялись, она тоже заметила Широкова.
— Андрей Игнатьевич! Куда в такую пору?
— Так, никуда, — рассеянно ответил Андрей.
— А мы с концерта. Познакомьтесь, хористка оперного театра Людочка.
Людочка была значительно моложе Александры Павловны. Дуги бровей неестественно чернели на ее белом лице, губы были приторно накрашены и тоже казались черными.
— Нет, вы все-таки отвечайте, куда на ночь глядя? Андрей снова не мог сказать ничего определенного, и тогда обе женщины принялись уговаривать его пойти на именины к подруге Людочки.
— Неудобно и поздно, — начал было отговариваться Андрей, но Людочка ничего и слышать не хотела. Другое дело, если Андрей Игнатьевич спешит, а коли он свободен, пусть безо всяких разговоров идет с ними. И Людочка, подхватив Андрея под руку, потянула его за собой.
— Вот как вашего брата окручивают, — смеялась Александра Павловна. — Меня, правда, подобным же образом уговорили. Бедовый вы человек, Людочка.
— Не бедовый, а жизнерадостный. Ну чего хорошего в вашей постоянной серьезности? Весь вечер ни в публику не вышли, ни в буфет. Этак лучше и на концерты не ходить. Правда ведь, Андрей Игнатьевич?
— Не знаю...
— Ну вот, еще одна живая мумия объявилась. Придем к Рине, я вас растормошу.
Когда они подошли к дому, где жила именинница, ни в одном окне не оказалось света. Небольшой деревянный флигель и весь двор были погружены в сон. Но это нисколько не смутило Людочку. Она принялась колотить в дверь кулачками так сильно, что где-то в соседнем дворе четко захлопало эхо. Наконец в узком надверном окне вспыхнул свет, и нервный женский голос спросил:
