— Я не о пеленках и не о мебели… К слову, а почему ты не родишь? Как я поняла, других способностей у тебя не имеется… Во всяком случае, ты обрела бы какую-то, не самую нелепую в этой жизни цель…

Северянка в ярости ударила рукой по столу и в пьяном запале не почувствовала боли:

— Чтобы появился третий, нужно обоюдное желание двоих! Как будто тебе неизвестен этот древний постулат! И даже если бы он был согласен, я не пошла бы на это только для того, чтобы, видите ли, скрасить свои серые будни. Тебе легко говорить, у тебя здесь все замечательно…

Ормона провела ладонью над салфеткой, и та обратилась в иллюзорную бабочку. Позволив полюбоваться своими крылышками сверху, мотылек сложил их над стройным туловом, привстал на тонких лапках и завертел усиками.

— «Куарт», — глухо заговорила Ормона, пристально глядя в зеленоватые глаза собеседницы, — приводят в этот мир не для того, чтобы потешить чье-то самолюбие, скрасить серые будни, увеличить численность населения и рабов для государства, а также не затем, чтобы обеспечить себе «опору в старости». Если твоя цель — одна из этих, лучше забудь. Учитель ведет за собой тринадцать не для увеселительного пикничка, а женщина приводит сюда «куарт» не для того, что я перечислила.

Она ухватила двумя пальцами узорчатые крылья и подняла насекомое. Фьел-Лоэра молча переводила взгляд с нее на бабочку.

— Приведенный «куарт» — это ясная и определенная цель двоих попутчиков, это одно из незыблемых условий твоего собственного Восхождения. В мир приходит мотылек, и сначала о нем мало кто знает, потому что почти все утратили способность видеть неявное. Постепенно там, внутри, он превращается в гусеницу, живя одновременно на двух планах. Когда рождается гусеница, мотылек прячется внутри нее и ничем себя не проявляет до поры до времени. Гусеница ест, спит и растет, постепенно обращаясь в куколку, а что лет в пятнадцать-шестнадцать выползет из этой куколки, это половина на половину: смотря что за «куарт» живет в ней, и смотря что сумели дать этой гусенице и куколке окружающие, в том числе — попутчики, ее родители. Это тоже ученик, но только твой, твой собственный, которым ты сможешь гордиться… или… или которого станешь стыдиться. Но важно привести в этот мир не лишь бы кого, а только нужный «куарт», а Учителю — найти все тринадцать своих учеников…

— Я помню всё это, — холодно ответила Фьел-Лоэра. — До нынешнего воплощения я всегда жила на Оритане. Поэтому даже сейчас, среди этих вырожденцев, я забыла не все. Но, знаешь, хочу забыть! Хочу, потому что понимать, что ты утратила все, все свои возможности, свою волю, свою свободу — это невыносимо…

Ормона жестом фокусника взмахнула рукой и отбросила салфетку на столешницу.

— Ты жила тогда в Эйсетти?

— Да.

— И как тебя звали?

— Эфимелора.

— Ты… — будто пораженная молнией, Ормона онемела, уставившись на Фьел-Лоэру, и та кивнула:

— Я всегда была матерью Саэти, попутчицы Коорэ, который был сыном и учеником вашего знаменитого красавчика-Ала. Можно подумать! Какие мы были высокородные и пафосные, а-ха-ха-ха-ха!

Одним глотком допив снова налитое вино, северянка хихикнула:

— А теперь… а теперь это всё — пы-х-х-х! Дым! Мой попутчик Паорэс живет или жил где-то там, у вас, а я… вот. Так что всё это — пустота и бессмысленность, ори Ормона. И наши с тобой народы скоро довершат начатое тем проклятым астероидом. Всё дым! Всё дым!

Ормона откинулась на спинку стула и судорожно соображала. Эфимелора, Эфимелора, сестра по несчастью… Она была лучшей певицей Оритана! Ей поклонялся весь мир, а теперь она тихо, как созидатель Кронрэй, спивается в этом мерзостном уголке Земли, не видя выхода и опустив руки. Вся их трагедия в том, что они приходят сделать этот скотский мир лучше, а скотский мир плюет на них… Даже «куарт» ее изменился до неузнаваемости…

Что же делать? Не похищать же ее! Но нельзя оставлять Помнящую здесь, окруженной сволочами, в городе, где… Или же пусть идет как идет? Недаром ведь Паском так часто призывает ее не сопротивляться естественному ходу событий, не пробивать стену лбом, а тихо и терпеливо прогибать эту стену под себя. Они вернутся сюда хозяевами, и Фьел-Лоэра будет с ними. Она еще успеет передать чашу мудрости своей дочери!

Тем временем, повторно захмелев, северянка устала бороться с алкогольным отравлением — она прикорнула, опершись локтем на стол.

Спустя четверть часа Ормона тихо вышла из спальни, куда отвела недавнюю собутыльницу, и свистнула к себе волка:

— Веди к хозяину!

Пес, будто понял приказ — повел ее по коридору. Неожиданно одна из дверей открылась, оттуда стремительно высунулся Ко-Этл, охватил гостью за плечи и затащил в кабинет.

— Я не хочу, чтобы вы уезжали! — шептал он под портретом диктатора, а она опять через силу терпела его настырные поцелуи. — Я не могу представить, что вот вас нет рядом, и все опять вернулось в унылую колею, вчера как сегодня, завтра как вчера… Останьтесь, умоляю вас, еще на ночь! На одну эту ночь, Ормона!

— Хорошо, хорошо! — она с трудом удержала его руки, застегнула все, что Ко-Этл успел расстегнуть, и указала на портрет: — Но, прошу вас, только не здесь!

Безумец подхватил ее и на руках унес в свою спальню.

— Вам интересно, что там с вашей сестрой?

— Нет, — он увлеченно распутывал плетение на ее корсаже. — Спит же, наверное? Пусть об этом теперь беспокоится ее муж, мне надоело.

— Экие вы молодцы! — хлопнув в ладоши, восхитилась Ормона, покуда Ко-Этл в немом обожании любовался ее грудью.

Едва он собрался перейти к основному действию, Ормона снова ввела его в транс, сама поправила одежду, а его, напротив, почти совсем раздела и, выдумав самую сладкую, самую соблазнительную и безудержную грезу, подарила ее подсознанию Ко-Этла, а уж то взялось за дальнейшую интерпретацию самостоятельно.

— Наслаждайся до утра, милый дружок!

Затем она положила на столик в изголовье записку и вышла за дверь.

«Жду Вас в Кула-Ори и считаю дни! Ваша Ормона».

Ал приходил в свою лабораторию раньше всех, но сегодня, к его изумлению, там уже кто-то хозяйничал. Этот «кто-то» ни свет ни заря отпер все двери и прошел в зал биохимического синтеза. Ал научился различать помещения лаборатории просто по запахам.

— Ну и кому не спится в такую рань? — поинтересовался он, входя в зал.

Что-то разливая по пробиркам, у стола стоял тримагестр Солондан, а рядом с ним — Ормона. Наверное, это все еще было сон. Ал потер глаза в надежде, что эти двое испарятся и всё будет хорошо.

— Да будет «куарт» твой един, — между делом, не отвлекаясь от созерцания, бросила ему женщина, а тримагестр — тот и подавно промычал что-то нечленораздельное. — Ты не стой, проходи, располагайся.

Ал сглотнул. Нет, все же это не сон. Недаром с утра Натаути куда-то сгинул, чего не делал уже очень давно. Почуял и побежал встречать.

— Когда это вы прибыли?

— Да вот только что.

Только сейчас Ал заметил, что на них обоих не по сезону плотная одежда и теплая обувь, от одного вида которой его бросило в жар.

Ормона поманила его к столу.

— Дано: три пробирки, в каждой — раствор, содержащий человеческую кровь. Люди разные, двое между собой родственники. Задание: найди мне родственников, звездочет!

И она картинно повела рукой, указывая на склянки, лампы, синтезатор и микроскопы, а затем отступила, давая ему место возле Солондана.

Тримагестр зарядил в микроскопы стеклышки с материалом, и увеличительные приборы, включившись, начали передавать сведения на кристаллы машины. Ал всмотрелся в проекции молекулярных цепочек.

— Здесь и здесь идентичные митохондрии и мужская хромосома. А для чего это нужно, тримагестр?

— Значит, кого ты определяешь?

— Первый и третий образцы. Первый — женщина, третий — мужчина. Между собой состоят в близком родстве — отец и дочь, мать и сын или сестра и брат… Я думаю…