И только тогда, наконец, я заметил других таких же, как и я. Их было немного. Как и я — они были наездниками и Повелителями. Они тоже оседлали шторм, представлявший собой борющиеся массы человеческой расы. Мгновение мы могли двигаться в одном направлении, в следующее мгновение нас раскидывало на миллионы лет. Но я видел их. И они видели меня. И я понял, что они звали меня. Звали меня, чтобы я не продолжал свою борьбу в одиночестве, а присоединился к ним для какого-то общего усилия. Усилия, способного привести битву к завершению и установлению порядка из хаоса.

Но все, что было во мне от рождения, восстало против их зова. Слишком долго я был угнетенным и проклятым. Слишком долго я был игрушкой молний. А теперь, когда я почувствовал дикое удовольствие наездника там, где раньше ездили на мне — я наслаждался своей силой. Я не хотел принимать никакого участия в общих усилиях, которые могли, наконец, привести к миру. Я считал, что должен продолжаться лишь этот кружащий голову вихрь, и метания, яростные, как бестия, — и на его гребне должен быть я. Раньше я был прикован и порабощен тьмой моего дяди, но теперь был свободным и Повелителем. Ничто не могло заставить меня снова надеть на себя цепи. Я увеличил свой охват молний и почувствовал, как он стал шире и сильнее, и еще шире и сильнее.

…И неожиданно я снова оказался в офисе Марка Торри.

Марк, с лицом, словно высеченным из дерева, уставился на меня. Бледная Лиза так же смотрела на меня. Но прямо передо мной сидел Падма и смотрел мне в глаза с тем же выражением, что и прежде.

— Нет, — медленно произнес он. — Ты прав, Тэм. Ты ничем не можешь быть полезным здесь, в Энциклопедии.

Со стороны Лизы послышался едва слышный звук — полувздох-полувсхлип. Словно крошечный вскрик от боли. Но он потонул в стоне Марка Торри, похожем на стон смертельно раненного медведя, загнанного в конце концов в угол, но поднявшегося на задние лапы лицом к атакующим.

— НЕ МОЖЕТ? — спросил он. — Он выпрямился в своем кресле и повернулся к Падме. Его скрюченная правая ладонь сжалась в огромный серый кулак. — Он должен — ДОЛЖЕН! Прошло уже двадцать лет с тех пор, как кто-то хоть что-нибудь услышал в Индекс-зале, а я — старею!

— Все, что он слышал — лишь голоса. Они не зажгли в нем никакой особой искры. Ты же ничего не почувствовал, когда прикоснулся к нему, — произнес Падма. Он говорил мягко и как бы издалека, и слова его выходили одно за другим, подобно марширующим солдатикам, повинующимся приказу. — Это потому, что в нем ничего нет. Никакой связи со своим соплеменником. В нем как бы есть все необходимое, как у машины — но нет эмпатии — никакого подключенного источника энергии.

— Вы можете починить его! Черт возьми, — голос старика звенел, как литой колокол, но чувствовалась в нем хрипотца, — на Экзотике вы можете вылечить его!

Падма покачал головой.

— Нет, — повторил он. — Никто не может ему помочь, кроме него самого. Он не болен и не инвалид. Просто он не смог развиться должным образом. Однажды, когда он был молод, должно быть, он отвернулся от людей и ушел в какую-то темную, уединенную долину. Долгие годы эта долина все зарастала, становясь все темнее и темнее и все более труднодоступной. Так что туда никто не мог пройти и помочь ему. Никакой другой разум не может проникнуть туда и выжить — быть может, и он не сможет. Но если он выживет и выйдет с другого ее конца — он ничем не сможет быть полезен тебе или Энциклопедии. Равно как и всему, что она представляет для людей Земли. Он не только ничего хорошего собой не представляет. Он даже бы и не подумал взяться за работу, которую ты бы предложил ему. Посмотри на него.

Давление его взгляда все это время, его медленная, равномерная речь, слова, подобные маленькими камешкам, падавшим в спокойный но бездонный бассейн, держали меня в каком-то параличе, в то время как он говорил обо мне, словно бы я здесь и не присутствовал. Но с его последней фразой давление с его стороны исчезло. И я почувствовал себя способным говорить.

— Вы загипнотизировали меня! — набросился я на него. — Я не давал вам никакого разрешения подвергать меня психоанализу!

Падма покачал головой.

— Никто тебя не гипнотизировал, — ответил он. — Я всего лишь открыл тебе окно в твою же внутреннюю область сознания. И я тебя не психоанализировал.

— Тогда что же это было такое… — и тут я прикусил язык, неожиданно поняв, что надо быть поосторожнее.

— Все, что вы видели и слышали, — заговорил он, — было вашим собственным сознанием и ощущениями, переведенными в ваши собственные, понятные вам символы. А что они собой представляют — у меня нет никакого понятия. И нет никакого пути узнать это — если вы мне только не расскажете об этом сами.

— Тогда как же вы решили, что все это было именно тем, что вы мне тут наговорили? — прорычал я ему. — Вы достаточно быстро пришли к этому решению. А как все же вы пришли к нему?

— С вашей помощью, — ответил он. — Ваши взгляды, действия, ваш голос, когда вы говорите со мной сейчас. И дюжина других подсознательных сигналов. Все это мне и говорит, Тэм. Человеческое существо общается всем своим телом и сущностью, а не только с помощью голоса или выражения лица.

— Я в это не верю! — воскликнул я… и затем моя ярость неожиданно угасла с приходом трезвомыслия и уверенностью, что действительно были основания, даже если сейчас я и не мог ни определить их, ни поверить в них. — Я этому не верю, — повторил я более спокойно и холодно. — Должно быть что-то еще, повлиявшее на ваше решение.

— Да, — произнес он. — Конечно. У меня была возможность проверить здешние архивы. Ваша личная история, как и у всех рожденных на Земле и живущих на ней сейчас, уже поступила в Энциклопедию. И я просмотрел ее, прежде, чем пришел сюда.

— Более того, — угрюмо настаивал я, потому что почувствовал, что сейчас по-настоящему прижал его. — В этом есть еще кое-что. Я могу сказать. Я знаю это!

— Да, — ответил Падма и тихо вздохнул. — Предполагаю, пройдя через все это, вы должны были догадаться. В любом случае, вы вскоре сами бы узнали об этом.

Он поднял глаза, сфокусировал взгляд на мне, но на этот раз я почувствовал, что не испытываю никакого чувства неполноценности.

— Так получилось, Тэм, — произнес он, — что вы являетесь тем, что мы называем «Изолированный». Это редкая стержневая сила в облике одного индивидуума — стержневая сила в эволюционной модели человеческого общества, и не только на Земле, но и на всех четырнадцати мирах, идущих по дороге в будущее Человека. Вы — человек с огромной способностью воздействия на это будущее — к добру или ко злу.

При этих его словах мои руки вспомнили, как сжимали молнии. И я ждал, затаив дыхание, чтобы услышать больше. Но он остановился.

— И… — грубо подтолкнул я его наконец.

— А нет никакого «и», — ответил Падма. — Это — все. Вы когда-нибудь слышали об онтогенетике?

Я отрицательно покачал головой.

— Это одна из наших экзотиканских вычислительных дисциплин, — пояснил он. — Вкратце — это постоянно эволюционирующая модель, в которую включены все живущие человеческие существа. В массе своей желания и усилия этих индивидуумов определяют направление роста модели в будущее. Но почти абсолютное большинство людей подчиняется модели, а не эффективно воздействует на модель.

Он замолчал, посмотрев на меня, словно спрашивая понял ли я его. Я понял — о, я все отлично понял. Но я не хотел показать ему этого.

— Продолжайте, — попросил я.

— Только иногда, в случае некоторых редчайших индивидуумов, — продолжил он, — мы обнаруживаем особую комбинацию факторов — как самого индивидуума, так и его положения внутри модели — что в сочетании позволяет ему быть неизмеримо более эффективным, чем его соплеменники. И когда это происходит, как в вашем случае, мы имеем «Изолированного» — стержневой индивид — имеющий огромную свободу воздействия на модель, в то время как он сам испытывает на себе относительно малую степень активности со стороны модели.