И, как я и подозревал, когда я вышел на свежий воздух холодной и безлунной ночи Фриленда, Старейшина Брайт и тот, кто отозвал его с вечеринки, исчезли. Служащий парковочной стоянки сообщил мне, что они уехали.

Теперь не было никакого смысла пытаться разыскать их. Они могли направиться в любое место на этой планете, вплоть до космопорта, чтобы вернуться на Гармонию или Ассоциацию. Я подумал, ну и пусть себе едут, по-прежнему ощущая горький привкус намека на мою врожденную неэффективность как землянина, которую, как мне показалось, я прочел в словах Лизы. Пусть себе едут. Я и один смогу справиться с любыми неприятностями, с которыми Дэйв может столкнуться у людей Содружества в результате того, что его пропуск не подписан одним из их главных лиц.

Я вернулся в космопорт и на первом же челноке отправился на орбиту, а оттуда — на Новую Землю. Но, немного поостыв в пути, я решил, что мне необходимо еще раз попытаться поставить подпись на пропуске Дэйва. В случае, если нам пришлось бы расстаться на поле боя, я должен был быть уверен, что Дэйву не грозит опасность.

После того, как я упустил возможность получить подпись Старейшины Брайта, мне ничего не оставалось, как направиться в военный штаб войск Содружества в Северном Разделе, чтобы попытаться поставить подпись там. И поэтому, как только я очутился на орбите Новой Земли, я взял курс на Контревэйл, город, расположенный в Северном Разделе, позади боевых порядков наемных войск Содружества.

Все это заняло какое-то время. И только после полуночи я добрался из Контревэйла до полевого штаба Сил Северного Раздела. Мое удостоверение журналиста позволило мне оказаться в месте расположения штаба, которое казалось необычно пустым даже для ночного времени. Но когда я наконец притормозил у здания командования, я был удивлен, заметив значительное число аэрокаров, припаркованных на офицерской стоянке.

И снова мой пропуск позволил мне без препятствий пройти мимо молчаливого, одетого во все черное охранника с иглоружьем наготове. Я вошел в приемную, в которой огромная перегородка занимала почти все пространство и разрезала комнату надвое, а сквозь высокие прозрачные стены позади меня, в свете ночных фонарей, была видна стоянка. Только один человек сидел за столиком по ту сторону перегородки. Это был взводный, на вид чуть старше меня, но лицо его было уже затвердевшим, и на нем проявились линии угрюмой и безжалостной самодисциплины, которые были характерны для многих из этих людей.

Он встал из-за стола и подошел к своей стороне перегородки, в то время как я подошел к своей.

— Я журналист из Межзвездной Службы Новостей, — начал я. — Я ищу…

— Твои бумаги!

Голос его был резок и гнусав. Черные глаза на костлявом лице уставились на меня. Угрюмое удовольствие, равное чуть ли не открытой ненависти, подобно искре, передалось от него ко мне, когда он протянул руку за документами, которые потребовал, — и подобно льву, разбуженному ото сна ревом врага, моя собственная ненависть прыгнула к нему, инстинктивно, даже не позволив мне хладнокровно оценить ситуацию.

Я уже слышал о его племени среди людей Содружества, но до этого момента еще никогда не сталкивался с ним лицом к лицу. Это был один из тех обитателей Гармонии или Ассоциации, которые использовали молитвенную версию языка не только в общении между собой, но совершенно без разбора по отношению ко всем, к мужчинам и женщинам. Он был одним из тех, кто избегал любой личной радости в жизни, будь то мягкость постели или сытость желудка. Его жизнь была всего лишь испытанием, прелюдией к будущей жизни, доступной лишь тем, кто хранил настоящую веру — и был Избранным Господа.

Для этого человека не имело значения, что он был всего лишь сержантом, маленьким чиновником среди тысяч ему подобных, с бедной, каменистой планеты, а я был одним из нескольких сот на всех четырнадцати населенных мирах, человеком обученным, образованным и имевшим привилегию носить плащ журналиста. Для него не имело значения, что я был Подмастерье Гильдии, который мог свободно говорить с правителями планет. Не имело значения даже то, что он понимал, что я считаю его наполовину сумасшедшим, а он знал, что я — продукт образования и обучения, во много крат превосходящего его собственные знания. Все это ровным счетом ничего не значило, потому что он был одним из Избранных Господа, а я был вне тени его церкви. И поэтому он смотрел на меня, как император смотрел на пса, которого он мог ударом ноги отбросить со своего пути.

И я посмотрел на него. Есть возможность противодействия любому психологическому удару, наносимому намеренно. Кто мог знать это лучше меня? Высокомерие далеко не лучшая человеческая черта. И я знал, как противостоять ей. Я наверняка знал, как обезоружить человека, пытающегося смотреть на тебя свысока. Это противодействие — смех. Никогда еще не было сколь угодно высоко вознесенного трона, который бы нельзя было поколебать смехом снизу. Но теперь, когда я посмотрел на этого взводного, я не мог рассмеяться.

Я не мог рассмеяться по весьма простой причине. Хоть он и был наполовину безумен, узколоб и ограничен, все-таки ОН скорее хладнокровно позволил бы сжечь себя на костре, чем предать хотя бы малейший кусочек своей веры. В то время как Я не смог бы продержать свой палец в пламени спички хотя бы минуту, чтобы удержать величайшие свои воззрения.

И он знал, что я знал правду о нем. И он знал, что я знал его понимание правды обо мне. Наше общее понимание было совершенно четко, как перегородка между нами. И поэтому я не мог рассмеяться над ним и таким образом восстановить самоуважение к себе. И я ненавидел его за это.

Я передал ему свои документы. Он просмотрел их. Затем вернул назад.

— Твои документы в порядке, — произнес он гнусаво. — Что привело тебя сюда?

— Пропуск, — произнес я, убирая свои документы и выуживая документы Дэйва. — Для моего помощника. Видите ли, мы передвигаемся туда и сюда по обе стороны боевых порядков и…

— Позади наших линий и через них не нужен никакой пропуск. Твоих документов журналиста достаточно. — Он повернулся, словно собираясь вернуться за свои столик.

— Но этот мой помощник…, — я удерживал бесстрастие в голосе, — не имеет документов журналиста. Я совсем недавно взял его, и у меня не было времени оформить ему все необходимые документы. Я хотел бы получить временный пропуск, подписанный одним из ваших штабных офицеров здесь…

Он вернулся назад к перегородке.

— Твой помощник не журналист?

— Официально. Нет. Но…

— Тогда он не имеет права свободы передвижения по нашим боевым порядкам. И никакого пропуска ему не может быть выдано.

— О, я не знал, — осторожно ответил я. — Я собирался получить его от вашего Старейшины Брайта на вечеринке на Фриленде, всего лишь несколько часов назад, но он уехал прежде, чем у меня появилась возможность обратиться к нему с этим.

Я замолчал, потому что взводный угрюмо покачал головой.

— БРАТ Брайт, — и по его выбору титула я наконец понял, что его ничем не сдвинуть. Только отъявленнейшие из фанатиков среди людей Содружества насмехались над наличием рангов среди них. СТАРЕЙШИНА Брайт мог приказать моему взводному атаковать пулеметную точку врага совершенно безоружным, и взводный не замедлил бы исполнить приказ. Но это не означало, что мой взводный считал Брайта лучше себя или мнение брата Брайта об истинности вещей лучше своего собственного.

А причина была очень простой. Ранг Брайта и его титул принадлежали его нынешней жизни и таким образом, в глазах моего взводного, были ничем иным, как игрушкой, мусором, пустым звуком. Они не оказывали никакого влияния на тот факт, что оба они, Брайт и взводный, были равны пред ликом Господа.

— БРАТ Брайт, — произнес он, — не мог выдать пропуск тому, кто может шпионить за нами в пользу наших врагов.

Была еще одна карта для игры, но, как я понимал, это была проигрышная карта. Но я все равно должен был попытаться сыграть и ею.

— Если вы не возражаете, — произнес я, — я бы хотел получить ответ от одного из ваших более высокопоставленных офицеров. Пожалуйста, позовите кого-нибудь, скажем, офицера Дня, если нет никого другого.