Кем пожелает овладеть неприкаянный дух?

Расплачиваться придется потом. Скопом. За всё. А потому сейчас даже и не стоит думать, нужно или не нужно. И не время оплакивать и каяться за содеянное. Это придет, это еще станет терзать его разум и сердце бессонными ночами, которых с каждым годом будет всё больше и больше, а прозрений — всё меньше…

Сетен знал, что при каждом прыжке все трескается и крошится в плохо сросшейся кости. Боли не было.

Он рухнул на колени в мокрую траву возле ее совершенного даже в смерти тела. Кому, как ни моэнарториито, быть совершенной в своей родной стихии!

Тессетен прижался в последнем поцелуе к холодеющим кровавым губам жены. Или они всегда были столь же холодны? Он не помнил, а теперь всё его естество, до последней клеточки, начало заполняться ледяным студнем. К горлу подкатила тошнота, но он боролся с собой. С кем — с собой? И этого он тоже не помнил…

— Аярэй, аярэй… инасоутерро… атме… атмереро… асани, асани! (Возродись, возродись, неприкаянная душенька-душа, утратившая дом свой! Сюда, сюда!)

Пряди ее волос, к которым нечаянно прикасались его руки, мгновенно седели, но некому было запретить ему и оттолкнуть.

И вот она вскинулась на колени, ее затрясло, будто безвольную куклу, а в небеса, видимая только ему, вылетела тень, похожая на человеческую фигуру в широком плаще и надвинутом на лицо капюшоне. Качнувшись в воздухе и оглядевшись, тень вняла его уговорам. Она изогнулась и вся, без остатка, обрушилась в него. И только после этого труп Ормоны окончательно упокоился, омываемый потоками ливня.

Опустошенные, скованные ужасом, смотрели на друга Ал и Танрэй. Тихонько заскулив, зашевелился Нат. Вся его шерсть была теперь мокрой и красной. Но зверь поднял голову и тоже посмотрел на Тессетена, который, полулежа и опершись на локоть, молча прощался с погибшей женой, гладил ее по лицу, рукам, телу, целовал, еще не до конца осознавая, что это всё в последний раз.

— Зачем? — спросил Ал.

Его измученные глаза ввалились, и взгляд их был обращен к Танрэй. Та не могла дать ответа, зачем она сделала это, зачем пыталась состязаться с Ормоной в том, в чем заведомо была слабее нее. Но она точно знала, что не хотела ее смерти, не хотела такого исхода…

Сетен резко развернулся. Зрачки его были расширены и черны. На губах змеилась ледяная ухмылка:

— Как будто ты ничего не знал, звездочет! — выкрикнул женский голос, но уста, произнесшие это, принадлежали Тессетену.

— О чем?

Сетен снова растянулся на траве подле тела бывшей жены и хрипло пробормотал, гладя ее по волосам, к которым при жизни она никогда не позволяла ему прикасаться и которые теперь стали совсем белыми:

— Я солгал тебе тогда, моэнарториито. Ал ни о чем не догадывался…

А потом он зашелся в крике. Адская боль терзала все его существо. Он рвал самого себя ногтями, рычал, колотился в агонии. Наконец изо рта его хлестнула зловонная темно-серая пена. То вместе с вселением моэнарториито открывались ему вещи, известные только Ормоне — ее тайны, ее мучения, ее боль, бесконечная и неизбывная боль в расплату за то, в чем она никогда не была виновна ни в одной из прошлых жизней. Лучше быть, чем слыть — и в этот раз она полностью заслужила наказание, понесенное невинным «куарт» до того, как было содеяно зло, и не понять, что было причиной, что следствием, что чего породило, все сплелось в единый клубок мрака и только что покинуло истерзанное тело смертной женщины, которую он знал и любил больше двадцати последних лет.

Ал и Танрэй подбежали к нему. Следом, волоча за собой задние лапы, тащился Нат, постоянно подламываясь, падая, но затем снова вставая и продолжая свой путь. И Алу, увидавшему волка краем глаза, на мгновение почудилось, что вместо зверя борется с болью и рвется к неведомой цели израненный человек.

— Уйди! — прорычал Сетен, узрев перед собой Танрэй. — Уйди отсюда!..

«…или я убью тебя, поганка!»

Та не повиновалась. Обхватив руками его лохматую полуседую голову, Танрэй прижала Тессетена к себе. Ал из последних сил пытался облегчить мучения друга, схватив его за руку и повторяя какие-то никчемные фразы. Кругом бурлили ледяные реки.

— Да уйдите вы к проклятым силам! — экономист вырвался и, прокатившись по траве, вывернулся дугой, касаясь земли только затылком и стопами.

— Что с ним происходит? — в ужасе прошептала Танрэй. — Что это?

— Надо делать так, как он говорит, — вдруг ответил Ал, поднимаясь на ноги.

В колени Танрэй уткнулась морда волка. Нат безвольно упал рядом с нею.

— Идем отсюда! — Ал с трудом поднял на руки изувеченного зверя. — Надо сказать Паскому… вызвать машину с капсулой… Надо… Идем же!

Нат застонал и уронил голову.

— А Сетен?

— Идем отсюда, я сказал! — заорал муж, толкая Танрэй плечом, на прощание обернулся к покойнице и безмолвно прошептал: «Прости!»

Танрэй побежала. Будто разрываемая чудовищными противоречиями, она непрестанно оглядывалась на друга, заходящегося в жестоких корчах возле трупа Ормоны.

Чем дальше они уходили, тем вернее ослабевали конвульсии Тессетена. И когда Танрэй с мужем и висящим у того на руках едва живым волком скрылись за пригорком, экономист разомкнул воспаленные веки. Дыхание успокаивалось, прекратился и внезапный дождь.

— Будьте вы все прокляты… — прошептал он им вслед.

Черная луна померкла и вновь закрылась тучами.

soundtrack - http://samlib.ru/img/g/gomonow_s_j/1soulguard/bi2_-_wolki_uhodjat_w_nebesa_audiopoisk.com.mp3

— Очень, очень плохо…

Хмурясь и покачивая головой, Паском вытащил из вены на руке Сетена иглу шприца, и через несколько секунд тот, измученный лихорадкой, наконец закрыл глаза и, засыпая, вздохнул…

Ал понуро стоял за спиной кулаптра. Всё было сказано еще вчера утром, когда Ал со своей женой и умиравшим волком на руках ворвались в лечебницу и принесли страшную весть…

…Паском знал, что с нею должно произойти самое непоправимое, но не знал, как и где это будет. Он не был уверен, что не предупредил бы ее, если бы знал, пусть в нарушение всех известных или неизвестных правил. Но будущее с неохотой открывалось даже ее матери-провидице, когда та еще была в трезвой памяти. Может быть, потому что не был уверен, потому и не открывалось?

Под оторопелыми взглядами Ала и Танрэй он первым делом принялся за раненого волка. Тем двоим было уже не помочь, а на случай смерти Ната (Паском был почти убежден) Ал не сможет повторить то, что проделал Тессетен, дабы не допустить бреши. И потому пса следовало исцелить, если не поздно.

— Ступай домой, — буркнул он жене ученика. — Ты уже сделала, что могла.

В ее глазах мелькнула растерянность, она хотела возразить, но муж подтолкнул ее к двери. При выходе Танрэй столкнулась с бледным, вздрогнувшим при виде нее Фирэ. Он почти сразу все понял и сел на пол у стены, закрыв лицо руками.

Когда они с Алом и ничего не осознающим Фирэ привезли на место трагедии погребальную капсулу, то еще издалека увидели кружащих в небе стервятников. Они не смели сесть на труп жеребчика и выжидали, когда уберутся люди, чтобы закатить пир.