Бергман подобрал осколки телефона и отнес на закрытый стол, где постарался снова их собрать. Джерико хотелось бы сорвать с петель дверь прямо кому-нибудь в морду, но он только смотрел на Кассандру, а она качала головой. Угу. Не будет тебе сегодня пробитых черепов, спецкоп.

— Коул, — спросила я, — у нас в холодильнике газировка есть?

— Должна быть, купил только вчера упаковку апельсиновой.

— Отлично. — Я встала. — Джерико, пошли.

Через двадцать минут Коул отдал кувалду мужику из аттракциона с силомером, я убрала остатки разбитых банок в мусорный ящик, а Джерико рухнул на стул рядом с Кассандрой, почти такой же спокойный, каким вошел сегодня в нашу дверь. Только Бергман оставался в фургоне — работать и наблюдать за мониторами.

Коул вернулся, неся мороженое для всех. Его аромат смешался с ароматом апельсина.

Джерико помахал пальцем в мою сторону:

— Это было гениально. Как ты додумалась?

— Мне нужно было спокойно и приветливо себя вести по отношению к бедной больной малышке и двум невыспавшимся паникующим родителям. И так три недели. Тут уж либо это, — я показала на примятую траву, залитую апельсиновой шипучкой, — либо жуткая гулянка в тихом и приличном пригороде Индианаполиса.

— Здравый выбор, — кивнул он.

— Спасибо.

Я встала и пошла в туалет — по необходимости, но также чтобы взять из спальни наш защищенный телефон. Постаралась не обратить внимания на перебой, который дало сердце, когда я открыла дверь. Но не смогла избежать внезапного понимания, что сегодня проспала спокойно путешествие в царство Морфея. Без попыток выстрелить себе в голову, сойти на мостовую или выпрыгнуть из окна. Вообще без снов — ласковая глубокая тишина вроде той, которой каждый божий день наслаждается Вайль.

Беря телефон с комода, я разглядывала черный навес, распростертый над кроватью гигантской летучей мышью. Мне очень небезразличен Вайль. Более, чем следует. И куда более, чем мне хотелось бы. Да, но хочу ли я быть такой, как он? Все тосковать о том, кого я утратила двести с лишним лет назад? Это какая-то остановившаяся, неправильная жизнь.

Но разве я не делаю именно то, что делает он? Разве не держусь я за Мэтта, будто думаю, что когда-нибудь встречу его в супермаркете в овощном отделе, где он будет выбирать грейпфруты и делать озорную морду, от которой я всегда смеялась? Если смотреть так, то моя злость на него приобретала больше смысла — будто я считала себя обманутой, когда он двинулся дальше. И, продолжая ту же логику, проявляла верность, оставаясь на месте.

У меня в голове раздалось тихое жужжание, и сделалось вдруг таким громким, что я ладонью хлопнула себя по виску. He сейчас, у меня работы полно! Но у Рауля свой график, и я наконец поняла, что если он хочет говорить, стоит послушать. Я закрыла глаза, пока он не перехватил у меня и зрение, чтобы привлечь внимание, и спросила:

— Ты звонил?

Гигантский голос у меня в голове бухнул: ПЕРЕВЕРНИ ЕЩЕ РАЗ.

Почему-то я повернула телефон в руке так, что если приложить его к уху, наушник будет сверху. Нет, не в этом дело. Переверни еще раз.

Мэтт меня покинул.

ПЕРЕВЕРНИ

А я покинула его.

На пике нашей любви мы позволили смерти разлучить нас. Какая-то часть моего сознания так и не поверила в это расставание. На самом деле, я на каком-то уровне презирала нас обоих за то, что мы это допустили. Я разъярилась на него, что он ушел. И ненавидела себя за то, что осталась.

ТЕПЕРЬ ДУМАЙ

Что?

ДУМАЙ!

Да блин, Рауль, я же только это и делаю! Про Мэтта думаю — больше, чем мне хотелось бы. Очень мало кто его знал, но кто знал — любил. Я приложила телефон к уху, лишь слегка удивившись, что уже успела набрать номер.

— Да?

— Альберт?

— Чего случилось? Все в порядке или как?

— Я сегодня думала про Мэтта.

— Я тоже.

— Правда?

— Как он умел лицо держать, когда играл в покер! Я тебе не рассказывал, как он на чистом блефе взял у меня банк в двадцать долларов? А у меня была пара десяток!

— Ты шутишь.

— Но знаешь, чем он мне на самом деле нравился?

— Пока нет. — Как-то я не замечала, чтобы тебе вообще кто-нибудь нравился.

— Тем, что в день вашей помолвки у нас был небольшой разговор. И он мне сказал: «Полковник Паркс, я только хочу, чтобы Жас была счастлива. И это все. Не важно, где мы будем и что будем делать, будем за миллион миль друг от друга или не расстанемся, как склеенные. Пока она счастлива, мне больше ничего не нужно.

Так. Не плакать.

— А почему ты мне сейчас об этом рассказал?

— Звонил твой брат. Он о тебе беспокоится.

Папочка мой — как бейсбольный питчер. Всегда ему нужен замах перед тем, как подать свой крученый, и мне надо было бы по интонации распознать этот замах. Но я давно его не слышала, да и отвлеклась.

— Что он сказал?

— Сказал, что ты в жутко растрепанных чувствах! А теперь слушай меня! — рявкнул он. — Такая вот трясина засасывает с головой, если не будешь сопротивляться! И ты в ней сейчас по горлышко, Жасмин. Ты этим хочешь кончить?

Вот это была подача — рев во всю глотку, как было, когда я в нежном возрасте шести лет пришла домой вся в грязи. Тогда мне хотелось плакать — сейчас мне хотелось пнуть его сапогом в изношенные колени. Все-таки он в конечном счете правильно меня воспитал: научил отбивать крученые мячи.

— Никак нет, сэр!

— Тогда перестань сидеть на заднице и сделай что-нибудь!

— Есть, сэр!

— Ты еще этого своего начальника не уложила?

— Что?

— Тебе очевидным образом надо с кем-то лечь, Жас.

— Господи, не может быть. Альберт, мы с тобой не говорим на эти темы!

Я дала отбой — в ужасе, но хохоча. Этому человеку место в клетке. В зоопарке. Который на Марсе.

Но в своем мерзком и прямом стиле Альберт дал мне ответ. Мы с Мэттом любили друг друга до конца нашей жизни. До рассвета нашей вечности. И я все еще надеялась, что он пьян от радости, куда бы его ни занесло сейчас. А у него по отношению ко мне те же чувства?

ПОМНИ, сказал Рауль, включая мой разум на просмотр сцены, которую мне никогда пересматривать не хотелось. Но мой дух все равно рисовал мне нас, мертвых, на кухонном полу, мое тело валяется поперек тела Мэтта, а наши души поднимаются в нашем последнем совместном действе. А потом его душа, этот шедевр искусства, многоцветный и многогранный, которым я могла бы любоваться дни и дни, не отрываясь, раскололась — и одна часть вошла в мою душу, слилась с нею. Он оставил во мне часть своей души, чтобы я знала. Чтобы могла испытать покой.

Но перед тем как обрести истинный мир, мне надо было закончить работу. И сейчас, когда я знала, как это сделать, нужно было начать осуществлять план. Я позвонила в наш центральный офис.

— «Демлок фармасьютикалз»! — отозвался полный готовности хрипловатый голос Марты.

— Пожалуйста, отдел маркетинга.

Три щелчка, гудение, потом Марта смогла сказать:

— Говорите.

— Это Жас. Пит на месте?

— Где ж ему еще быть?

— На уроке танцев.

— Смешно. Погоди секунду, лапонька.

Первые слова Пита прозвучали привычно:

— Что, опять машину разбила?

— Это как? — ответила я со злобой. — Ты нам только мопеды дал.

— Ты видела тот дворец, который снял Вайль? Он мне стоит руки, ноги и еще парочки внутренних органов!

— Ой, тогда я скажу Бергману, чтобы убрал с пола этот сверхмощный бензиновый мотор. Как ты думаешь, мыло «Пальмолив» уберет машинное масло?

Пит в ответ издал звук, который только он умеет — начало припадка «все, я для вас карманы уже вывернул!». Когда-то они меня пугали, теперь начинают нравиться. Да, я понимаю. Это тревожный симптом.

— Шучу, у нас тут все в ажуре. — Или будет в ажуре, как только ковры почистят. — А вот тент нашего павильона ночью сгорел начисто.

И снова тот же звук — его мог бы издать человек, подавившийся бифштексом, во врезавшихся до крови стальных трусах и идущий босиком по битому стеклу. Я тут же добавила: