Андрей, казалось, только и ждал этого вопроса. Он захлопнул папку с текстами передач и вышел в фойе. Нет, все, что ему было нужно, он сделал. Пусть заодно закроют и за ним.

Небо над городом стало совсем черным, на нем ярко горели звезды. На какое-то мгновение Андрей вспомнил Иринку, ее слова: «Когда увидишь нашу звезду, думай, что и я смотрю на нее!», но сразу же заставил себя забыть о ней. Он бережно взял Татьяну Васильевну под руку и спросил: почему они не встретились раньше?

— Я только что подумала об этом. Всего на четыре года!

Они повернули на Молодежный проспект и пошли вниз, к набережной. где-то поблизости, в переулке, был дом, в котором жила Жизнёва. Вот и он, мрачный, погрузившийся в сон, только на третьем этаже светилось оранжевое окно.

— Мама не спит, — тихо сказала Жизнёва, — ждет свою дочку.

Андрей пожал ее руку, и они остановились у подъезда глядя друг другу в глаза. Не зная, что сказать на прощанье, он снова протянул руку.

— В нашем подъезде не горит свет, — сказала Татьяна Васильевна. — Подождите меня внизу, пока я доберусь до своей площадки.

Хлопнула наружная дверь, и они оказались в темноте.

— Спокойной ночи! — прошептала Жизнёва, и Андрей вдруг почувствовал, как ему не хотелось расставаться с ней ни сейчас, ни завтра, никогда. Вместо ответа он прильнул к ее теплой щеке, стал целовать губы, лоб, глаза. Татьяна Васильевна порывисто сжала его руку и гулко застучала каблуками по каменным ступеням. Ее шаги слышались все слабее и наконец совсем стихли за хлопнувшей вверху дверью. Андрей постоял еще немного и вышел на пустынную улицу. На звездном небе начали обрисовываться контуры домов, их остроконечные шпили, купола церквей. Никогда раньше не замечал он всех этих причуд архитектуры, гармоничной стройности улиц, размаха площадей. И сам воздух не был таким легким и опьяняющим. Новый день рождался необычно радостным, непохожим на все прежние дни.

К концу дня в работе радиовещателей наступил час пик. Выпускающий чуть ли не бегом сновал из комнаты в комнату, требуя от редакторов немедленной сдачи последних материалов. Затем устремлялся в дальний конец коридора, где светлела дверь кабинета Хмелева, нес ему тексты для просмотра и утверждения. И снова его высокая худая фигура появлялась в коридоре. Он подходил к участникам передач, вручал им копии выступлений, сопровождал в студию.

Войдя в свою комнату, Андрей увидел Мальгина. Он склонился над кипой стенограмм — промышленная редакция готовила отчет с экономической конференции угольщиков. Андрей взял часть стенограмм и принялся за работу. В течение двух часов ни Мальгин ни Широков не нарушали тишины, только слышался шорох перелистываемой бумаги и скрип перьев.

Наконец Андрей встал, с хрустом потянулся и пошел в студию монтировать репортаж.

Несмотря на вечерний час, у аппаратов еще шла работа. Александра Павловна и Яснов приводили в порядок запись концерта. Хмелев, вооружившись наушниками, прослушивал утренние передачи. Виктор Громов снял отслушанную запись и заряжал магнитофон новой кассетой. Был здесь и Плотников, он сам орудовал ножницами и клеем, надеясь спасти снятое сектором выпуска выступление.

Андрей постоял возле хлопочущих людей и снова пошел в редакцию. Немного спустя появился Мальгин, с французской булкой и куском колбасы.

— Жена уехала в командировку, — пояснил он. — Приходится переходить на самообслуживание. Угощайся!

— Теперь тебя тоже некому кормить — Татьяны Васильевны тю-тю, — хитро подмигнул он. — А жаль!

Андрей согласился:

— Что верно, то верно! Где найдешь такого диктора! Вот репортаж надо монтировать — хоть сам записывайся.

— И вообще хорошая баба, — еле выговорил Мальгин переполненным ртом.

— Человек!

— Вот я и говорю. А насчет репортажей она была мастер. Помню, давали передачу по проводам о бригадире Федотове. Молодой каменщик, а работал здорово. Бригада у него комплексная, человек двадцать пять. Ну, а Петров ведь говорить не может — попросил Жизнёву. Сам ходит за ней по пятам, шепчет вопросы, а она повторяет их вслух. Федотов отвечает. И идет репортаж как по маслу. Рассказал Федотов о своей бригаде, ну как там организован труд и прочее. А Петрову хочется показать бригадира всесторонне, интересуется ли передовой бригадир тем, кто где учится, кто как живет. А в бригаде, считай, одни девчата и в общежитии вместе живут. Вот Петров и нашептал Жизнёвой, бывает ли бригадир в общежитии. И она как ни в чем не бывало повторяет: «В общежитии вы, конечно, бываете, и как часто?» А он смутился, весь покраснел и ответил: «Что вы, я женатый...»

Мальгин залился беззвучным смехом.

— Вот как мы работали, Андрей Игнатьевич, а сейчас что — техника! Получилось не так — чик и вырезал. А то еще — День артиллерии отмечали, этак лет десять назад. Нашли замечательный боевой расчет. И гаубица, можно сказать, историческая. Отлили ее на Уральском заводе, и прошла она по дорогам войны до самого Берлина. Есть о чем рассказать, а как? Магнитофонов-то не было. Думали-думали, решили договориться с гарнизонным начальством, чтобы гаубицу эту вместе с расчетом доставить к нам во двор. И вот, как сейчас помню, — мороз, звезды на небе горят. Вышли мы во двор, установили микрофон и ждем. Вдруг не приедут? Только подумал об этом, смотрю с Молодежного проспекта поворачивает студебеккер, и сзади у него прицеплена гаубица. Ну и махина! Заехали к нам во двор — аж снег скрипит под колесами. Все мы, конечно, обрадовались: артиллеристы приехали, значит, передача будет. Забегали по двору, показываем, куда ставить эту пушку, чтобы все команды боевого учения были слышны в микрофон. Один Хмелев ходит мрачный: «Зря затеяли эту штуку — все стекла вылетят».

А старший лейтенант, молоденький такой, но бравый, успокаивает: «Мы ее так развернем, что давление воздуха будет направлено в сторону площади».

Ну, уж если так говорит специалист, чего нам беспокоиться. Началась репетиция. Репортер наговаривает о том, что наши микрофоны установлены на участке, где артиллерийский расчет проводит очередные боевые учения. Перечисляет фамилии отличников боевой и политической подготовки, ну и, само собой, расписывает знаменитую гаубицу. А солдаты прямо-таки молодцы. Только, прозвучит команда — все номера расчета приходят в движение. Не успеешь оглянуться, а пушка уже заряжена.

— Огонь! — кричит старший лейтенант, и тут же производится воображаемый выстрел.

Но вот пришло время передачи. Включили микрофон. Я побежал в аппаратную послушать, как пойдет репортаж. Началось, как задумали: репортер поясняет, четко доносится команда. И вдруг, как только лейтенант крикнул: «Огонь!», — все зазвенело, здание дрогнуло, на обоих этажах посыпались стекла, выскочили блоки усилителей. Кругом — темнота. И тишина, как будто все вымерли...

Мальгин, заметив, что Андрей смеется, остановился на полуслове.

— Теперь и мне смешно, а вот тогда было не до смеха.

— Ну и как?

— Что как, объявили перерыв по техническим причинам и минут через пять начали другую передачу.

— Да... — продолжал Мальгин. — Много было курьезного, когда работали без магнитофонов. Чтобы подогнать ко времени репортаж, чего только ни придумывали. Жизнь не остановишь, а пройдет событие, рассказывать о нем уже поздно. Вот и шли на нарушения — конвейер останавливали, паровозы задерживали и даже на две минуты остановили дуплекс—цех. Ладно, люди навстречу шли, понимали, что пропаганда — тоже дело важное.

С этим нельзя было не согласиться. «И было, что пропагандировать!» — подумал Андрей. Даже из Петиного рассказа было видно, насколько жизнь ушла вперед. Сегодня магнитофоны не только в студиях и в быту — они фиксируют сигналы спутников, а может быть, завтра увековечат голос человека, который впервые поднимется в межзвездный мир...

Вместе с Громовым Андрей быстро смонтировал репортаж, а когда вернулся в редакцию, Мальгина уже не было. Теперь никто не мешал позвонить Татьяне Васильевне. Он набрал номер и услышал незнакомый женский голос: