Из-за ветвей рухнувшей сосны вывалилась его жена с перекошенным лицом старой гайны и такими же желтыми и редкими оскаленными зубами. Дурачок встретил ее улыбкой от уха до уха и частыми кивками, хотя едва не вывихнутая кулаком Вартата челюсть ныла неимоверно, а руки так и чесались ответить мерзавцу тем же.

— Так ты что ж, выходит, спас меня, что ли? — прозрел ментал. — Вот это да, смотри-ка! Ведь правда спасать кинулся!

Потом, на обратном пути, по разговору попутчиков Сетен понял, что Вартат хочет взять его к себе в личные охранники, но вид делал совершенно отстраненный, а когда на него смотрели, «ыгыкал» и улыбался самым что ни на есть идиотским образом.

Вечером после разговора с Тиамарто ментал кликнул юродивого к себе:

— Теперь будешь меня охранять, понял, да? Меня… охранять. Ну? Понял? Как там тебя звать-то? Все время забываю…

Сетен привычно лыбился и однообразно кивал в такт жестам Вартата. Тот раздражился было, но вспомнил об упавшем дереве и решил потерпеть некоторые неудобства в общении. Зато, говорят, телохранитель на загляденье, даром что недоумок. Экономист видел его насквозь, по мимике читал мысли, по движениям рук — эмоции. Ему самому стало страшно: он не хотел такой проницательности, он боялся увидеть подтверждение тому, что и без того знал о человеческой основе, в том числе и о себе самом.

Это была последняя ночь в сарае вместе с северянами из города-обсерватории. Он уже даже привык к их надсадному кашлю и храпу, больше напоминавшему предсмертное хрипение. Он успел услышать, что Вартат намерен перевести его куда-то поближе к дому, где жил со своей супругой. Тессетен знал, что это неподалеку от жилища старосты, который доводился бородатому отцом и был уже весьма преклонных лет. Видели старика нечасто.

Он лежал, смотрел в потолок и думал, думал. Вспоминался Учитель, лезли в голову мысли о Танрэй и ее сыне. Но едва Сетен добирался в воспоминаниях до бывшего друга, то силой воли выставлял там непреодолимый барьер. Думать об Але ему не хотелось. Экономист предпочел бы узнать о его смерти и появлении у оставшихся с ним сородичей нового вожака. Так было бы надежнее для них же самих. А впрочем, пусть живут, как хотят. Только мальчонку жаль…

Когда эмигранты наконец добрались с берега Полуострова Жажды на берег Восточного Осата через морской водораздел, стало совсем жарко. Они уже позабыли о вьюгах и беспросветном холоде. Но впереди их ждала саванна Тизэ и длинный путь в Западный Осат, к другой партии переселенцев. И Ал точно знал, что идти придется подчас через опустыненные зоны, а жара вряд ли будет отраднее былых морозов. Люди измучены, да и неизвестно, насколько заражен Осат мародерами, подобными тем, каких они встречали на Рэйсатру.

— Ты уверен, что нам есть смысл так рисковать? — спросил однажды его орэ-мастер Зейтори, и взгляд Помнящей Афелеаны выразил согласие с его вопросом и сомнениями.

После того, как Паскома не стало, Ал избрал наилучший выход: он замкнулся в себе и никого не подпускал. Он научился быть первым, постиг тайну, как заставить людей вслушиваться в каждое его слово. А вот слышать близких — жену, друзей — он отвык. Так было нужно.

Но сейчас он послушался их доводов. Оставив основную часть общины у самой большой реки материка, что текла с юга на север и впадала в зеленое море, разделявшее Осат и Рэйсатру, Ал взял с собой отряд гвардейцев, двоих кулаптров, Зейтори с Афелеаной — и в таком составе они отправились дальше, на запад.

Дремля верхом на гайне, он в полусне вспоминал то жену, то Тессетена, то крошку Коорэ. Друга-предателя он гнал от себя, не желая видеть и слышать ни наяву, ни во сне. От укоризненного взгляда Танрэй ему становилось не по себе, и ее он тоже убирал из своих грез. Она никогда не смотрела так в реальности, но Ал знал, что где-то глубоко в душе жена винит его за роковые ошибки, о которых он знал и сам — иначе не врезался бы так в его память последний вздох атмереро: «Я умер, хозяин!»

Оставался только маленький и очень странный мальчик. Коорэ уже начинал понемногу ходить, а ночами, по рассказам своей матери, бывал беспокоен, кричал и бился, сбрасывая одеяла. И недавно с ним случилось то, что напугало Танрэй до помутнения рассудка. Мальчик проснулся с истошным криком, а по груди его расползалось кровавое пятно. Послав за мужем Хэтту, она трясущимися руками задрала на нем рубашонку и увидела на ребрах слева огромный, словно нанесенный мечом, кровоточащий рубец. Рана была неглубокой, но откуда она могла взяться, не поняли даже прибежавшие с Алом кулаптры.

А еще Коорэ был необъяснимо привлекателен для разных птиц. Соколы саванны с протяжным криком, улетавшим в вечность, могли часами кружить над их обозом. Когда же ребенок, смеясь, протягивал руку, на ладонь ему спускались красногорлые ласточки и без всякого страха разглядывали малыша, а он — их. Но Паском Взошел, и некому больше было объяснить тринадцатому ученику, что творится с его сыном. «С рождением твоего сына Фирэ утратил почти все свои способности — они перешли к своему законному хозяину, к доминанте, к Коорэ»… Может быть, в этом кроется ответ? Какие тайны прячет в себе загадочное сердце юного кулаптра, безошибочно угадавшее настоящего Ала?.. Уже не спросишь…

Прошла целая вечность, и Алу уже стало казаться, что путешествие затянется на целую жизнь, когда вдали среди небольших холмов, окруживших один из притоков неизвестной речки, показалось крупное поселение. Недавнее землетрясение отыгралось и на нем, но большинство построек уцелело. Ал надеялся, что когда-нибудь им всем вместе удастся воссоздать Кула-Ори — теперь город джунглей казался ему прекрасным, ведь Оритана уже никогда не будет на этой планете, и навеки канули в небытие секреты гениальных созидателей, тысячелетиями растивших мегаполисы его родины…

Хозяева осатского поселка, эмигранты-соотечественники, встретили путников с воодушевлением. Увидели гости и вождя Огангу. Тот был по-прежнему черен, только седина слегка тронула жженую паклю у него на голове, по-прежнему долговяз и все так же улыбчив. Но улыбка сползла с его лица, когда ему сказали о смерти друга-Паскома.

— Жалко, очень жалко! — на неплохом ори трубным голосом сказал вождь, качая головой. — Но ему теперь хорошо, он ушел к своей звезде и будет счастлив.

Здесь все было так, словно не произошло страшной войны, только во время дождей люди старались прятаться под крышу, а эмигранты очищали воду специальными фильтрами прежде, чем позволяли ею пользоваться племени Оганги.

Но оказалось, что отряд Ала поспел точно к похоронам одного из самых пожилых членов осатской миссии — этот Помнящий тоже был другом Паскома и будто бы ушел вслед за ним.

— Он отправился домой, на Звезду Большого Волка, — сказал на прощание Оганга, сквозь прозрачные стенки капсулы глядя на белого сына богов, и в голосе его слышалось благоговение. — Мы тоже будем уходить с вами, чтобы в другой раз возвратиться сюда бессмертными, как вы, и снова помогать.

Позже гостям рассказали, что в племени Оганги считают орийский обряд погребения волшебным переносом тела в другой уголок Вселенной. Именно так можно было обрести бессмертие. И аборигены старались сохранить тела своих умерших, укладывая их в каменные коробки, напоминающие своей формой последнее пристанище физической оболочки каждого потомка древних аллийцев. Так они надеялись повторить ритуал отправки.

— Мне кажется, в своих представлениях они собрали воедино разные вещи, — сказала жена лидера здешних переселенцев; подобно Танрэй в Кула-Ори, она занималась обучением племени языку ори. — Историю о «куламоэно» — месте вечной жизни, о котором часто рассказывал кулаптр Паском, — и наш обычай кремации… Вам удалось найти это устройство в ваших горах?

Ал угрюмо покачал головой. Ничего им не удалось — только убраться оттуда в страхе перед нахлынувшей зимой.

— У нас не осталось топлива, — поделился с ними уже сам лидер, показывая поселение. — Техника осталась, но совершенно бесполезная.