Тессетен повел плечами и прижал палец к губам. Оба они в тревоге ждали, чем окажется этот фон угрозы.

Словно едва уловимый ветерок, в кустах на противоположном берегу что-то прошелестело. На мгновение, отбросив тень в воду, показалась и снова мелькнула в заросли человеческая фигура. Фирэ не стал больше ждать и, как привык на войне, мгновенно перевел себя в режим восприятия. Здесь не было разницы, день или ночь. Здесь существовали только энергии.

Под ногами, еще посвечивая багрецом, успокаивалась земля. Рядом переливался ярко-серебристым силуэт Учителя, и в его темени, где мозг чувствует и распознает боль, полыхал алый цветок, а тонюсенькие пульсирующие корешки шли от цветка к ране под мышкой и к искалеченной ноге. Но, наученный кулаптром Диусоэро, юноша не рискнул тратить силы, которые, быть может, позже спасут им обоим жизни. Он отвернулся от Тессетена и устремил внимающий взгляд в ночные джунгли.

Учитель был прав: много всякой дряни — летучей, ползающей, бегающей и прыгающей — обитало в этих краях. Но никого достаточно крупного, кто бы мог отбросить ту тень.

Фирэ всмотрелся глубже — и вот оно, проявилось!

Некто — явно человек — уже успел убежать далеко в сторону, а теперь затаился, будто что-то выслеживая. Он был один.

Юноша обернулся и, коснувшись рукой затылка Тессетена, запретил боли проявляться. Это был самый простой прием, не требующий ни концентрации, ни больших сил. Остальное — потом.

— Если сможете — следуйте!

Сказав это, он помчался к броду. Зрение безошибочно выхватило камни, на которые следовало ставить ноги, прыжками преодолевая ручей. Где-то позади ковылял Сетен.

Приблизившись к незнакомцу, юноша совсем закрылся псевдо-щитом, выхватил из ножен меч (тот, в отличие от «щита» — уловки, видимой только из состоянии «алеертэо» — существовал на обоих планах сразу, материальном и тонком, словно одушевленное существо) и стал красться тише дикого полночного зверя. Будто уловив его намерения, Тессетен застыл на месте, чтобы не спугнуть намеченную цель, ведь идти бесшумно он не мог.

Короткий прыжок, и Фирэ придавил к стволу молодого баньяна дикаря-кхаркхи.

— А… так вот ты кто… — разочарованно сказал юноша, выпуская его, обтирая руку о кору и расслабляясь.

— Фирэ! — прозвучал предупредительный окрик Учителя.

Тело прореагировало быстрее разума, пальцы стиснули запястье аборигена, заставляя его руку разжаться и выронить нож, которым мгновение назад он пытался вспороть Фирэ живот.

— Ах ты сволочная мартышка! — шепотом выругался юноша.

— Атьме! Атьме! Простить я! — на жуткой смеси адаптолингвы, ори и языка кхаркхи заныл дикарь. — Я нет хотеть! Нет хотеть!

— Ты за кем это охотишься, гад? — продолжал наседать молодой кулаптр, присоединяя к вопросу гипнотическое давление, сопротивляться которому туземцы не умели вообще.

Наконец к ним подобрался и вымокший в ручье Тессетен, который не стал искать брод и перешел наугад, как получилось.

— Наша ловьят другоя кхаркхи, наша не тронь сыны неба!

— А только что, мерзавец, ты кого хотел «тронуть»? — Фирэ толкнул носком сапога нож, выкованный явно не дикарями и явно для охоты на зверя.

Кхаркхи затрясся в ужасе, заскулил о пощаде.

— Зачем им все это надо? — устало усаживаясь на торчавший из земли валун, спросил Тессетен.

— Зачем вы охотитесь друг на друга, мартышка?

— Играть. Нада сильное умелое войенно люд.

— Кому надо?

— Которая смотрит в глаза последней, — в отличие от всех остальных фраз, эту дикарь выстроил удивительно верно и внятно, а затем снова начал коверкать слова и путать их порядок: — Не смея говорю имья ей! Не смея говорю…

— Кто это?

— Я умирать, когда говорь!

Тут вмешался Тессетен:

— Фирэ, я понял. Брось его, не стоит.

— Стоит! — с какой-то отчаянной злобой огрызнулся тот и усилил внушение: — Говори, обезьяна!

Дикарь завизжал, по его кривым коротким ногам хлынула моча, и против собственной воли он прокаркал:

— Атьме Ормона!

Глаза его тут же заволокло белесой дымкой, на губах выступила пена, и он забился затылком о висячие корни «многоногого» баньяна.

Подбросив ногою выбитый наземь нож, Фирэ перехватил на лету рукоять и, чтобы прервать агонию связанного страшной клятвой кхаркхи, полоснул того лезвием по горлу.

— Вот… Значит, так у них каждый… — юноша повернулся к Учителю, — повязан…

Тессетен угрюмо смотрел в землю:

— Теперь понятно, зачем ей понадобилось морочить голову этому мальчишке, твоему брату… А я думал… — он криво усмехнулся. — Ну, дура-а-ак… Право, я снова ее недооценил!

— Так что здесь происходит, Учитель? Какое отношение имеют ко всему этому мой брат и ваша жена?

— Она, Фирэ, без шуток готовит армию беспощадных головорезов, чтобы выступить против Тепманоры, против кого угодно… А Дрэян… Дрэян для нее — тот буфер, который никому не позволит доискаться истины, пока жив.

Фирэ скрипнул зубами. А вспомнился ему родной дом, руины которого погребли под собой попутчицу и тех, кто были его родителями в этой жизни, вспомнились налеты северян, их холодная злоба.

— А знаете, Учитель, что я скажу? Я даже вот настолько не против ее затеи! И более того: готов оказать посильную помощь! Но, зима меня заморозь, все эти догонялки по джунглям — как-то несерьезно для настоящей армии. Тем более против такого врага, как северяне.

— Что ж, если готов, тогда помоги ей. Давай сколотим альтернативу ее армии. Согласен ли ты, мой ученик?

Фирэ провел рукой по ножнам, и меч, ждущий своего часа, словно запел в ответ. Юноша вскинул голову:

— Я согласен, отец!

Черный пес Ко-Этла вместе с другими волками кружил между снегокатов, которые тщательно готовились охотниками к выезду.

Здесь, гораздо севернее Тепманоры, заканчивалась тайга и начиналась лесостепь, постепенно, с каждым ликом на Север, переходящая в тундру. Только здесь легче всего было отыскать гигантских мохнатых слонов, которые изредка забредали даже в Край Деревьев с Белыми Стволами, чтобы раздобыть себе пропитание в зимние месяцы. Во имя своей цели они могли идти целыми днями, питаясь тем, что попадалось на пути под снегом. Это были мощные звери, и состязаться с ними в силе и ярости у северян-охотников считалось признаком особой отваги.

Закутанная настолько, насколько это возможно проделать и не свалиться снопом со снегоката, Ормона сидела позади Зейтори и время от времени трепала уши подбегавшему к ней волку. Загонщики уже умчались далеко на запад, напутствуемые пожеланием отыскать крупного самца-одиночку или на худой конец большое стадо. Возглавлял разведгруппу Эт-Алмизар, нынче лихой и хвастливый. Он уже заранее считал, что охотники останутся в выигрыше, и обещал Ормоне великолепный сувенир из мамонтовой кости.

Она же досадовала. На быстрых орэмашинах они добирались сюда почти весь световой день, и для этого и ей, и орэ-мастеру Зейтори, сопровождавшему ее, и нескольким гвардейцам пришлось вставать затемно. Подъем до рассвета Ормона ненавидела еще больше морозов и зим. Но хуже всего то, что отъезд домой снова откладывался, а сердцем она была уже где-то в горах Виэлоро и даже южнее.

К ним подкатил Ко-Этл, смешной в объемной, мехом внутрь, охотничьей куртке с капюшоном, широких штанах и сапогах из шкуры оленя — мехом, напротив, наружу. Он казался грузным и неповоротливым, его было бы не узнать, если бы не холеная бородка с усиками и не сияющие голубые глаза. С утра Ормона решила сменить гнев на милость и «простить» его за вчерашнюю выходку, как сделала бы любая женщина, не устояв под напором таких «высоких чувств». Поэтому Ко-Этл, уже отчаявшийся обрести взаимность и искупить свою вину перед идеальной ори, был теперь несказанно счастлив. Несмотря на достаточно зрелый возраст — лидеру тепманорийцев было едва ли меньше тридцати — сознание его застряло где-то в подростково-юношеских дебрях, и теперь стало понятно, почему он так прятал свое истинное лицо под суровой маской серьезного деятеля. Впрочем (Ормона хмыкнула про себя), взрослых, по-настоящему взрослых мужчин она еще не встречала, и даже в полутысячелетнем Паскоме нет-нет да прорывался пятнадцатилетний сорванец. Но кулаптр и не пытался этого скрывать. Кажется, он даже получал удовольствие от таких прорывов.