— И в чем разница рисунка? — приняв свитки из его рук, стал приглядываться Тессетен.

— Вот именно, что ни в чем! А вот так обычно бывает, когда усыпленный человек слышит собственное имя, — Паском показал другой свиток, и там зубчики схемы штормило, как море в девять баллов.

— Неосознанно?

— Совершенно. Смотри сам.

Кулаптр снова включил устройство и проговорил в микрофон:

— Ормона!

Зубчики продолжали сновать в своей размеренной неторопливости, чертя бумагу невысокими заостренными гребнями. Паском повторил ее имя еще трижды, потом на разные лады — ласково, грубо, уменьшительно, шепотом. Результат был тем же.

А Сетену вспомнился случай годичной давности, в комплексе Теснауто, и он решил проверить догадку.

— Можно я? — попросил он, и Учитель посторонился.

Сетен шепнул в микрофон:

— Танрэй!

Девятибалльный шторм на прошлом свитке был штилем по сравнению с тем, что они увидели в этот раз. Шпили что на энцефалограмме, что на кардиограмме соседствовали так тесно, что почти зачернили бумагу.

Паском вздохнул:

— Почему же я не удивлен?.. Только твоей жене было под силу загнать эту глупость себе в подсознание…

— А если… предположить… что это правда?

— Если бы подсознание не было столь всемогущим, мы не умели бы ничего из того, что умеем, не подчиняли бы себе стихии и других людей, не ведали бы собственных возможностей. Подсознание едва ли слабее памяти самого «куарт».

Сетен подошел вплотную к капсуле и положил ладонь на прозрачную крышку. К чему ты стремишься быть тенью той, которой ты богаче во всех отношениях? Что тебе ее имя? Тебя манит многотысячелетняя его история? Ну так когда-то и она звалась иначе — Танэ-Ра. Пришло время начинать новую строчку… И довольно уже держаться за прошлое. Из всех нас ты одна сильнее цепляешься за него, а кажется, будто повелеваешь настоящим и будущим. Это уже смахивает на паранойю. Наверное, пора ему осуществить давнюю мечту, махнуть на все рукой и…

— Будь осторожен, — сказал Паском на прощание.

— О чем вы?

— Пока не знаю. Но будь осторожен.

— А ты никогда не думал, как относился бы ко мне, если бы я, например, выглядела по-другому? — чуть поворачивая голову к сидящему позади Фирэ, спрашивает Саэти.

Разгар лета. Им по пятнадцать, и будущая жизнь кажется бесконечным полетом, полным загадок и разгадок, полным самой жизнью. Они сидят с нею у озера, любуясь дальними горами и небом, они болтают ни о чем и обо всем. Фирэ опирается спиной о ствол старого дерева, а она — на его грудь, и сидеть вот так, охватывая ее руками, ему просто здорово! Иногда он баловства ради лезет целоваться или щекочет ее, будто невзначай, потворствуя подростковой своей гиперсексуальности, стараясь коснуться вполне сформировавшихся и таких соблазнительно упругих грудок попутчицы. Саэти тоже нравятся эти игры — иначе что бы она делала здесь вместе с ним? Время от времени она изображает, будто сердится, а сама так и тает от удовольствия, прижимается, едва не постанывая от неги.

— Я хочу тебя, — впервые признается он, не в силах терпеть дальше.

Подруга меняется и больше не играет: его признание смело все фальшивые преграды. А потом, усталые и необыкновенно счастливые, они снова устраиваются под старым кленом, и Саэти повторяет свой вопрос.

— Я не думал о таком. А как — по-другому?

— Ну, допустим, если бы я была безобразной, кособокой и с кривыми зубами? — она хохочет, а его рука так и стремится под подол ее легкого платья, никоим образом не подчиняясь мысленным стараниям хозяина представить себе девушку — с которой у них несколько минут назад было самое лучшее, что только можно себе вообразить в пятнадцать лет, — безобразной, кособокой и с кривыми зубами.

— Не знаю, — сдается Фирэ. — Может быть, раз ты моя попутчица, я все равно видел бы тебя самой красивой девушкой на свете и тем самым заставил бы весь мир смотреть на тебя моими глазами?

— Какой ты самонадеянный!

— Ну а откуда мне знать — может, ты и сейчас на самом деле вся вот такая, кривая, косая, ужасная? — поддразнил он. — Я же не увижу…

— Сам ты!.. Оболтус! — Саэти слегка обижается, но уже через несколько мгновений смеется вместе с ним, вспомнив, что сама начала эту тему.

Каким чудесным было то лето! Ему хотелось навсегда остаться в этом сне, позабыв о трех годах, прошедших после этого и всё переменивших безвозвратно…

Он и сейчас видел ее лицо, юное и нежное, смотревшее через пелену другого мира лучистыми серо-голубыми глазами. Она обожала орэмашины, обожала море, небо, лето, обожала петь — у нее был чудесный голос, и она говорила, что это досталось ей от прошлого воплощения ее настоящей матери, гениальной певицы Оритана. Казалось, она и сейчас бы запела, но знает, что пелена Междумирья не позволить ему услышать ни звука.

— Саэти! — прошептал он в полусне.

— Не плачь, мой попутчик, — слышится ответный вздох ветра. — Скоро я опять буду с вами. Просто подожди меня. Просто подожди, как жду я…

— Я подожду, — говорит он, словно заклинание. — Здесь, в Кула-Ори, давно уже живут твои родители, но почему же…

— Не я выбираю, Коорэ. Не ты выбрал своих родителей, вот и мне остается только ждать. Но я чувствую, что все произойдет очень скоро, и мы опять будем вместе! Только… я ведь могу теперь стать совсем не похожей на ту себя… Привыкни к этой мысли!

Ветерок умчался дальше, и образ ее растаял, оставаясь в царстве снов. Фирэ открыл глаза.

Неужели она и правда опасается, что ему есть дело до того, как она будет выглядеть? Да ему лишь бы только чувствовать рядом ее душу, ее «куарт»! Или это все лишь его собственные фантазии и не было никакого разговора ни тогда, в горах Виэлоро, ни сейчас? Ну нет! Если не надеяться, то не стоит и жить! Всё было на самом деле — они дали друг другу страшную клятву. Он так решил — и точка!

Последний день зимы… А здесь не бывает никаких зим, только ливни да направление ветра отделяют сезоны один от другого. Сейчас как раз период частых ливней, но еще пара месяцев — и может начаться засуха, здесь и она не редкая гостья.

Позевывая, Фирэ спустился в гостиную, где уже металось несколько женщин-кхаркхи, наводивших порядок.

— Атме! — почтительно поклонились они, увидев юношу, и тут же бросились продолжать свое занятие.

Настроение у него было приподнятым, он все время вспоминал свой сон.

А, ну да! Сегодня же в Кула-Ори прилетают северяне из Тепманоры…

На ступеньках послышались спотыкающиеся шаги, и на лестницы показался Тессетен. Страшно хромая при спуске, он тем не менее ухитрялся на ходу застегивать камзол. Впервые увидев Учителя в таком костюме, Фирэ отметил, до чего же в этой жаре неуместна празднично-официальная одежда ори.

— Вот в толк не возьму, — сказал Тессетен, усаживаясь за стол, — почему вместо меня не выступить от лица южан Алу? Он представительный…

Окно с веранды растворилось, в комнату заглянула Ормона в рабочей косынке на голове. И в ней она была так же хороша, как была бы хороша в венце, подумалось Фирэ.

— Ал тоже едет. Но необходимо, чтобы там был именно ты, моя любовь. Неужели сломаешься просто постоять?

— Да нет. Просто чувствую себя ряженым придурком…

— Не вижу большой разницы между тем, ряженый ты придурок или не ряженый, поэтому выброси эти мысли из головы, иного не дано, — тут же съязвила она. — Они знают, что наш лидер — северянин, и подсунуть вместо тебя Ала не получится никак.

— А что ты там делаешь, родная?

— Сажаю петрушку.

Сетен и Фирэ одновременно поперхнулись молоком. Она отступила и закрыла за собой створки окна.