— Танго? — спросил он меня, улыбнувшись своей ленивой, манящей улыбкой. Но клыки очень портили впечатление.

— Ты не вампир, — сказала я, впиваясь ногтями в ладонь, чтобы кулаком не сбить это выражение с его лица. Это была пародия на все, что у нас было, на все, чем были мы сами, на все, чем могли стать. — Тебя убил Айдин Стрейт. Помнишь, я видела, как улетала твоя душа?

— Что я могу сделать, если таким я тебе снюсь?

— Многое! — заорала я, хотя понимала, что он врет. — У тебя масса возможностей, сволочь и гад, и все они бьют по мне! Ты хоть секунду подумал перед тем, как обратиться?

Что такое? Я уже сама путаюсь. Вампир он или нет? Я посмотрела на него — и что-то разбилось у меня внутри.

— Я тебя ненавижу.

— Ты меня любишь, — улыбнулся он во весь рот.

— Ты меня оставил!

Он развел руками, посмотрел на себя, будто хотел сказать: «Какого ж черта я тогда тут делаю?»

— Ты меня понял! Это на самом деле не ты!

— Детка, не кипятись. Если бы мне нужно было переливание, ты бы мне его дала без вопросов. И так мы могли бы вечно быть вместе.

Меня начало трясти — так трудно было мне сдержать поток рыданий.

— Мой Мэтт никогда бы меня о таком не попросил.

Он перепрыгнул через стол, но я знала, что так и будет, и потому уже была на ногах, бежала сквозь густую толпу, направляющуюся тяжело и медленно туда, где хохотали компании подростков и молодые пары дымились романтикой. Не лучшее место решающего поединка.

Я метнулась с главной аллеи, между киосками с едой, через парковку «Крабового сарая Кристи», в глубь города. Вампирский запах Мэтта преследовал меня, напоминая, что убегать от него я могу только до тех пор, пока он это позволяет. А что дальше?

Ты знаешь, чего я хочу, прошептал в голове его голос. Я остановилась, встала на тротуаре спешащей улицы, окруженная офисными зданиями, а они глазели на меня темными окнами между ровно расставленных уличных фонарей, и окна были — как черные очки на непроницаемом полицейском. Конечно, теперь поняла. Мэтт хочет меня свести с ума.

Это цена, которую он возьмет с меня за то, что я допустила гибель Джесс и всей остальной команды. Он хорошо меня знал и понимал, что для меня безумие равносильно аду.

Гори, детка, гори, донесся его голос и расхохотался у меня в стучащей голове.

— Нет. Только не так.

Я посмотрела вдоль улицы — по ней неслись машины, миль на пятнадцать превышая ограничение скорости. Я шагнула вперед.

— Жасмин!

Я оглянулась. Сзади стоял Коул, отчаянно пытаясь схватить меня за руку. Боже мой, неужели Мэтт и за ним охотится?

Я покачнулась на краю тротуара — одна нога на мостовой, другая дрожит от усилия сохранить равновесие. Я протянула руку, и Коул вцепился в нее, рванул на себя так, что я покачнулась и упала. От соприкосновения колен с бетоном я проснулась окончательно.

Коул поднял меня на ноги. За спиной ревели проезжающие машины. Солнце палило голову, которую я тут же уронила Коулу на плечо.

Боже мой, только не опять то же самое!

— Жасмин, прости меня, — говорил Коул, поглаживая мне волосы. — Я только на секунду оставил фургон — пришла Китайская Мама обменять билеты, наше шоу на их шоу — помнишь, мы договаривались? И я отвлекся на ребенка.

Я бы тоже отвлеклась. Он почти такой же симпатичный, как И-Джей.

— Который час? — спросила я. Хотя на мне были часы, которые сделал Бергман, левая рука казалась тяжелой, как пушка.

— Почти два.

— Жуть до чего устала.

— Пойдем. — Он обнял меня за плечи и повел обратно. — Сейчас найду тебе что-нибудь преступно кофеинизированное.

Голова болела. А сердце… лучше в это не вдаваться.

— Боюсь, мне нужно что-нибудь покрепче кофе.

— Да? Что, например?

— Шоколад.

Коул братски поцеловал меня в щеку, от чего я чуть не умерла на месте.

— Будет сделано, шеф.

Он назвал меня «шеф». О Господи, как мне их сохранить целыми и невредимыми, если они едва-едва успевают предотвратить мое самоубийство?

Ответа не было — по крайней мере от Господа. Но у меня же есть еще одна открытая линия.

Рауль.

И как только я о нем подумала, всю душу заполнило отвращение. Рауль обитает в моих самых недоступных воспоминаниях. Он возвращал меня из мертвых — дважды. Его руководство, которое тогда было жизненно важным, чуть не заглушило все мои органы чувств. Что он за существо, я толком не знала. Знала только, что прежде он был воином, и умение командовать ушло за ним в жизнь после жизни, а там он действует из такого места, которое очень похоже на номер в «Мираже». Но я туда пойти не могу. Есть у меня подозрение, что там я найду нечто куда более опустошительное, чем случалось мне испытать до сих пор.

Коул вошел в фургон первым. Как только он повернулся ко мне с выражением лица типа «ой, блин!», я тут же поняла, что не все гладко в королевстве мордобойном. Потом до меня донеслись рыдания, не до конца заглушённые подушкой, которую мы все захотим как можно быстрее, быстрее, быстрее — я прикусила щеку изнутри, чтобы сбить заевшую пластинку, — отдать в химчистку.

Я зашла внутрь и закрыла за собой дверь. Кассандра сидела на «Эшли», поспешно вытирая слезы и избегая смотреть в глаза.

— Все нормально, — сообщила я, — не надо тревожиться. Коул успел меня поймать.

— Да не в этом дело! — Услышав сама, что сказала, она виновато на мене посмотрела. — То есть… я, конечно же, волновалась…

— Не парься. — Я изобразила улыбку, опустилась на «Мэри-Кейт». — Я же знаю, что тебя непросто довести до слез.

— Да, я не могу припомнить, когда…

Она смахнула слезы с чистой смуглой кожи и обтерла мокрые пальцы о кружева оранжевой юбки. Еще на ней были такие же оранжевые замшевые ботинки, а сверх того — пушистый белый свитер с короткими рукавчиками, в котором любой другой был бы похож на пуделя. Любой другой, но не она. Даже в разгар бури чувств сохранялась у нее эта невероятная грация движений, уверенное в себе «Это я», отчетливо говорившее, что эта женщина никогда не потратит вашего времени зря и не направит вас не в ту сторону.

Коул устремился к холодильнику, пошарил в нем и вытащил шоколадку длиной с мой локоть. Потом принес ее мне с таким торжествующим видом, что я не могла сдержать смех. Показав ему, чтобы сел рядом со мной, я разделила ее на всех. Бергман все еще спал на своей банкетке, так что мы ему отложили кусок.

Проведя за жеванием миг, граничащий с блаженством, я спросила у Кассандры:

— Ты можешь об этом рассказать?

Она пожала плечами:

— Все равно толку не будет.

— Откуда ты знаешь?

— Толку не бывает никогда.

— Знаешь, как говорила мне моя бабуля Мэй? — спросила я, откусывая еще один щедрый кусок.

— Как?

— «Никогда» — неприличное слово.

— Неудивительно тогда, что ты столько ругаешься. — Коул повернулся, забросил ноги в джинсах мне на колени, голову подложил на подлокотник. Армейская куртка распахнулась, открыв футболку, заляпанную весьма натуралистическими красными пятнами — похоже, от двадцать второго калибра. Надпись на футболке сообщала: «ПЕЙНТ-БОЛ — ЭТО ДЛЯ СОСУНКОВ». — У тебя явно неверные понятия о родном языке.

Я прихватила его за колено так, что он ойкнул и сел ровно.

— Давай, — махнула я рукой Кассандре, как прораб рабочему на стройплощадке. — Ты же знаешь, что я из тебя это выцыганю рано или поздно, так что выкладывай лучше прямо сейчас.

Она вздохнула, опустила плечи, сдаваясь моей хорошо отработанной назойливости. Положив руки на колени так, что все двенадцать колец были отлично видны, она стала оглаживать юбку.

— У меня было видение… — она сглотнула слюну, — моей собственной смерти.

Bay! Тут как бы такое ни воспринимал, а все равно хреново.

— А, это… — Коул приподнялся на локтях. — У тебя видения всегда верны?

— Очень близки.

— Что ты видела? — спросила я.