Ал проснулся с улыбкой и долго лежал, вспоминая навеянные подробным ярким сном события двухлетней давности.

Он не верил в искусственный язык Танрэй, однако тот неожиданно заработал, придясь по душе и ори-переселенцам, и кхаркхи. В нем не было красоты аллийских созвучий, не было той неповторимой напевности, которой так гордятся ори и аринорцы, но адаптолингва оказалась наречием гибким и доступным, постоянно развиваясь. Танрэй сама как будто все время постигала собственное детище, обнаруживая в нем все новые и новые законы, а детище зажило своей собственной жизнью. Она даже писала на адаптолингве песни и сама же их напевала, смеша отсутствием слуха даже Ишвара, который оставил в покое Ормону и стал ходить хвостиком то за ней, то за Алом, то за Сетеном.

— Не пой! — простонал однажды Ал. — Ты не умеешь!

— Но я же не запрещаю тебе выращивать брюкву, — парировала жена, — хотя ты тоже не умеешь.

А не так давно Паском сообщил ученику, что через год-полтора намерен вернуться на Оритан за новой партией переселенцев. Кулаптр сказал, что руководить жизнью города придется Алу и Ормоне, поскольку Тессетен полетит с ним. Это значило, что поездка обещает быть опасной. Паском отчего-то берег Ала, но не церемонился с Тессетеном — так было всегда. Вот и теперь он пригласил с собой не ученика, а того, кем вечно затыкал все бреши. Алу было немного обидно, однако перспектива «побыть за старшего» оказалась соблазнительной.

Тут он заметил, что Танрэй рядом, в постели, нет, и оттого проснулся окончательно. Кроме него, в спальне не было ни души, а из-под кровати высовывалась длинная раскрытая коробка, в которой Ал так небрежно привез сюда отцовский меч-подделку.

Ал зажег ночник — коробка была пуста.

— Танрэй!

Пусть все уверяют, будто в черте города безопасно, но Ал не раз видел по вечерам бегающих по улицам шакалов, трусливо удиравших при виде Ната — а уж седой бродяга обожал гонять незваных четвероногих гостей всех видов и размеров.

Ал набросил рубашку, натянул легкие штаны из хлопка и босиком выскочил во двор. Озлобленные москиты накинулись на него звенящей стаей.

Из-за постройки доносился смех жены. Стараясь не шуметь, он разогнал кровососущих тварей, прокрался по террасе и, выглянув из-за штакетника, увидел на скамейке у пруда Танрэй. Лягушки и сверчки здесь заливались громче, луна отражалась в черной воде. Жена сидела, поджав одну ногу и положив щеку на коленку, а у коленки другой вертела за рукоятку воткнутый в песок меч. Хуже всего, что рядом с ней кто-то был, и разглядеть его с этого ракурса Алу не удавалось. Но с кем-то ведь она разговаривала! Он прислушался.

— Удивительно, — смеялась она, — мне помогла тогда Ормона. Я не знаю, почему она меня ненавидит, но тогда она мне очень помогла. Входила к нам на занятия и слушала, а потом, когда урок заканчивался и люди уходили, поднимала меня на смех, показывая, в каких случаях можно поломать язык и где вообще ничего нельзя понять из-за нагромождения условий. Я исправляла — она всегда попадала в точку, это были самые слабые места в структуре. И в конце концов она просто перестала приходить… Знаешь, так странно — чувствовать, что ты что-то делаешь не зря… Я в детстве стеснялась, если меня хвалили. Мне всегда казалось, что это незаслуженно… И сейчас иногда…

Ал не выдержал. Ему захотелось узнать, с кем же все-таки любезничает жена посреди ночи. Он мог бы подумать, что это Тессетен, поскольку они с Танрэй часто встречались поболтать о том, о сем, но это всегда было в присутствии Ала или хотя бы с его ведома, да и к тому же вместо моложавого тенора Сетена жене отвечала тишина.

— Танрэй!

— Я сейчас! — сказала она кому-то, вскочила и побежала к террасе. — Ал! Наконец-то я вас познакомлю! Он почему-то не хотел делать это нарочно, но…

Танрэй даже выпустила его руку и замерла от огорчения. Пока она тащила мужа к пруду, скамейка опустела.

— Ты о ком? — стараясь не выказывать подозрения, спросил Ал.

— Это Немой, — вздохнула она. — Я так называю его. Он из старожилов города, кажется…

— Немой? Не слышал о таком…

— Он иногда приходил, я разрешала ему полежать в траве у пруда, когда рисовала, потом мы начали общаться… Я начала. Он немой, правда немой. Но все слышит и иногда отвечает — жестами…

— А меч тебе зачем? — он отобрал оружие.

— Иногда Немой показывает мне приемы обороны с мечом. Ал! Ну перестань, я познакомлю вас в другой раз. Может, он просто опасается, что ты неправильно все поймешь, но на самом деле…

Правильно опасается! Ал кашлянул. Тут к ним лениво, вразвалочку, вышел Нат и зевнул, вопросительно поглядев сначала на хозяина, потом на хозяйку — чего не спите?

— Дрыхнешь? Ты бы лучше хозяйку свою охранял!

Волк с удивлением дернул ухом: а я что делаю?

Гм… Немой… Надо разузнать у жителей про этого немого Немого. Что за таинственные вещи происходят на земле муссонов и вечного лета?..

— Своим «куарт», прожившим на этой земле сотни и сотни воплощений, я клянусь защищать Оритан, пока тот, кому дана эта клятва, не вернет ее мне и не освободит меня…

Юный кулаптр был проверен войною сразу же по прибытии их части на Полуостров Крушения. Все здесь было разрушено, на открытых участках нередко встречались остовы сбитых орэмашин, горящая наземная техника, руины каких-то, уже неузнаваемых, построек.

Аллийская легенда гласила, что на этом полуострове разбилась последняя партия эмигрантов с Алы. Здесь почти не селились, разве что последние лет пятьсот, когда людей стало с избытком и появилась необходимость обживать новые территории и расширять производство. Местные ори не отличались хорошим здоровьем и рано умирали от неизлечимых болезней, годами подтачивавших организм.

Это было дурное место, дурное по представлениям многих — спросить хоть простака-земледельца, хоть ученого-геолога. В коре полуострова миллионами лет копились токсичные вещества, а после катаклизма они получили выход на поверхность и стали отравлять все живое. В горной части полуострова находили залежи радиоактивного сырья, которое тоже приспособились добывать в последние столетия. Разумеется, не с человеколюбивыми намерениями.

Едва часть, к которой приписали Фирэ, высадилась в западной локации Полуострова, поднялась тревога и взвыли сирены, оповещающие о налете северян.

В воздух поднялось множество орэмашин с красными полосами по борту, а на земле в действие привели стационарные орудия.

— Третий за сегодня! — крикнул какой-то офицер кулаптру Диусоэро.

Новобранцев загнали в глубокую траншею, вырытую в мерзлой глине и заполненную водой вперемешку с мелким крошевом льда. Со всех сторон что-то орали, в воздухе стоял визг, рвались снаряды и выли моторы орэмашин, отчего Фирэ был совершенно сбит с толку и только выискивал взглядом Диусоэро, чтобы не пропустить его приказов.

— Где кулаптры? — заорали откуда-то со стороны лагеря. — Кулаптров сюда!

— Не отставай! — бросил юноше Диусоэро и кинулся на зов.

Фирэ подумал, что кто-то ранен, схватил их с начальником инструменты и, высоко задирая увязающие в жидкой грязи ноги, побежал следом. Кости промерзли уже настолько, что протяжно ныли, а суставы крутило острой болью, точно у старика.

Их завели в круглый замаскированный шатер с колченогим столом посередине и несколькими стульями. Стол был завален бумагами, и над ним столпились офицеры.

— На пятнадцатом участке начинают дестабилизацию, — увидев целителей, вымолвил нестарый, но седой и морщинистый офицер — командир их части. — Нам велено присоединить силы. Он готов? — мужчина метнул короткий взгляд в сторону Фирэ.

— Готов, господин Сьетторо, — ответил за юношу Диусоэро. — Мы готовы. Садитесь Фирэ, вот на тот стул. Садитесь и делайте то же самое, что буду делать я. Не думайте о постороннем — об этом позаботятся другие. И еще, — шепнул он усевшемуся Фирэ, — внимательно следите за действиями целителей северян!